Фикус, Катя и фиолетовые облака

Когда шампанское закончилось, а памятники наскучили своей крайней неэмоциональностью, Катя вспомнила о делах. - Везите меня в Зималетто, Андрей Палыч. Веселиться будем вне рабочего времени, - грустно пожала плечиками, раскинула руки в стороны, копируя позу Высоцкого, и посмотрела наверх, там бушевало темно-серое небо и летели вниз редкие дождинки. - Смеюсь навзрыд среди кривых зеркал, - закричала она вдруг. - Меня, должно быть, ловко разыграли: крючки носов и до ушей оскал — как на венецианском карнавале, - кинула последний взгляд на Высоцкого и пошла прочь. - Катенька, накиньте. Простудитесь, - следом бежал Андрей с пиджаком, набросил его Катерине на плечи, а сам остался в промокшей рубашке. Катя остановилась, посмотрела на своего начальника. Теперь, когда эйфория начала почему-то уходить, Жданов перестал казаться ей незначительным дополнением к машине, что так замечательно возит ее, Катеньку, по городу. По лицу его текли дождинки, смуглая кожа блестела, волосы, небрежно взъерошенные, прилипли ко лбу. Где был тот самый момент, когда Катя поняла, что любит этого человека? Сейчас, когда она увидела его, по-настоящему разглядела, или раньше – когда тащила его в очередной парк, выкладывая все запасы стихотворений, что знала наизусть? - Катя, идемте в машину. Вы промокли совсем. Андрей взял ее за руку и быстро зашагал к дороге. По ладошке острыми точечками разливалось тепло. “Я люблю его… Боже, как же я его люблю… И почему я раньше этого не понимала?” – Катя сбивалась с шага, смотрела на начальство потрясеннно. “Но мне не грустно… Почему-то совсем нет грусти… Только легкость. Прозрачная, невесомая легкость”. - Поцелуйте меня. Жданов резко остановился. Совесть и чувство долга перед всем женским родом уже не так сильно сдавливали грудь. Медленно возвращалась ясность мысли. Что это с ним происходит? Почему он здесь – в парке, мокнет под моросящим дождем, таращась на памятник? Зачем рядом с ним Катя? И почему она выглядит такой милой… такой… свежей и юной, что ли, и очень привлекательной? Что она только что сказала? Поцеловать? Ясность мысли снова ускользает. Жданов смотрит на губы стоящей перед ним женщины. Они манят, притягивают. В воздухе проносится нечто фиолетовое, некий едва уловимый блик. Андрей целует Катю. Мягкие, податливые губы отвечают ему с трепетом. Внезапная вспышка страха словно выбрасывает сознание Андрея наружу, и он видит себя со стороны, самозабвенно целующегося со своей нелепой, совершенно некрасивой – по мнению всего Зималетто и даже грузчика Валеры, лишившегося глаза при переноске вешалок в мастерскую Милко (туманная была история, однако) – секретаршей. “С Катей Пушкаревой!!!” – в панике орет подсознание, пытаясь проникнуть между между телами прилиплих друг к другу голубков, и оттолкнуть дурнушку. Но, откуда ни возьмись, выскакивает фиолетовое облачко, пинает подсознание, то скулит и проваливается обратно – в неизведанную учеными глубину. Катя хихикнула, сверкнула озорными глазками. - А почему не звонит Кира? При упоминании драгоценной супруги Андрея неслабо перекосило. - Я же выключил звук на мобильном. - Наверное, нам пора… в Зималетто, - важно покивала, поглядывая на свои маленькие часики на запястье. И собралась было идти, но вдруг словно что-то вспомнила, подбежала к Жданову, близко-близко, и сказала шепотом, возле самого уха: - Вы пахнете дождем! – хихикнула и ускакала к машине. Андрей смятенно смотрел ей вслед. Ухо жгло, предательские сполохи расползались по телу. Что происходит? Андрей медленно подошел к машине. За стеклом, в тепле салона, Катенька уже мило с кем-то щебетала по телефону. Ужас накрывал постепенно: а не сошел ли он с ума? В Зималетто догадки о том, что с головой у Андрея всё же не всё в порядке, только подтвердились. По холлу бегал Потапкин со странными приборами, и ловил какую-то “химеру тифозную” – как он выразился. Приборы эти выглядели более, чем странно. Из сети скрученных проводов торчали две длинные антеннки, что вертелись по часовой стрелке, указывая то на юг, то на север, то на восток. Сергей Сергеевич потел, задыхался, но бежал. - Не уйдешь! – кричал он свирепо. – Я вычислю твоё гнездо! Расползлась тут повсюду… дрянь этакая. По правде говоря, никто об этом не знал, но Потопкин был единственным в Зималетто человеком, к которому фиолетовое облачко подобраться так и не сумело, врезаясь каждый раз в непробиваемую стену, состоящую из опыта (десять лет усердного пьянствования) и очень едких испарений недавнего похмелья, уничтожающих все вокруг, даже пыль, чудом проскочившую мимо Киры с пипидастром. На Потапкине “чудеса” не закончились. На административном этаже Жданова встретила Таня Пончева с наручниками и газовым балончиком. Она пыталась скрутить брыкающегося Милко, но тот пинался, кусался, и скручиваться не желал. - А что происход… Договорить Андрей не успел. Мощная струя воды обрушилась на, и без того промокшую, рубашку, и отбросила его обратно – к лифту. Андрей едва удержался на ногах, отскочил в сторону, протер глаза, откашлялся. На него смотрела Кира, счастливо улыбающаяся. В руках у нее был шланг. - За что? – прохрипел Жданов. И тут же всплыла страшная мысль: “ Она знает, что я целовался с Катей. Но как? Откуда?”. Но супруга улыбалась. Шла медленно. И намерений вцепиться Пушкаревой в волосы не выражала. Хотя после всего произошедшего он не удивился бы... - Милый, тебе нужно переодеться, - Кира протянула ему снежно-белый костюм, идеально выглаженный. – Он чистый, - сказала с придыханием. – Сама выбирала, сама стирала. - Андрей Палыч, - послышался испуганный голосок Катерины. – А пойдемте отсюда скорее. Катя была бледной. Таращилась на Ольгу Вячеславовну, танцующую и поющую “Ой, мороз, мороз”, и пятилась в сторону двери. Андрея не надо было просить дважды. - Кирочка, у нас дела. Мы пойдем… поработаем. - А я уже там прибралась… немного. В приемной стены были белыми. Жданов толкнул дверь. - Твою ж мать… Белые стены и белый потолок. Пустой кабинет. И Роман, перепачканный в краске и отжимающийся от пола. - Ром, а что… - О, Палыч, здорово брат! – вскочил на ноги, крепко пожал Андрею руку. «Интересно, эта краска отмывается?». - А что здесь происходит? - Ничо! Братуха я решил записаться в качалку. Ты был это… прав, я дрыщ! Роман сорвался с места, и как начал приседать, по два раза за секунду. На лице его не было и тени былой улыбки, в глазах не бегали смешинки. Казалось, Малиновский и юмор - вещи не совместимые. Казалось, это другой Роман, другой человек. Будто подменили... Потому что можно сыграть все - позу, жесты, интонацию. Но глаза! Из живых и смеющихся невозможно превратить в хмурые и сосредаточенные только на приседаниях. Нет... он не играл. Роман не играл, не придуривался... Тогда что?.. - Ты… А что… Уф, Катя, мне это снится? – Андрей скинул чехол с кресла и медленно присел, откидываясь на спинку. - В таком случае, это снится нам двоим, Андрей Палыч, - Катя села рядом, потрясенно следя за подпрыгивающим Малиновским. - В Зималетто пришла белочка? Или это такой розыгрыш? – Андрей вскочил на ноги. А вдруг игра?! Срежессированный кем-то спектакль! Потому что слишком все... не похоже на правду. Слишком... Ну, а вдруг Малиновский настолько талантлив! Он ведь часто его дурачил, еще со студенчества проделывал всякие шутки. Вспомнить хоть тот случай с Ларочкой, что так нравилась Андрюше на первом курсе, а Ромка вдуг взял и сказал ему, что Ларочка - в бывшем Олег. И все, и нет любви. Но придумать такое... Слишком крупно для Ромки. Слишком похоже на... – Воропаев, это не смешно! – закричал Андрей. - Выходи, подлый трус! Я тебя раскусил! - Палыч, ты чего? Совершенно стеклянный взгляд. Черт возьми, как он так... Что происходит?! - Ром, Ромка, я понял, посмелся. Смешно. Очень смешно. Но хватит! У нас работа встала. Гони ты эту белочку! Достаточно шуток, хватит! Я… Я боюсь даже представить, что творится на производственном этаже. Малиновский подошел ближе, почесал затылок. - Не, белка не приходила. Ты спроси у Викули. Она всех записывала, кто это… приходил и звонил. Викуля это… голова! Цыпа, иди сюда, - крикнул он. В конференц-зале послышались шаги. - А на производстве была Кирюха. Все станки покрасила, иголки тоже. Ты не переживай, - успокоил он его. Открылась дверь, вошла Клочкова. Поправила поясок на длинном (почти до щиколоток) сером платьишке, заправила невидимую прядь волос, якобы выбившуюся из идеально зачесанной в хвостик прически. - Андрей Палыч, ну, наконец-то! Вас все обыскались. Вот список тех, кто звонил, - на руки Андрею упала толстая папочка. Она тут же перекочевала к Катеньке. - Какой ужас! Звонили из банка. Андрей Палыч, я сейчас, я к себе… Катя метнулась к каморке. Вика тоже убежала – отвечать на звонок в приемной. - Я с ума по ней схожу, - сообщил Ромка доверительно, обрушив свою ручищу Андрею на плечо. - Оно и видно… А ты про кого? - Про Викулю, про цыпу. Ах, какая женщина, мне б такую! - Э… ты притормози, друщище. Она уже была твоей, помнишь? Как она тебя младенцами обложила. - Бэбик - это круто, тем более от такой мамаши. Ты смотри, я тут, я ей… - Роман засуетился, вытащил из кармана смятый листок. – Я ей стих написал. Сам! – сообщил гордо. – Вот… послушай. Девчуля, девчоночка, зая, Я в тебе утопаю. Не губи сердце пацана! Пошли гулять-на! - Ну, как? Андрей подавился ответом. Из каморки выскочила Катерина. - Мальчики, а поехали в клуб. "Вот и правильно!", - покивал листиками фикус, подставляя другой бок к тоненькому сквознячку, плывущему из открытого окошка. "Выметайтесь отсюда. Достали уже своими криками. Поспать не дают приличным растениям!".