Спеши любить

01. Вечер в тишине Тихий, спокойный вечер - среди всей этой школьной суеты и вечной беготни он казался чем-то невозможным, запредельным. Но случается ведь всякое. Вот и из круга "невозможного" вдруг случился такой вечер. Сарданапал с Медузией, не сговариваясь, решили провести его вместе: точнее, как вместе, - до упора не прощаться, не признаваясь. Вот такое вот единство порознь. Директор с доцентом, оговариваясь на каждом шаге, наконец вошли в кабинет главы Тибидохса, строго-настрого наказав при этом сфинксу, чтобы он никого не "впущал" и вообще ничем не показывал нахождения хозяина с подругой в помещении. Когда они устроились на диванчике, все слова куда-то ушли, и возникло молчание. - Знаешь, что делали вавилоняне с их длинными бородами? - задумчиво проговорила, наконец, Медузия, а её волосы-змейки тихонько зашипели, как бы подтверждая слова хозяйки и говоря, чуть с насмешкой: "Мы-то знаем, а ты - нет". - И что же, Меди? - ради приличия спросил Сарданапал - его голос явно свидетельствовал о том, что, как бы не извращались вавилоняне над своими усами и прочей растительностью на лице, он согласен на всё. - Заплетают в косички, - учительница щёлкнула пальцами по паре змеек, чтобы они угомонились, и говорила, пожимая плечами. - Тогда я предлагаю тебе испробовать этот старинный обычай в современности, - улыбнулся академик, предвещая длинный вечер наедине по вполне законному и даже интересному поводу. - Конечно, - теперь уже улыбалась Медузия, пересаживаюсь ближе к Сарданапалу. Черноморов ещё сильнее обрадовался - он и не предполагал, что сможет обнимать женщину. Она немного смутилась, когда почувствовала тёплые - если не сказать - горячие - ладони на своей талии; эта мантия, видимо, была сшита из слишком тонкой ткани, думает Медузия: она о любой чепухе думать готова, только бы не возвращаться к действительности. Именно сейчас ей как никогда захотелось создать заклинание вида "Остановись, мгновение!". Вечер проходил в полной тишине. Но тишине тёплой, приятной, обволакивающей. Той самой, когда даже пылинки, мерно парящие в воздухе, становятся важными и значительными, а слова - ненужными. Было слышно, как за дверьми шумно дышат сфинксы, втягивая воздух и проверяя: нет ли где запаха врага? не появился ли он рядом с ними? Но для Сарданапала и Медузии не существовало ни этих звуков, ни возможных врагов, таящихся в стенах школы. Академик изо всех сил старался не улыбаться, когда учительница случайно касалась его лица, начиная косичку; казалось, он мог чувствовать Меди так ярко, так чисто, как никогда раньше не мог: ни когда посещал её сознание, ни когда нашёл её тогда, на острове. Горгонова в свою очередь всё убеждала себя не вздрагивать, если ладони мужчины вновь случайно немного соскользнут по мягкой, но уж больно тонкой, ткани. Они встретились взглядами, и было непонятно, кто в чьих глазах утонул (но я так подозреваю, что тонули они попеременно), зато было ясно: ни Медузия, увидевшая в его зрачках отблески своих волос, ни Черноморов, вновь восхитившийся огромными глазами своей спутницы, больше ни на что другое смотреть не могли. Доцент всё также ласково касалась его лица (и всё так же - будто бы случайно), переплетала пряди, - но делала это уже вслепую. Правда, Сарданапала это не сильно волновало: делай, что хочешь, только не отводи глаз, говорил весь его вид. Постороннему наблюдателю могло бы показаться, что они молчат, но нет, это был, наверное, самый насыщенный и яркий разговор в их жизни. Они наконец смогли говорить без утайки, не боясь, а почувствовав то единение, что приходит к людям, прожившим вместе не один год, - а может, это чувствуют все, кто не боится открыть сердце. А их сердца сейчас были открыты, и оба они не понимали, как могли терпеть так долго - но вот, наконец, двери душ открылись одновременно. "Заслужили", - кивнёт кто-либо на небесах и покровительственно улыбнётся, укрывая двоих от невзгод хотя бы на один вечер. Сарданапал наконец улыбнулся, и Медузия улыбнулась ему в ответ; он провёл руками по её волосам, и женщина поймала его руку, зажав между своей щекой и плечом. Глаза Меди становились всё теплее, и академик, хоть и понимал, что это довольно нелепо, заревновал её к собственному отражению в карих глазах. С золотой крапинкой глазах. И недосказанностью в них же. Но к чему слова, когда есть взгляды? Он легко читал все "недорассказанные" истории в её душе, зная, что Медузия может сделать то же самое. И прочтёт ту же недосказанность уже в его голубых глазах. - Я тебя люблю, - слова словно рассыпали тот хрупкий мирок, что они сами создали вокруг себя. Медузия, как очнувшись, отскочила от мужчины, который к тому времени уже обнимал её. Будь эти слова хоть трижды теплее, - хотя я, право же, и не знаю, как это может быть возможным, - и они не укротили бы того испуга, что отразился в глазах женщины. - Сарданапал... это был какой-то... - она спешно подбирала слова, что совсем не было свойственно Медузии, которую он знал, зато соответствовало той Медузии, которую он любил, - какой-то дурман, - нашлась она, постепенно возвращаясь к своему обычному, размеренному и мерному, стилю речи. - Прости. Меди спешно вышла из комнаты, забыв ремень от мантии у него на софе, но раздасованный Черноморов и не попытался её догнать, здраво рассудив, что если волшебнице что-нибудь понадобиться, то она и сама вполне может это достать. Сарданапал вздохнул. Он только сейчас осознал, что влюблён, - вернее, только сейчас позволил себе признаться в этом - и не только себе признаться, но и любимой женщине. Академик думал, что это взаимно. Мужчина читал это в её глазах. А слова - это лишь слова. В конце концов, кто же слушает перепуганную женщину?.. Явно не те, кто знают эту самую женщину более трёх тысяч лет. 02. Под покровом ночи Когда Медузия вошла в комнату, щёки её пылали, а непонятно было - от гнева ли, или от смущения. Змейки возмущённо шипели и переливались сине-зелёными чешуйками того глубоко цвета, какой напоминает тёмный огонь. Глаза блестели, и что-то, чего, казалось, не могла объяснить и сама Меди, таилось в очах женщины. Как зверь, загнанный в клетку, чувства доцента были яростны, но той умирающей жизнью пылало от них, что сама Горгонова была, как язычок огня: порывистый, искристый, но не ясно было, раздует ли ветер костёр, или же искра окажется слишком слабой? Чувства горели и сгорали быстро. Медузия не хотела ничего. Медузия могла лишь чувствовать усталость. Не понимая, что с ней творится, Меди, однако, не ощущала страха - страх требовал сил, которых не было боле. Присев на плетёное кресло-качалку, уютно, как плющом, обвитое мягким на ощупь тёплым пледом, учительница взглядом зажгла огонь в камине (эх, жаль, что сердце не подчиняется этой магии... хотя нет, это к счастью); в комнате стало заметно теплее, и Медузия постепенно начала успокаиваться, мерно покачиваясь на волнах подступающего сна, и волны эти, казалось, были тёплые-тёплые, с легчайшей белой пеной, такой приятной на ощупь... Мерный треск сжигаемого хвороста, да ночное небо - чистое-чистое, умытое недавней грозой, - женщина только что проснулась в кресле, и, судя по часам, сейчас было без четверти полночь. Ночь давно вступила в свои права, и полная луна освещала остров Буян, который даже в такое время суток не замирал: чуть мерцала Грааль Гардарика, где-то шевелились ветки деревьев и кустов. Едва не выпав из окна, желая освежиться в прохладе воздуха, Меди присела на подоконник. Облокотилась на стекло, которое обожгло кожу приятным холодком, разбежавшимся ото лба к кончикам пальцев и даже язычкам змеек, в отличие от хозяйки, так и не проснувшихся; тугой пучок волос не слишком приятно стягивал кожу, а потому учительница развязала его, здраво рассудив, что, когда она вновь соберётся спать, сможет сделать его снова. От дыхания женщины образовывались облачка пара, оседавшие на окне и словно бы окутавшие пейзаж некоей дымкой, туманом. Медузия провела ногтём тонкую линию, разделившую водный покров на две части. Сонные видения не давали женщине успокоиться - слишком они были ярки и... желанны? Возможно, каким-то краешком сознания доцент и понимала это. Меди удивлялась сама себе, сама себе не верила. Что бы она - и такие сны? Горгонова покачала головой и, спрыгнув с подоконника, подошла к шкафу; переоделась и, снова и снова, вновь и вновь вздрагивая от сновидений, привидевшихся ей, направилась к кровати. Но сон не шёл; точнее, доцент боялась уснуть - ещё раз пережить такое она не в силах. Медузия смеялась. Насмехалась и фыркала, не зная, что делать. Ей нужны были решения, но Меди всеми силами отмахивалась от этих мыслей. Ей было по-настоящему страшно - не так, когда она осознала предательство Персея, не так, когда она сдавала экзамены на роль учителя нежитеведения, а так, когда академик признавался ей в любви. Горгоновой почему-то казалось неправильным влюбляться в учителя, в начальника, в друга, наконец. Читая баллады и книги о любви (покажите мне человека, не прочитавшего ни одного романа - я насильно заставлю его это сделать, ибо никто, лучше классиков, не может описать и показать истинный уклад наших чувств), в которых герои наперекор обществу женились и любили, она и не думала, что сама может стать героиней такой книги - хотя всяка любовь достойна быть записанной и запечатана в вечности, ведь рукописи, как известно, не горят. Через какое-то время ей надоели пустые размышления. "Хватит", - приказала себе женщина, покачав - для верности, вестимо, - головой. Учительница решила пойти к Сарданапалу и всё выяснить напрямик. Горгонова не любила долго отлынивать, а потому и направилась к академику прямо так - в половину первого ночи и в футболке да коротеньких шортах, накинув сверху плащ (это смотрелось довольно глупо, и женщина обязательно бы поколдовала чуток, будь это дневное время - но сейчас, как вы, верно, догадываетесь, была ночь). Она не шла, конечно, в чём мать родила, но около дверей кабинета Медузии всё равно стало стыдно. Женщина уже хотела было повернуться и уйти, но тут (и как всегда, не слишком вовремя) зарычал сфинкс, приветливо потеревшись о голые ноги Горгоновой. Зевнув до щелчка огромных, с рядом громадных, и, видно, очень острых, зубов, челюстей, он отошёл на пару шагов назад и шлёпнулся на пол, вновь провалившись в свой чуткий сон. Медузии ничего не оставалось, кроме как осторожно приоткрыть тяжёлую дубовую дверь, которая непременно скрипнула, как бы возмущаясь её действиям. Из светильников в комнате была только с попеременным успехом горящая свеча, освещающая стол и главу Тибидохса, который сидел за самим агрегатом и что-то лениво писал в одной из своих бесчисленных тетрадей - мужчина имел привычку путаться в них, а потому на каждой странице любого его блокнота можно было встретить записи, совершенно различные по содержанию, от того, как правильнее и по каким часам лучше всего кормить сфинксов до важных сообщений, секретность которых была чуток ниже ССС (Самой Самой Секретной), что очень сильно раздражало Медузию, но академик лишь печалился иногда, что не может никак найти "ту самую запись, где написано заклинание для ровной побелки стен". Так вот, академик сидел за столом и писал что-то, но тут же отвлекся на вошедшего доцента. - Меди, ты в порядке? Что заставило тебя прийти ко мне в столь поздний час, да в таком виде? - решив не упоминать о вечерних событиях, поинтересовался мужчина. Такого количества чуши из уст Горгоновой за раз Сарданапал не слышал никогда - даже в то время, когда она опрометчиво пыталась сбежать из Тибидохса вслед за Юлием Цезарем, неизвестно как успевшим покорить тогдашнее жаркое сердце смуглой красавицы. Сейчас Медузия сбивчиво что-то говорила и про кошмары, и про трещины на потолке в подвалах школы (каким ветром туда ночью занесло Медузию, академик решил вообще не думать), и про то, что одна из скатертей-самобранок явно халтурит, вместо пирожков с мясом подсовывая всем капустные изделия, и... да про что она только не говорила! Когда объяснения дошли до полного абсурда, глава Тибидохса жестом остановил речь женщины, стоящей посреди помещения, и всё тем же неспешным шагом направился к ней. Вообще-то, осторожно касаясь подбородка учительницы, он лишь хотел, чтобы Меди посмотрела на него, и тогда академик смог бы прочитать её мысли, истинный смысл поступков, но случилось непредвиденное, и Сарданапал, не устояв, с жаром поцеловал женщину. Медузия, как многие из вас уже догадались, не делала попыток освободиться, скорее наоборот, неуверенно пыталась его приобнять. - Я так и думал, - пробормотал мужчина, отдалившись, наконец, от лица Горгоновой. Он опустил руки и обнял её за талию, попутно снимая плащ женщины. Доцент не стала противиться его действиям, лишь отметила вскользь, что усы и борода академика куда-то пропали, - причём увидела, точнее, почувствовала, это Меди, когда целовала его уголок губ. Даже коснулась потом рукой его щеки, чтобы удостовериться. Сарданапал принялся целовать кисти её рук, поднимаясь всё выше, и в конечном счёте зарылся носом в её волосы - те уже хотели возмущенно зашипеть, но, почувствовав настроение хозяйки, изменили своё решение. Тепло от рук Сарданапала, его взгляд, улыбка - всё это Медузия и смогла запомнить. 03. Утреннее пробуждение. Проснувшись в незнакомом помещении, Медузия не сразу поняла, где находится, - просто раньше Сарданапал никогда не показывал ей своей спальни, созданной с помощью третьего измерения и очень хитро спрятанной. Здесь, на удивление, было опрятно и чисто, даже пыли не видно, - впрочем, вчера Меди было не до рассматривания комнат. Взглянув на часы, женщина невольно вскрикнула - пол-одиннадцатого! Понедельник! Далее слова в её голове проносились только непечатные. Как всегда, с опозданием пришла мысль оглядеться рядом, а не рассматривать стены да потолок, выкрашенные в светло-бежевый цвет. Конечно же, Медузия сразу заметила букет светло-розовых цветов (вот интересно, мужчины вообще догадываются, что лучше всего дарить кактус? И живёт долго, и цветёт красиво, и в засуху выживает) на прикроватном столике. Рядом была записка: "Меди, тебе сегодня к третьей паре, поскольку второкурсники что-то учудили в кабинете Ягге и та их наказала погоней по всему замку за крысами (помнишь, теми самыми, над которыми ты с Зуби ставила какой-то эксперимент), так что я решил тебя не будить раньше времени. Я тебя люблю. Доброе утро". Да, написано явно в спешке; да, Сарданапал умел и мог ляпать не к месту, и это было заметно. Но знаете, Медузии было уже плевать. Потому что главное счастье нашей жизни - любить и быть любимыми!..