Чудовищное — тоже эстетический факт

      — Я устал, — пожаловался, напрашиваясь на ласку, Килгрейв. — И есть совсем уже не хочется. Поехали, сменим отель.       Неверно трактовав смятение на лице Джесс он добавил:       — Разумеется, сможешь взять любое вино из бара с собой.       — Нужно позвать на помощь, — как заезженная пластинка скулила Джессика. — Нужна скорая.       — Они мертвы.       — Нет. Пожалуйста…       — Пожалуйста, хватит! Я по горло сыт твоим показным милосердием. Но какая сейчас, к черту, разница! Пойми наконец, твоя единственная забота, — он яро жестикулировал, словно бы пытаясь возвести невидимый купол над собой и над той, что упрямо глотала слезы, — наслаждаться моей компанией…       Вокруг все оставалось по-прежнему — сваленная в кучу мебель, обреченное шевеление на полу. Отделившийся от круга официант, не чувствуя боли, ворочаясь, пытался разобраться с ногами: одна была неестественно вывернута, из кровоточащей плоти второй — белела кость. Стоять и ощущать себя частью преступления, частью его больной жестокости, должно быть мучительно, но на Джесс вдруг снизошел покой. Она машинально отерла ладонями мокрые щеки, поправила прическу. «Да, раз он так сказал, — подумала она, — нам хорошо вдвоем». И хотя это было только начало, Джессика Джонс никогда не была так глубоко взаперти своей головы, как в ту ночь. В конце концов, однажды по-настоящему запачкавшись кровью, она вырвется.       Провожая спутницу по тронутому смертью паркету, Килгрейв наглаживал ее плечи. Потом, на заднем сидении машины, обнял. Это предвещало дальнейшую грубость. «Моя, моя…», — шептал Килгрейв, бесцеремонными пальцами размазывая помаду на губах Джессики.       Джакузи в номере не было, но было уже все равно. Килгрейв жалел лишь о том, что посаженные на теле любовницы синяки, эти цветы его любви, к утру побледнеют и вскоре растают совсем. «Может, — мысль лезвием полоснула по нервам, — может, пора и ему исчезнуть».       На душе было гадко; гадко от того, что он связан с кем-то и уже не властен над своим влечением. Супер-сила и контроль разума — не пропустите — только сегодня на нашей арене! Разум выигрывает. Но в спарринге мозга и межреберных парадоксов, возьмет верх тот, кто первый обманет другого. Джессика Джонс молчала, но в тишине каждая пора, каждая царапина, сочилась предательством. Сперва это были лужи, стекшие к ножкам ванны. С рассветом залило спальню. Килгрейв ждал, вгрызаясь в сомкнутые гордостью губы, пока не затопит весь шлюз, и им не откроется Выход.       После секса Джессика пошла в душ. А Килгрейв пошел к черту… Он приказал Джесс не двигаться с места, пока он не вернётся, и решил не вернуться. Милосердный подлец. Он шел, спрятав кулаки в карманы лилового пиджака, по пыльным улицам Нью-Йорка — шел куда глаза глядят. И видел перед собой только капли воды, стекающие по запотевшему стеклу душевой перегородки. Джессика, откинув голову, стояла под струями падающей с потолка воды. Её мокрые черные волосы были откинуты на спину — такой, беззащитной, откровенной в своей наготе, она ему особенно нравилась.       Пройдя всего три квартала, Килгрейв признал всю чудовищность своих чувств к этой женщине. Но чудовищное, как он признал поворачивая обратно к отелю, тоже эстетический факт.       Межреберные парадоксы диктовали свои правила боя. Очень скоро Килгрейв снова был в номере, с порога он бросился в ванну.       — Ты так внезапно ушел. Я думала, ты не вернешься, — часом позже, когда двое в халатах вышли на балкон, сказала Джессика.       — У меня не может быть своих дел в городе? — возмутился Килгрейв.       — Раньше не было.       Смахнув с перил тучного голубя, он спросил:       — Уже решила, что споешь мне за ужином?       Джесс не могла ему навредить, но смотрела так, будто жалела, что может выброситься с балкона. С того утра Килгрейв станет чаще ловить этот падающий взгляд.       Внизу проносились машины, гудела жизнь и хлопали крыльями голуби.       «Как я мог не вернуться? Ты ведь моя...», — подумал Килгрейв и покачнулся от навалившейся безнадежности. Оперся о перила. Вслух он сказал другое:       — Тебе понравится сегодняшний вечер. Будет нечто особенное.