***
— Хотите дынную булочку? Хаиру ослепительно улыбается, сидя н̶е̶п̶о̶з̶в̶о̶л̶и̶т̶е̶л̶ь̶н̶о̶ б̶л̶и̶з̶к̶о̶ на соседнем сидении — почти вплотную, хотя в вагоне кроме них всего лишь несколько человек, да и те заняты негромкими разговорами, звеняще заполняющими пространство. Хаиру тихо шелестит прозрачным пакетом, вынимая одну-единственную булочку и вопросительно глядя на него. Как бы мило не было с её стороны, Коори вынужден отказаться — теперь он делает это с улыбкой на лице. Не нужно никуда идти, ещё час езды, непринужденных разговоров — с Хаиру очень приятно общаться, и он будет дома. Откроет металлическую входную дверь, скажет пустоте «я дома», услышит в ответ нагнетающее молчание, посмеется со своего обыденного ритуала и примется дописывать отчёты. — Вы не любите сладкое? — навязчиво напрашивается мысль о том, зачем Хаиру нужно это знать. Скорее, просто из любопытства — она, подобно ребёнку, сует нос во все щели и стремится как можно больше впитать в себя, словно у неё мало времени. Следователи умирают раньше обычных людей. Если продолжить курить, можно сократить отведенный срок на ещё несколько лет. — Не совсем, — уклончиво отвечает он, но не сопротивляется, когда Хаиру отламывает ровно половину и вкладывает в его ладонь с таким лицом, что не потерпит отказа. — Сладкое лучше сигарет, Коори-сэмпай, — и вновь обворожительная улыбка, под давлением которой отказаться явно нельзя. А, вспоминая этикет, вдалбливаемый в голову с детства, такой мысли и вовсе допускать не стоило. (Сходя с поезда, он обещает себе, что хотя бы постарается курить поменьше)***
Коори впервые сам зовёт её прогуляться. Ненавязчиво спрашивает, на каком поезде она поедет и в ответ получает неизменное «мне без разницы, Коори-сэмпай, я никуда не тороплюсь». Эта фраза отдаётся пульсацией в висках и мыслями о том, что Хаиру, вероятнее всего, одинока в такой же степени, что и он. Может, её общество положительно на нём отражается — это выражено в меньше выкуренных сигаретах, отсутствии той усталости, что сбивала с ног под конец дня… Он и кофе, кажется, стал расходовать меньше, а ведь раньше было необходимо выпить под три чашки сразу, чтобы отбивать желание махнуть рукой на недописанные отчёты и забыться крепким сном. Хаиру, вероятнее всего, ждала этих встреч, а после перешла на радикальные меры. Не уходила из офиса, как только предоставлялась возможность, помогала Коори с отчетами, от которых он, по-своему заботясь, стремился оградить её, пусть и аргументируя это тем, что у Хаиру ужасный почерк. Задерживалась, используя любую возможность и предлог. И спустя какие-то полмесяца у них в привычку вошло возвращаться с работы вдвоём, дожидаясь нужный поезд и коротая время на улице. Ночная прохлада окрашивала воздух в серебристую дымку, выпускаемую из рта. Похоже на сигаретный дым, но в присутствии Хаиру курить не хотелось. И не потому что ей не нравился этот запах. Скорее, дело было в чем-то другом, пока неподвластным сознанию Коори. Они шли медленно, периодически оглядываясь на светящиеся вывески на зданиях, яркие узоры на роскошных магазинах — снега не было, но холод заметно ощущался, пробирался сквозь слой одежды и окольцовывал своими ледяными объятиями. Вырваться из неприятного морозящего чувства, неприятно сдавливающего горло, помогает как всегда весёлый голос Хаиру, ловящей на руку быстро таящие снежинки. Снег в Токио — большая редкость, как и морозы, так что есть доля волшебного и прекрасного в этих мгновениях. — Красиво, да? — накидывая на себя капюшон, спрашивает Ихей, подставляя руки под исходящий от ближайшего фонаря свет — нечеткий контур снежинок становится виднее. Говорят, что каждая из них имеет разную форму, но Коори, пытаясь поймать их в свои руки, этого не замечает. — Пойдём дальше, — покосившись на научные часы, Коори делает шаг вперед. Они потеряют кучу времени, стоя здесь и бессмысленно наблюдая за снежинками. Хаиру вяло плетется следом, почти не выдавая свои шаги и утомленно потягиваясь как после долгого сна. — Но Вам же понравилось, да? — Возможно, — поражаясь тому, как легко она определяет его состояние, Уи уклоняется от точного ответа. Потому что не способен сам себя понять, что ему нравится больше — блестящие снежинки, робко оседающие на поверхности и таящие в ту же секунду или улыбающаяся и показывающая весь спектр ощущаемых эмоций Хаиру. Яркая луна освещает им бесконечный путь.***
Он понял, что любил её. Любил тёплые прикосновения к своей руке и «случайные» переплетения пальцев. Долгую дорогу домой под её милое сопение — Хаиру любила засыпать на обратном пути, кладя ему голову на плечо. В такие моменты её лицо, без того не выглядящее взрослым, становилось ещё милее. Аккуратные и плавные черты делали её до невозможности привлекательной, и Коори не раз ловил себя за запретной мысли прикоснуться к манящим губам. Он любил каждую её часть — всë, из чего была создана её сущность: из милых бесед, плавно перетекающих в непринужденно-философские рассуждения, вечерних прогулок, аппетитного аромата дынных булочек и звонкого, искрящегося смеха. Со смертью Хаиру мир вновь окрашивается в серые и невзрачные тона. Коори огромными, нечеловеческими усилиями приходится подниматься на негнущихся ногах, подавлять очередной приступ рвущегося наружу отчаяния и удерживать твёрдую опору под ногами. Он правда начал меньше курить. Сейчас же горький привкус от сигарет заменял все приёмы пищи в неконтролируемом желании покончить со всем как можно скорее. И желательно медленнее. Безболезненнее. С первыми проявляющимися симптомами хрустальные надежды на спокойный уход из жизни с треском битого стекла обламываются. И, пытаясь свести счёты с ней вновь, Коори впервые за долгие месяцы осознаёт, что тонет. Захлебывается, оставляя жалкие попытки беспомощно барахтаться на поверхности и идя ко дну. Утопление отнюдь не красивая смерть, а вид утопленников оставляет желать лучшего — об этом думать не хочется. Если он где-то и тонет, то в пучинах собственного отчаяния. По ощущениям проходит всего лишь несколько минут, чтобы понять ещё одну важную деталь, открывая глаза там, где очутиться хотелось меньше всего на свете. Смерть не эквивалентна избавлению.