Традиции

— Господин, посмотрите какие пряники! Фигурные, расписные, с пряностями, с джемом разным. Полакомитесь пока ждете, али на потом, к чаю, как с мороза-то вернетесь, оно о-ох как хорошо будет! Не переставая говорить, торговка ловко подняла крышку с подноса, на котором теснились мягкие пряники, с глянцевой глазурью и без. Рейм очнулся, обнаружив себя на площади у ратуши, рядом с лотком выпечки. Вокруг шумел устроенный к Новогодию базарчик: торговля шла бойко, народ приценивался, торговался, набирая снедь к празднику, а то и просто прогуливался с кружками здесь же разливаемого медового взвара. Рейм сглотнул, помянув пропущенный обед. Расписные смажутся, пока ходить буду, а после будет ли время, думал он, уже прося упаковать несколько и без узоров опознаваемых елей и звезд. Расплатившись, взял пакет обеими руками, и украдкой сунул внутрь нос, вдыхая медовое тепло, прежде чем убрать за пазуху. — И девушке вашей купите, — наставляла торговка, поправляя пуховый платок, — сразу улыбнётся приветливо. Рейм вскинул взгляд, как потревоженный заяц. — Девушка может сама себе купить, — раздалось за спиной, и прежде чем Рейм успел обернуться, воздух колыхнулся, пахнуло чем-то нежно-цветочным. — День, мистер Лунетт, — кивнула, становясь рядом, Шарлотта Баскервиль. Серьёзная даже в выборе одежды — ни одного бантика или лишнего плиссе, столь любимых модницами в этом сезоне. Как роза на снегу — волнующе яркая в темно-красном от мягкого берета до краешка платья, виднеющегося под пальто, — или кровь. Пролитая на мраморные плиты пола, пропитавшая белую ткань — не свести... — День, мисс Баскервиль, — кивнул Рейм в ответ с сухой вежливостью. Вы не моя девушка, — подумал он, — и никакого отношения, кроме вынужденного, мы друг к другу не имеем. Наша встреча, как и прочие: жест доброй воли герцога Бармы и этого вашего Гленна. Наводят мостки над пропастью, строят паритет не потому, что хочется, а потому, что иначе никак. И никто меня не спрашивал ни разу, хочу ли я вас видеть. Подумал: грубо. Ее-то мнения, наверняка, тоже никто не спросил. Господин Гленн сказал, и она пошла. Как и я. — Помнишь текст моего сегодняшнего выступления перед Советом? — спросил герцог Барма, когда четырьмя часами ранее Рейм передал ему почту. Он, разумеется, помнил, о чем сообщил, сдержав уязвленность. — Замечательно, — Барма поддел край конверта ножом и резким движением вскрыл, — расскажешь его. — Господа, сегодня… — Нет, — спокойно оборвал Барма, — ты выступишь в Совете. — Зачитать послание от Вашего имени? — моргнул Рейм. Подобное было не в правилах и за известную ему историю Совета случалось лишь дважды, в самых исключительных ситуациях. Но и тогда это делал кто-то из почтенных заседателей. — Нет, — с прежней безмятежностью отсек герцог, — ты выступишь вместо меня, — он, наконец, поднял взгляд, и указал в сторону Рейма ножом. — Как я. Рейм сглотнул и выдал вопиюще невежливое: — Вы шутите. Вместо ответа Барма посмотрел на него с прищуром. Комната качнулась, перед глазами мелькнули пятна. Рука, которую Рейм вскинул, боясь упасть, была не его. Пальцы длиннее, уже ладонь, и полустертая капля чернил — не успел смыть, только оттер на ходу, — исчезла. Он как-то в раз, безо всякого зеркала понял, кого бы оно отразило. — У тебя полчаса на подготовку. — Господин Барма, — начал Рейм; прозвучало почти жалобно, но по спине уже собирался холодный пот, и в раз стало не до того. — Это обязательно? — выдавил он, низводя в своих глазах последнее десятилетие собственной безупречной секретарской работы. Барма неспешно поднялся из-за стола, к счастью отложив нож, и подошёл так близко, что подумалось: ещё шаг и стало бы неприлично. — Не всегда все будет просто и знакомо, — сказал тот так спокойно, словно через день поворачивал подобные авантюры. Вот именно, успел подумать Рейм, для него-то подобное как раз не удивительно. А потом Барма положил ладонь ему на макушку и легонько провёл, будто, приглаживая волосы, и бедное реймово сердце в шоке сделало кульбит до пят и обратно. — Ты справишься. Иди. И Рейм пошёл. В свой кабинет, в экипаж и в ратушу. Взошел на трибуну. Посмотрел на невозмутимого "мистера Лунетта”, со смешинками в чужих глазах… И произнёс речь как Великий герцог Барма. В кабинет Рейм вернулся, казалось, преодолев сотню миль по крутым скалам и расточив тысячу любезностей, на негнущихся ногах. Следом вошел Барма и молча сунул ему под нос зеркальце, хотя Рейм уже понял, что тот снова видится сверху, а не вровень. Но в зеркальце посмотрел. Перевел взгляд на Барму — тот кивнул. Отпустило. *** — Цимштерне, звёздочки есть? — тем временем интересовалась Шарлотта у торговки. Показалось, странно спрашивала, будто наперед знала, что ответят. — Звёздочки есть, с глазурью, расписные… — бодро начала торговка. — Нет-нет, не пряник в виде звёздочки, а цимштерне. Рейм напряг память, но так и не понял, о чем речь. Торговка свела брови и пристально осмотрела прилавок — не притаился ли там этот странный зверь, подняла взгляд и отрицательно покачала головой. Шарлотта кивнула: с Новогодием, спрятала руки в пушистую муфту и пошла прочь, так что Рейм едва не отстал. Что за манеры. — Вам описали суть дела? — поинтересовался он. — Видели Цепь, предположительно. Остальное, полагаю, вы расскажете. Рейм поправил очки и проинформировал: — Да, некий юноша, второй сын, приличная семья, пребывая в крайне подавленном состоянии, отправился на прогулку. Там и столкнулся с, цитирую, «невообразимой жутью», предлагавшей решить его проблемы. Согласно рапорту стражей порядка, к которым молодой человек сам обратился — похвальное здравомыслие, — он в ужасе бежал прочь. Стражи, по протоколу, сообщили старшему, тот отправил посыльного к Его Светлости. Его Светлость с мистером Баскервилем, посетившим открытую часть заседания Совета, отрядили их с Шарлоттой искать «невообразимую жуть», наказав вернуться к ужину. Точнее, это герцог пожелал Рейму справиться до ужина... Шарлотта, нахмурилась, но ничего не сказала. Рейму же игр хватило с избытком, и молчанку он не поддержал. — Как думаете, это действительно могла быть Цепь? Спустя полгода тишины Воля Бездны упустила одну? Или пропустила, — осталось не озвученным, но явным. Шарлотта искоса на него посмотрела, приоткрыла губы, сжала в линию. — Сомневаюсь, — задумчиво ответила она. Помедлила, но все же произнесла уже уверенно: — из нас никто не обращался к Воле Бездны в последнее время. Но мне думается, не стала бы она нарушать Договор. Раньше с ней в одном теле была чужая сущность, теперь нет. Сама по себе она мыслит иными категориями, чем люди: интриги, ложь — ей чужды и непонятны. Так что, мистер Лунетт, я считаю, что Договор соблюдается, и если вырвалась из Бездны Цепь, то по случайности, а не умыслу. Рейм сказал: согласен. Добавил, неожиданно: иначе не видать нам новогоднего ужина. Растерялся, тут же решая, как сгладить, но Шарлотта хмыкнула: вот-вот, ещё не хватало и его пропустить. От края площади, куда они пришли, идти оставалось несколько кварталов. Рейм, глянув на женские ботиночки, предложил было взять экипаж, но Шарлотта опередила, изъявив желание идти пешком. Ей виднее, коли простынет, — мысленно пожал он плечами, и они пошли вглубь снежных улиц. Вокруг были богатые кварталы: расчищенные дорожки, лишь слегка присыпанные снегом, аккуратные даже зимой кусты и деревья, меж фонарными столбами протянулись праздничные гирлянды, тихо шуршащие на ветру. Людей они почти не встречали: пару раз их обгоняли экипажи, а за одним из заборов играли на заснеженном газоне дети. У мальчика была вышитая повязка на глазу, капитанская шляпа и маленькая сабля, которой он махал, заявляя девочке, что берет её в плен. Девочка прижала игрушечного зайца к груди, посмотрела исподлобья и сказала: дурень. Развернулась и пошла в дом. Шарлотта прыснула: какие забавные, и Рейм не удержался от скупой улыбки. Если задуматься, прежде они с Шарлоттой и не говорили толком, разве как по делу. Или пыткам, но те тоже были исключительно рабочими. Он всего и знал о ней, что старшая среди Баскервилей, не по возрасту, какой-то их внутренней, странной иерархии. При Гленне состоит то ли управляющей, то ли секретарем, и манеры у неё самые простые. О последнем можно было догадаться ещё тогда, в подвале, когда зацепившись подолом до треска, она, под нос ругнувшись, просто оборвала его, с неожиданной для женщины силой, явив пару ладных ножек, и пошла дальше как ни в чем не бывало. Не будь Рейм в тот момент всерьез озабочен спасением своей жизни, ужасался бы и краснел возмущённо. И, конечно, не смотрел. Про силу зато запомнил, и как ловко в её тонких пальцах танцевал нож. — Самое вероятное, — сказала Шарлотта, — свидетель этот просто перепил. Вот и причудилось. Конечно, это предпочтительнее, — думал Рейм, на повороте пропуская даму вперед, — окажись все так, но минуло полгода, и я хорошо помню, сколь глупо надеяться на чудеса счастливых исходов. И больно по итогу, что уж там. Он повернулся к Шарлотте. Она шла рядом, щурилась, когда из-под низких облаков вдруг показалось солнце и заискрил снег, разглядывала праздничные украшения. Раньше другие были, — объяснила она, заметив его взгляд. Приложила руку ко лбу козырьком, — похожие, но не те. Мы ель нынче не ставили еще, но Фанг обещал, что принесёт небольшую, а я куплю игрушек и гирлянд, как обратно пойдём. — и добавила серьезно: — нельзя же совсем без ели. Рейм смотрел на неё, и злость, которую он до сих пор чувствовал где-то под сердцем встречаясь с Баскервилями, сейчас стала, понял он, какой-то тихой, не яростной совсем. Герцог Барма, полгода назад, сказал ему после очередной встречи с Гленном, спокойно и веско: я слишком стар для страстей возмездия. Мы все бились за то, во что верили, со всей искренностью. И все в чем-то были правы и в чем-то ошибались. Продолжим бой, поддадимся ярости — лучше не станет. Никому. И никого не вернет. Не забудем, но и усугублять не станем, — понял Рейм. — Найтреи вырезаны до одного. Безариусы мертвы, последняя их наследница, отрекшись от фамилии и титула, уехала с концами. Рейнсворты разорвали контракты и покинули Пандору. Госпожа Шерил отошла от дел, а мисс Шерон без неё в обществе ещё долго не примут всерьёз. Но Пандора, пусть и с пошатнувшейся основой — слишком большой и развитый ресурс, чтобы бросать её в никуда. Налаженные связи, безупречная логистика, обученные люди, огромная материальная база. Ладное место пусто не бывает. И все, что вокруг — никогда не будет определяться возвышенными порывами, только переделами власти. Всегда. Он знал это и напоминал себе раз на разом. Но от этого понимания легче становилось не всегда. Сейчас — стало. — Случайно услышал ваш вопрос торговке, — сказал Рейм, — но тоже не смог вспомнить о чем речь. — Цимштерне? Выпечка в виде звездочек. Всегда они были на Новогодие, в каждой пекарне продавались. У нас Санна, кухарка, их чудесно пекла. Мягкие, корицы сколько нужно и пудры не пересыпала, — показалось ли, в голосе Шарлотты мелькнули мечтательные нотки. — Вкусные. Думала, куплю накануне праздника, а их теперь не пекут. Как оказалось. — Сто лет — не малый срок, — осторожно заметил Рейм. Особенно когда тебя вырезают, как картинку из журнала, а потом вклеивают в историю, сто страниц спустя. — Как оказалось, — эхом отозвалась Шарлотта. — А вы, — неожиданно спросила она, — как празднуете? — Вечером ужин. Господин Барма любезно делит со мной стол, потом мы беседуем. — Выдаёт список дел на год? — поддела с широкой улыбкой Шарлотта. — Нет, — беззлобно возмутился Рейм, возможно с большим пылом, чем обычно себе позволял, — никогда, это правило. Точнее, мы об этом не уславливались, но в Новогодие о работе не говорим. После ужина герцог Барма шёл в малую гостиную и опускался в кресло у камина. Слуги прибирали и расходились на праздники, и во всем поместье оставались только они с Реймом, который делал вид, что не замечает как герцог, бывало, вынимал стопы из домашних туфель и забирался в кресло с ногами. Они действительно говорили: как заключались союзы и создавались капиталы, от каких мелочей, иной раз, все вставало с ног на голову, об истории, искусстве и книгах. Рейм, когда научился не робеть, стал задавать вопросы, и со временем начал рассказывать что-то своё или почерпнутое из книг. Что-то из этого герцог наверняка знал, но не перебил его ни разу. Обычно Рейм заваривал чай или разливал в бокалы что-нибудь из коллекции винного погреба. Пару лет назад не обошлось без конфуза. Уже после трёх бокалов, он поднялся зачем-то, но, разиня, запутался в собственных ногах и полетел прямо на герцога. Едва успел выставить руки, неловко схватившись за спинку кресла, чудом не столкнувшись носами с Его Светлостью. Впервые за годы, что мы были знакомы, я увидел его смех, думал Рейм после, но тогда ему от неловкости разрыдаться хотелось. Он осел на ковер прямо у ног Бармы, чтобы наверняка никуда больше не свалиться, и смотрел на него совершенно несчастным взглядом. Барма смеялся, запрокинув голову, щуря глаза и не закрываясь веером, а потом сказал, все еще улыбаясь «бывает, впредь знай свою меру», и опустил ладонь на его макушку. Рейм, к тому моменту действительно воздавший должное игристому, успевший испугаться, настрадаться и немного ожить, прижался виском к колену Бармы. Как делал лишь однажды в жизни, будучи ребёнком, которым, бывало, до сих пор ощущал себя рядом с ним. Рейм шел, погруженный в свои мысли, его спутница тоже задумалась о чем-то своём, и в воздухе между ними как гирлянда протянулась тишина, поблескивающая неловкостью. Шарлотта вдруг сказала: «У нас были комплименты», — словно обращаясь больше не к Рейму, а домам и покрывавшему все снегу. — Ставились стулья кругом, все заходили в него и по знаку начинали двигаться, а по другому знаку останавливались и занимали тот стул, который ближе. Затем нужно было сделать комплимент, только честный, тому, кто рядом, сначала по часовой стрелке, а после — против. И так несколько раз, а повторяться в комплиментах было нельзя. Самое смешное наступало под конец игры, когда все друг другу сказали, сколь красивы их глаза да как ладно подобрана одежда. Кто сдавался — выполнял задание, не сложное: спеть или изобразить что-нибудь, обычно. Ничего даже близко привлекательного Рейм в хаотичном мельтешении не находил. Посмотрел на изучающую снег Шарлотту и сказал: — Должно быть выходило очень весело. Шарлотта улыбнулась, словно светясь изнутри: так и было. Жаль, не долго, несколько лет всего. — Почему? — не сдержал удивление Рейм. Ему-то казалось, Баскервилли прежде всего чтят семью, хотя не кровные они друг другу. И господина, само собой, куда без этого. Может их прежний Гленн не любил шумное веселье, и праздник справляли при нем чинно? — Прежний господин был Гленном недолго, а нас приняли в семью к его инициации. Вот и получилось — всего ничего. Но, — Шарлотта запрокинула голову, подставляя лицо свету и снежинкам, — теперь ведь тоже что-то будет. Возможно, не как раньше, но по-другому тоже может быть хорошо. — Вы успеете, — сказал словно обещание Рейм, — за гирляндой и игрушками. — Смутился, как торжественно и странно это должно быть прозвучало, и добавил: — а я, раз так, — к ужину. Шарлотта остановилась. Все же, решил Рейм, как роза. А она смотрела на него, как будто не была уверена, знакомы ли они, но её глаза улыбались. — Нужный нам адрес через два дома, — сказала она наконец. — Вот и узнаем, насколько нам благоволят чудеса. Идемте? И Рейм, кивнув, пошёл. Я успею к ужину, думал он, и подброшу на стол купленные на рынке пряники, хотя мы редко едим сладкое. Нужно будет принести в малую гостиную плед — герцог больше мерзнет в последнее время, хотя старается не показывать. И когда ночью мы сядем у камина, а за окном будет кружить вьюга, спрошу, возможно что-то не очень умное, просто — важное. А до того — в библиотеке дома Барма точно найдётся достаточно старая кулинарная книга, в которой будет рецепт звездочек с корицей. Маленьких, но для кого-то несомненно чудесных.