Черная звезда

Когда Синан сказал, что ему очень плохо, в первую минуту Мехмету хотелось просто бросить трубку и шагнуть с балкона. Ему плохо, подумал он. Ему плохо. Моя мать в психушке. И она мне не мать. Мой отец в могиле. И он мне не отец. Моя настоящая мать умерла, не узнав меня. Мой настоящий отец меня ненавидит. Женщина, которую я люблю, сторонится меня. Я лгу и лгу, и лгу, и задыхаюсь в своей лжи. Мир рушится вокруг него на части, а он снова должен поднимать споткнувшихся Эгеменов. Мехмет положил трубку, бросил вниз с балкона окурок и пошел прочь, из квартиры к лифту, из лифта к парковке, к мотоциклу. В седле мотоцикла он иногда, на какое-то время, мог почувствовать себя прежним Мехметом. Нищим мальчишкой из квартала, мать которого была больна, отец мертв, и иногда на которого наплывали кошмары, но в остальном это был свободный и счастливый нищий мальчишка. Он был волен, словно птица, летел, словно ветер, и никакая любовь не тянула его камнем к земле. Любовь к женщине, любовь к братьям – они сковали его, как самые жестокие в мире кандалы. Он не мог теперь сделать ни шагу, не думая о благополучии Хазан, о спокойствии Синана, о покое Гекхана, даже почти чужая ему Селин занимала место в его мыслях, потому что она была его сестрой. Капризной, иногда неприятной, иногда милой, непонятной, но сестрой. Я так больше не могу. Эта мысль стучала у него в голове весь день. Я так больше не могу. Ему казалось, что он стоит на краю. Что один толчок – и он полетит в пропасть. Или фигурально – окончательно свихнется, или буквально – на самом деле шагнет с балкона. Я держусь из последних сил. Тогда, приехав в свою квартиру, в которой почти и не жил после расставания с Хазан, он встал на краю балкона, уставившись в пустоту внизу него, и вспомнил, как когда-то их учили карабкаться по горам. Сержант раз за разом вбивал им в голову одно. «Если упадешь, не смей кричать. Ты умрешь, ты разобьешься, тебе конец – не выдавай других. Их жизнь зависит от тебя. Падай молча». Падай молча. Это было вбито в самую корку. Падай молча. Мехмет не кричал, когда его пытали. Наверное, это особенно бесило людей Азраила. Он сжимал зубы, почти ломая их, стонал, жмурился до боли, но не кричал. Падай молча. Я больше не могу держаться. Я падаю. Я так больше не могу. Он гнал мотоцикл вперед, все быстрее и быстрее, и быстрее, и в голове стучало: «я так больше не могу». Я падаю. И все равно, какая-то сила, на самом дне его уставшего сердца, заставила его сойти с балкона, оседлать мотоцикл и отправиться к Агве на помощь Синану. Потому что даже падая, Мехмет знал, что он обязан упасть так, чтобы не дать упасть другому. Падай молча. Дверь открыл Эрдал, и Мехмет на секунду опешил. Синан утверждал, что ему было плохо, что он хотел умереть, что он не может больше так, что тюрьма его доканала… – Где он? – Наверху, – ответил Эрдал. – Брат, стой, – остановил он его, когда Мехмет рванулся мимо него, куда-то, вперед, наверх, к брату… – Стой, пару слов, хорошо? – Мехмет устало повернулся к нему, и Эрдал обеспокоенно нахмурился. – Ты очень плохо выглядишь, брат. Мехмет попытался выдавить улыбку. – Все хорошо, Эрдал. – Ничего не хорошо. Я тебя знаю, брат, и это лицо я знаю. Я падаю, Эрдал. – Ты очень быстро приехал, брат, – Эрдал сказал это, беря его за локоть. – Слишком быстро. Мы не подготовились. – Мехмет удивленно поднял голову, глядя на старого друга, который ловким движением прирожденного карманника выудил телефон из его пиджака. – Что ты… – Ты слишком рано приехал, парень, – Эрдал вздохнул, вталкивая его в библиотеку. – Если бы хоть на минут пятнадцать позже, – сказал он из-за двери, щелкая замком, – мы бы тебе туда какой-нибудь еды сообразили. Ты ведь наверняка не ел весь день, да? – Эрдал, открой дверь! – Мехмет забарабанил в дверь. – Открой дверь, что ты творишь, мать твою! – Мехмет, уймись, горло сорвешь, – голос, раздавшийся из-за двери звучал слишком уж жизнерадостно для парня, который буквально только что кричал о желании расстаться с жизнью, и у Мехмета потемнело в глазах от ярости. Он еще громче застучал в дверь, выдавая все слова и выражения, что выучил в своем квартале, а потом в армии. Он ругался так грязно, как не ругался никогда в жизни, и его трясло от ярости и злобы. Я не могу больше держаться. Я падаю. Эти мерзавцы за дверью как будто вовсе не слышали его. Он смутно слышал их голоса, заглушаемые его криками и стуком в дверь, и тянулись минуты, и иногда кто-то из них кричал в ответ, чтобы потерпел уже и заткнулся, но он отказывался молчать, только не сейчас, только не теперь. Черная ярость волной залила его, сменяя черную тоску, и он схватил стул и швырнул его в дверь. Стул был тяжелый, добротный, крепкий. Он выдержал один удар, два, три, только на пятом он начал поддаваться, но Мехмет не останавливался, он замахивался снова и снова, и снова, пока не разбил его в щепки. Дверь продолжала стоять. Хорошая, крепкая дверь, хорошего, богатого дома. Это дешевые хлипкие двери его квартала не могли выдержать одного нажатия его плечом, эту дверь он бы не выломал, даже если бы у него был штурмовой таран. Дешевые вещи ломаются быстро. Дешевые люди ломаются быстро. Ты дешевый человек, Ягыз Эгемен. Я не могу больше держаться. Я падаю. Он уже не думал почти ни о чем, кроме как о том, чтобы выломать эту дверь. Рациональная часть мозга практически отключилась, и в голове только пылала ярость, та самая ярость, что заставила его в прошлый раз пойти в пристройку, взять канистру бензина и сжечь дом своей матери. Я больше не могу. Он бился в дверь еще несколько секунд после того, как осознал, что слышит голос Хазан. Ее голос остудил его, словно обдало ледяным дождем, и огонь, пылающий в голове, не угас, но утих, унялся, был взят под контроль. – Хазан, – позвал он, и услышал ее, взволнованную, задыхающуюся, родную. – Мехмет, подожди, они сказали, что ключи где-то здесь, подожди, я сейчас открою… Через несколько секунд дверь распахнулась, и Мехмет шагнул вперед, и она вошла в ту же секунду, и они почти столкнулись, но – они не столкнулись, их словно притянуло магнитом друг к другу, один миг – и он обхватил ее в объятья, прижимая к себе, гладя ее по спине, уткнувшись лицом в ее шею, вдыхая, судорожно вдыхая ее запах, и он чувствовал, как она одной рукой обхватила его за плечи, второй впившись пальцами в его затылок, перебирая его волосы, прижимая его к себе крепко-крепко. Он оторвался от нее только услышав, как грохнула входная дверь, и в этот момент злость с новой силой вернулась к нему. Мехмет отступил на шаг, глядя на Хазан, а потом они оба повернулись и побежали к двери, которая, конечно же, оказалась заперта. – Синан! Синан, открой дверь! – Хазан застучала в окно, отбежав от двери. – Синан, вернись! Открой дверь, немедленно! – Синан! – Мехмет стучал в другое окно. – Открой! Открой, сукин сын! – Он не сдержался и снова разразился непристойной тирадой, и он услышал, как Хазан замерла, изумленно глядя на него, но он продолжал стучать, и когда он увидел, как Синан насмешливо машет ему рукой, он едва не взорвался от бешенства. Когда рукой помахал ему и Эрдал, Мехмет сам не понял, как удержался от того, чтобы не начать крушить все вокруг него. – Мехмет! Мехмет!! – Хазан подбежала к нему, обняла его, обхватила его со спины, прижимая к себе. – Мехмет, пожалуйста, прошу тебя, успокойся! – Я убью его, – Мехмет уже не кричал, он почти рычал, почти беззвучно. – Убью его, убью! «Он воспользовался мною, – подумал он, желая кричать это во все горло. – Он воспользовался моей любовью к нему, моей привязанностью к нему, моим желанием его защищать, он воспользовался этим, чтобы загнать меня в ловушку, чтобы поймать меня в капкан, он наживкой использовал мою о нем заботу!» Это было предательство. Это была измена. – Я убью его! Аллах свидетель, я его убью! – Мехмет, милый, любимый, пожалуйста, пожалуйста, успокойся! Он замер, услышав эти слова, и Хазан потянула его за собой, медленно, осторожно, настороженно. – Идем, родной мой, дорогой мой, успокойся, жизнь моя, умоляю, умоляю тебя, успокойся… Мехмет, любимый, жизнь моя, сердце мое, успокойся… – Хазан… – Мехмет тяжело осел, садясь на пол. – Как он мог так поступить? Как он мог так поступить со мной? – Из его горла вырвалось рыдание. – Как он мог так поступить со мной? Я бы жизнь за него отдал… Я бы жизнь за него отдал. Он ведь мой брат. Мой младший брат… – Да, Мехмет, любимый, я понимаю, я понимаю тебя… – Ты не понимаешь! – Мехмет почти рыдал. – Ты не понимаешь, он мой брат! – Я понимаю! Любимый, я понимаю! – Хазан тоже плакала, но Мехмет не слушал ее. – Он мой брат! Он мой младший брат, Хазан! Ты не понимаешь! Как он мог так поступить со мной, воспользоваться моей любовью к нему! – Мехмет, я понимаю, я все понимаю… – Нет!—Мехмет закричал, поднимаясь на ноги. – Даже если ты все знаешь, ты не понимаешь! Они мои братья и сестра! Братья и сестра, Хазан, ты ведь знаешь! Я не могу так больше, не могу! Синан, почему он так… Он моя кровь, моя душа, почему он так поступил со мной? Воспользовался моей слабостью? Он мой брат, моя кровь, как он так мог? – Мехмет… –- Она обхватила его, обнимая, рыдая вместе с ним. – Я падаю молча, Хазан. Я не могу так больше! Я так больше не могу! Моя душа устала! Мое сердце устало! Я люблю своего брата, он мой брат, я все бы за него отдал, если бы он сказал мне вырвать сердце, я бы вырвал, зачем он так со мной? Я не могу больше держаться, Хазан, я не могу держаться, я падаю! Я падаю молча, но я хочу кричать! Я хочу кричать, я падаю в пропасть, я хочу кричать, но не могу, потому что нельзя! Нельзя! Я должен падать молча, так тяжело падать молча, Хазан! Я не могу падать молча, я не сумею, у меня не получится, я устал, Хазан, я устал, я падаю и кричу, Хазан, я падаю и кричу… Где-то на самом дне его стремительно мутнеющего сознания тот старый сержант кричал ему: «Соберись! Соберись, сопляк! Будь мужчиной! Соберись, тряпка!» – но Мехмет не мог собраться. Не мог больше держать себя в руках. Не мог больше терпеть. «Я схожу с ума, – с ужасом понимал тот молоденький солдат, стоявший против сержанта на дне его сознания, в мире, стремительно темнеющем вокруг него. – Я схожу с ума». Ему оставался только шаг до края обрыва. Я не могу больше держаться. Я падаю. – Мехмет, любовь моя. Хазан. Словно кто-то протянул ему веревку, за которую можно ухватиться. Он ухватился за ее голос. Хазан. Мехмет поднял голову и посмотрел на нее. Я люблю ее. Я хочу быть с ней. «Нельзя». «Так будет лучше». «Ей будет лучше». «Нельзя». Все эти слова вихрем вились вокруг него, затемняя его мир, но Мехмет словно решился и пошел сквозь них, к свету. Я люблю ее. Я хочу быть с ней. Нам так будет лучше. – Я люблю тебя. Он понял, что сказал это вслух, когда поднял голову и посмотрел на нее. Хазан смотрела на него так, словно перед ней взорвалась бомба. А потом она улыбнулась ему. – Я люблю тебя. Я очень тебя люблю. *** Они просто сидели на полу и не двигались, обхватив друг друга, держась друг за друга, и Мехмету безумно, безумно не хотелось ничего менять. Но… Он не знал, сколько прошло времени, час, два, а может двадцать минут, он мог бы просидеть так годы. – Эрдал отобрал мой телефон, – тихо сказал он ей в макушку. – А твой? – Синан забрал мою сумку, – ответила она, и Мехмет рассмеялся. – И что же мы теперь будем делать? – Говорить, – твердо ответил он. Ему не хотелось, не хотелось, не хотелось… Но между ними не должно было больше оставаться недосказанности. – Говорить правду. Хазан резко выпрямилась, словно ужаленная, отстранилась от него. Покой и нежность в ее взгляде исчезли, уступив место какой-то панике, и Мехмет нахмурился. – Хазан, что случилось? – Я… – Она замерла и глубоко вздохнула, закрывая глаза. – Это тяжело, Мехмет. Я… Я знаю, что ты знаешь. Твоя мама, она рассказала мне… Мехмет сжался, обеспокоенно глядя на нее, и Хазан нервно улыбнулась. – Я никогда не думала… Я думала, что ты никогда больше не захочешь меня видеть. Я ведь рассказала тебе тогда. Я говорила, что не помню, но я помню, помню, что рассказала тебе. Мехмет непонимающе смотрел на нее. – Я поэтому… Думала, что ты больше никогда не захочешь меня видеть. Попросила маму увезти меня. Думала, что тебе противно просто рядом со мной находиться. – Хазан! – Мехмет поднялся на ноги, поднимая ее, обнимая за плечи. – Я никогда, никогда… Мне до конца жизни хочется всегда находиться рядом с тобой. – Даже несмотря на моего отца? – Она нервно сглотнула, и Мехмет застыл. Мой отец и отец Синана убили твоего отца. – Что? Хазан подняла голову, глядя на него. – Мой отец и отец Синана убили твоего отца. – Это был несчастный случай, – Мехмет ответил медленно, внимательно глядя на нее. – Он погиб на их стройке, но это был несчастный случай. Он видел, как в глазах Хазан решимость сменилась непониманием, потом удивлением, потом ужасом. – Ты не знал… – Прошептала она. – Ты не знал… Не знал… Мехмет потряс головой, пытаясь заглушить нарастающий звон в ушах. – Чего я не знал? Говори же, Хазан, чего я не знал? – Ты не знал, – в ее голосе были слезы. – Ты не знал, а я думала, что ты знаешь… Теперь… Теперь ты… Мехмет, я умру, если ты теперь уйдешь! Прошу тебя, не уходи теперь, умоляю!!! Мехмет обхватил ее, чувствуя ее нарастающую истерику, сжал ее, прижал к себе. – Не уйду, никогда не уйду. – Между нами кровь, Мехмет, – Мехмет оцепенел, услышав эти слова. – Это не был несчастный случай, Мехмет. Дядя Хазым убил твоего отца. Сожжет меня заживо, если буду продолжать кричать о том, что они сделали с Джемалем. – Они с моим отцом, – голос Хазан звучал глухо, она говорила, уткнувшись ему в грудь. – Они с моим отцом мошенничали, и твой отец… Он это узнал, и… Я… Он шантажировал их, Мехмет… И они… Они говорили, что это был несчастный случай. Они подрались, и Хазым… Дядя Хазым столкнул его. Жгли меня, душу мне жгли, мне и моему ребеночку. – Твоя мать… Она не верила, что это был несчастный случай. Она подняла шум. И мой отец… Мой отец сделал все, чтобы заткнуть ее. Сломал ей репутацию. Угрожал ей. Позорил ее. Их ославили ворами, твоих родителей, что они что-то пытались украсть на той стройке… Люди обходили меня стороной, не смотрели мне в лицо… Бросали камни мне в окна… Жгли меня, душу мне жгли, мне и моему ребеночку. И сожгли, сожгли его, сожгли… – По документам выходит, что ей дали компенсацию, но… Это неправда. Ей не заплатили ни копейки. Твоя мама осталась одна, без денег, без мужа, беременная тобой. И это все из-за дяди Хазыма и моего отца… Сожгли его, моего сына, сожгли. Эгемены, мужа моего сожгли, и сына. Мама. Мамочка. Мехмет закрыл глаза. Как ты могла? Воровка! Дрянь! Убийца! Преступница! Это он кричал, разрушая ее дом. Его дом. Мама, мамочка. Он не навещал ее, бросил ее, почти возненавидел ее. Мама, мамочка, мамочка, прости меня. Сын за сына. Я его забрала. Он был нужен мне больше. Я бы умерла без него. Я бы умерла, если бы его не забрала. Перед его мысленным взором всплыло лицо госпожи Севинч. Простите меня, госпожа Севинч. Ягыз Эгемен был нужен только вам. Простите за ваше горе. Это было справедливо. Сын за сына. Так будет лучше. Так будет правильно. – Это ничего не поменяет, – вслух сказал он, и Хазан отстранилась, глядя ему в лицо. – Ты… – Тихо сказала она. – Ты не ненавидишь меня? – Я никогда не смогу тебя ненавидеть, Хазан, – твердо ответил он. – Ты… Моя судьба, понимаешь? Нас судьба свела. В этом мире, где семь миллиардов людей, как вышло, что мы с тобой встретились? Как вышло, что все мы встретились? Так было суждено. Он обнял ее, прижимая к себе. – Скажи мне, – шепотом сказал он, и снова отстранился, глядя ей в глаза. – Скажи мне, кто я? Если бы я вдруг проснулся и забыл, кто я, скажи мне, что бы ты сказала? Хазан растерянно улыбнулась. – Ты Мехмет Йылдыз. Лучший человек на свете. Мой самый любимый человек. – Мехмет Йылдыз, – повторил он, улыбаясь. – Так и есть. Так и будет. Я очень люблю тебя, – сказал он после долгой паузы, и она широко улыбнулась, заливаясь слезами, и он прижал ее к себе. *** Мехмет сидел у окна, глядя в темноту, и улыбнулся, услышав, как она проснулась и заворочалась. – Почему ты не спишь? – Сонно спросила Хазан, и Мехмет пожал плечами, поворачиваясь к ней. – Не спится. Она присела, смешно потирая глаза кулачками, и все внутри него замерло от нежности. Он очень ее любил. – И хочется есть, – сказал он, прислушиваясь к себе. Да, кажется, он проголодался… Впервые за несколько месяцев он вдруг по-настоящему ощутил аппетит. – Мне тоже… – Хазан потянулась и встала с постели, поднимая лежащее на полу платье. – Я что-нибудь быстро приготовлю… – Мехмет поднялся было на ноги, но она подняла палец, останавливая его. – Молчи, молчи, молчи! Я умею готовить, ясно? Что бы ты не говорил, готовить я умею. – Мехмет приподнял брови, и она сердито швырнула в него подушку. – Яичницу я точно смогу тебе приготовить. Ну уж, извини, – рявкнула она, увидев, как он насмешливо улыбается. – Сарму я тебе в этот час не наверну. Или какое там у тебя любимое блюдо? – Баклажаны, – Мехмет рассмеялся, признаваясь ей. – Я больше всего люблю баклажаны. – Иди к черту, – Хазан фыркнула, сердито топая прочь. – Баклажаны я тебе точно никогда готовить не буду. «Я приготовлю их сам, – подумал он, опять поворачиваясь к окну. – Как готовила их мама». Он подышал на стекло и вывел на нем инициалы «ЯЭ» – и стер их. Впервые за многие месяцы он был в мире с собой. Ягыз Эгемен должен был исчезнуть, как эти инициалы. Он Мехмет Йылдыз. Вот и вся правда. Вот и вся реальность. Другого быть не может. Он Мехмет Йылдыз, нищий мальчишка из квартала, выбившийся из нищеты трудом, кровью и потом. Никакой другой реальности нет. У него есть любимая женщина, лучший друг, семья лучшего друга и вздорный начальник. Все. Все было хорошо, ясно и понятно. У него была мама, которая была больна, и которую ему срочно надо навестить. Все было хорошо. Пока не стало плохо. Пока снизу не раздался крик Хазан.