Ты меня не подвел

      Ночь. Кладбище. И бутылка крепкого алкоголя в руках. Снова.       Для Соколовского это уже привычный ритуал, который он соблюдает много лет. Сначала мать, потом отец, а теперь…       А теперь он сидит и смотрит опустошенным взглядом на могильную плиту, где позолоченными буквами выведено «Родионова Виктория Сергеевна», дата рождения и смерти, а между ними — черточка. Такая маленькая черточка, длиною в жизнь.       Говорят, смерти не стоит бояться: когда ты есть — ее нет, когда она есть — тебя нет. Но когда умирает близкий человек, есть лишь ты и смерть. Смерть, которая, ставя точку, делает такой отчетливой не только роль человека в твоей жизни, но и твою роль в его. Он закончился, а ты продолжаешься: живешь, думаешь и говоришь. Но что бы ты ни делал, тебе не досказать ему что-то, не допрожить с ним чего-то — не изменить своей роли.       Игорь делает глоток, слегка морщится.       — Я все испортил…всех подвел. Друзей, ее, тебя. Всех.       Он ненавидит себя. Все, к чему он прикасается, рано или поздно дает трещину и осыпается прахом. Любое его действие, которое он совершает даже с благими намерениями, заканчивается могилой. Могилой для тех людей, кто с этой историей вообще никак не связан и точно не заслуживает такой участи.       А Игорь заслуживает. Он это точно знает. Заслуживает гнить в этой земле вместо Вики, Дани, Леры и всех тех, кто погиб из-за его эгоизма.       В груди нестерпимо ноет. Он не понимает, что дальше делать со своей жизнью, куда двигаться и за что теперь бороться. Раньше цель одна была — справедливость.       Бред. Кого он хочет обмануть, какая справедливость? Месть тупая, никому не нужная. Искореженные судьбы, потери близких, новорожденный ребенок-сирота — вот результат всего того, что он творил последние два года.       Соколовский смотрит на свои ноги, боясь поднять взгляд и снова наткнуться на ее надгробие. Боится до конца осознать, что все потеряно и как прежде уже точно ничего не будет. В эту же минуту он чувствует тепло на своей руке, легкое прикосновение, практически неосязаемое, и слышит голос, от которого перед глазами плывет, а голова тяжелой становится.       — Меня ты не подвел.       Вика. Прямо здесь и сейчас сидит рядом с ним, держит за руку и смотрит с…любовью? Обожанием? Жалостью? Как обычно смотрят на дорогого тебе человека, который буквально довел тебя до могилы?       Игорь чувствует ее. Чувствует всеми клетками своего тела и хочет обнять. Просто прижать ее к себе, спрятать в своих руках от посторонних глаз и узнать, что последние полгода — просто сон. Не было той ночи в банке, этого выстрела, лужи крови и боли. И физической, и моральной.       Он горько усмехается:       — Ты погибла из-за меня, — смотрит в глаза, спокойный наружно, а сердце на части рвется. Она не настоящая. Это просто его больная фантазия, которая уже не раз проделывала с ним такие фокусы.       — Но я сама это выбрала, — улыбается, как будто ничего страшного и не произошло. Будто это не у нее дочь сиротой осталась из-за Игоря и его проклятой мести.       Что ты выбрала, Вик? Под пулю прыгнуть ради человека, который тебе жизнь всю испортил, все наперекос пустил? Который ничего вокруг, кроме своей мести, не видел? А если и видел, то предпочитал глаза закрывать, внимания не обращать и дальше планы строить, как другого человека жизни лишить. Не выбирала ты этого, Вик, точно не это.       — Да, но тебя больше нет, — Игорь пытается избавиться от этой иллюзии, от этой призрачной надежды, что Родионова может быть жива. Пытается вбить себе в голову мысль, что все кончено, и спасать больше некого.       — Соколовский, ты что, вот же я. Рядом.       Рядом она. Прямо на груди его, вблизи сердца. Висит на цепочке. Пуля эта гребаная, напоминание каждодневное. В ней вся твоя жизнь, Родионова, отобранная несправедливо.       Раньше он кольцо матери при себе носил, как память, чтобы никогда не забывать, как коротка может быть жизнь родного человека. Теперь пуля — олицетворение вины его. Вечно с ним будет.       — Ну да, я как-то не подумал, — усмехается, смотрит на нее. Все такая же красивая, с лучезарной улыбкой, которую не так часто можно было наблюдать. От ее взгляда мурашки по телу, взорваться хочется. На осколки рассыпаться, лишь бы больно так не было.

Каждый день без твоих глаз просто бессмыслен.

      Игорь боится дышать, когда она рядом. Пусть фантазия, пусть все не по-настоящему, главное она здесь. Разговаривает с ним, за руку держит. И ни в чем не винит.       — Иногда, чтобы понять самое важное, нужно умереть, — смотрит ему в глаза, так мягко, будто они какие-то повседневные темы обсуждают где-нибудь в кафе. — Умереть, чтобы родиться, — Вика переводит взгляд на надгробную плиту со своим именем, выдавливая улыбку.       Соколовский видит подступающие слезы. Шрам от выстрела снова начинает болеть, обжигая все тело изнутри. Ночная прохлада душит его, затягивая потуже цепочку с пулей, словно желая оставить его с Родионовой навечно, прямо тут.       Он медленно сглатывает и сдавленно произносит:       — Вокруг меня все умирают.

И подставлю под выстрел Свою жизнь бескорыстно

      — Не все, — Вика мотает головой, снова встречается с ним взглядом. Игорь уверен, что эти голубые глаза он будет помнить даже в старости. Если доживет до нее, конечно. — Есть люди, которым ты нужен, и которые нужны тебе, не отвергай их помощь.       — Ты мою отвергала, — Соколовский растягивает губы в улыбке. Попалась, Вик. Всегда хотела быть сильной и независимой, а в итоге без него и ночи провести не смогла, в банк этот чертов поехала.       «Феникс». Как иронично. Там они должны были потерять все, что причиняло им боль, чтобы выйти оттуда новыми людьми, без груза темного прошлого. Пеплом то они стали, а вот возродиться так и не смогли.       — А кто говорит, что я была права, — Родионова улыбается так широко, будто признание прошлых ошибок действительно ее веселит. Да, Соколовский, радуйся. Прямо здесь и сейчас она признается, что твоя помощь ей была необходима. Только смысл теперь, от признания этого?       Игорь поджимает губы, медленно обводит взглядом ее лицо, как бы заново изучая каждый изгиб, каждую черточку, каждую морщинку возле глаз, появляющуюся от ее улыбки. Опять на глазах останавливается. Голубые, чистые, родные. До невозможности живые.       — Я рада, что ты продолжаешь пытаться.       Соколовский, как завороженный, смотрит на губы. Что произойдет, если он позволит себе лишнего? Если захочет прикоснуться к ней…иллюзия исчезнет? Или в его воображении все осязаемо?       Была не была.       Он сокращает расстояние между их лицами, совершенно не думая о последствиях. Неожиданно даже для самой себя Родионова отвешивает ему звонкую пощечину. Игорь чувствует жжение на щеке, а в голове проносится воспоминание об их первом поцелуе. Время идет, а ты, Вик, совершенно не меняешься.       Они смеются и плачут одновременно. Она скользит ладонью по его лицу, быстро целует, затем отстраняется. Соколовский смотрит на нее и облегченно вздыхает — не исчезла. Он берет Вику за руку и стремительно накрывает ее губы своими. Целует нежно, практически невесомо, все еще боясь упустить момент, цепляясь за, скорее всего, последнюю их встречу.       Снова ощущает ее дыхание, тепло ее губ. Мир вокруг них просто перестает существовать. Очередные проблемы с законом, с конторой, с продажным ментом и наркобизнесом — все это не имеет значения, когда она рядом.       Игорь проводит ладонью по ее щеке, кладет руку на затылок, притягивая ее еще ближе. Хотя куда уж тут ближе. Они и так одно целое.       Ровно в тот момент, когда Соколовский готов умереть от накрывшей его эйфории, сзади с громким хрустом ломается ветка. Игорь резко разворачивается, выхватывая из куртки пистолет. Всего лишь Пряников.       Бывший подполковник, хромая, медленно подходит и садится рядом. Прямо на то место, где секунду назад была Вика. Она исчезла также внезапно, как и появилась.       Андрей Васильевич говорит что-то о своей вине перед Игорем, о том, как разрушил его жизнь. Игнатьев, Жека и Ваня, подошедшие минутой позже, предлагают свою помощь. Прям дежавю какое-то. Только чем в прошлый-то раз все кончилось?       Соколовский их слушает вполуха, вяло отвечает, а мысли то совсем о другом. В голове так и крутится навязчиво, что он с катушек съехал, раз в очередной раз призрака видел. Раньше хоть Даня приходил и молча стоял, кивал иногда. А Вика…       Все ж как наяву было. Она говорила все то, что Игорь и хотел услышать, что он не виноват и надо двигаться дальше, только…как? Как строить новую жизнь, если старая не отпускает, являясь призраками по ночам? Да еще такими реальными.       Когда «команда» уходит, Соколовский еще час сидит на месте. Все еще надеется, что она вернется.       Но чуда не происходит.       Ему хотелось кричать, напиться или просто разбить кому-нибудь лицо. Но все, что он мог делать в этот момент — это продолжать сверлить взглядом ее могилу.       — Ты спасла мне жизнь, а я так бездарно растратил твою, — говорит он, когда алкоголь в бутылке подходит к концу.       Нет больше ненависти к себе и окружающему миру. Нет желания убить себя или еще кого-то, гоняясь за псевдо-справедливостью.       Есть только тупая боль где-то внутри, которая, как ни странно, приносит спокойствие. Игорь понимает, что произошедшее — всего лишь плод его фантазии и расстроенной психики. Но если есть хоть один шанс, пусть и самый маленький, что наяву Вика сказала бы все то же самое, — он будет в него верить.       Соколовский уже собирается уходить, но все же оборачивается, бросая последний взгляд на ее имя, выведенное позолоченными буквами.       — Я буду продолжать пытаться, Вик. И всегда буду заботиться о ней.