Душа моя

Морозным зимним днём, когда колючий холод норовит запустить свои кривые пальцы под тёплые кимоно, синоби в очередной раз вышли на тренировку, и тишину заснеженной деревни разрезал звон оружия. Стремительно уворачиваясь от ударов, Кадзу прокатился по снегу, вскочил на ноги и напал сбоку, выбив нож из рук Сатоши. Тот недовольно сморщился, исподлобья смотря на соперника и подбирая оружие из сугроба. Рывок. Кадзу не отскочил — заблокировал удар, ловко вывернув руку синоби, и заставил того тихо зарычать от боли. Отпустил. Сатоши злобно сплюнул. — Говорил тебе, невнимательный, за движениями следи, — строго сказал Кадзу. — Как будто сам никогда неделями после раны не восстанавливался, — бросил Сатоши. — Восстанавливался. Ещё внимательнее после этого надо быть. Ты пока что слабее. — Кадзу отряхнул широкий рукав от снега и вздохнул. — Хватит на сегодня, рану потревожим. Синоби разошлись. Кадзу направился в противоположном от места тренировок направлении, один раз кинув взгляд через плечо на ковыляющего Сатоши. Дом обволакивает приятным теплом от растопленного очага, и синоби с удовольствием смотрит на тёплое рыжее пламя. Покрасневшие от мороза пальцы расстёгивают кожаный пояс, развязывают оби, пока Кадзу направляется к комнате, в которой стоит фурако с горячей водой. Он еле заметно улыбается уголком рта, стоя в уютной комнате, освещённой топлёным жёлтым светом бумажных фонарей, ведёт плечами, сбрасывая кимоно, а затем и нагадзюбан. Медленно погружается в деревянный чан, оперевшись руками о его края, постепенно опускается в горячую воду с маслами. Ниндзя закрывает глаза, чувствует, как стальные пружины мышц расслабляются, как напряжение боя утекает из головы, и взамен приходят чистое спокойствие и тишина. В такие моменты он острее всего ощущает свою силу — когда кровь не стучит в висках, а спокойно течёт по венам, разнося энергию по всему телу. — Проходи, красивая, не стесняйся, — с лёгкой ухмылкой бросает он куда-то в проход, не открывая глаз. Она входит бесшумно, почти вплывает — прямая спина, приподнятый подбородок, идеально уложенные шелковистые волосы, и он снова не может не смотреть на неё — воплощение магии, рождённая танцевать, грациозная лисица даже в человеческом обличии, ему приятно быть околдованным нежной рукой и игривым взглядом. — Ты меня всегда слышишь, — Мэй не скрывает улыбки, качает головой, садясь боком на низкий табурет у фурако и кладя локоть в шёлковом рукаве на деревянный чан. Кадзу лишь ухмыляется в ответ, придвигается к ней и легко касается губами тонкого носа. Кицунэ слегка смеётся, и в её груди горит точно такой же тёплый свет, какой льётся из бумажных фонариков. У неё сияющее спокойствие в глазах, когда она видит Кадзу, и очень странно ощущать себя в безопасности, когда ты — кицунэ, отвергаемая обычными людьми. Ей больше не хочется спрашивать себя, что бы сказала госпожа Сумико — у них такие разные пути, и мудрая женщина, которая возвела в своей голове клетку из стереотипов и стандартов, попросту не поняла бы путь Мэй. Главное, что она сама его понимает. — Следила за тренировкой? — Кадзу внимательно смотрит в глаза кицунэ. — Конечно, — она выныривает из лёгкого тумана мыслей. — Рану не потревожили? Кажется, ему было тяжело. — Он уже может спокойно двигаться, это главное. Ещё посидит — забудет, как драться. — Ты его не жалеешь, — с улыбкой замечает Мэй. — На задании его никто жалеть не будет, — холодно отвечает синоби, но она видит искры теплоты в жёстких глазах. Неожиданно для Кадзу кицунэ встаёт и делает шаг назад, хитро улыбаясь уголком губ. — Закрой глаза и отвернись. Он удивлённо приподнимает бровь, но делает, как она просит. — И когда мне… — Когда я скажу, — голос звучит лукаво. Кадзу выхватывает еле слышный шелест шёлковой ткани, который доносится совсем недолго, а потом — лёгкий всплеск воды и её тонкий запах — совсем рядом. — Можно. Он открывает глаза, не скрывая удивления — она сидит напротив него, вода доходит до ключиц, скрывая аккуратную грудь; смотрит мягко и почти ласково, руками зачерпывает воду и поливает тонкие белые плечи, обтирает гибкую стройную шею. Синоби не хочет ничего говорить — говорит она: — За вами холодно смотреть — вы дерётесь, двигаетесь, а мне остаётся только стоять, — Мэй заправляет за ухо гладкую прядь. — Не надо в следующий раз так мёрзнуть, — с напускной строгостью говорит Кадзу, улыбаясь одними глазами. — За тобой в такие моменты очень интересно наблюдать, — она наклоняет голову вбок. — Льстишь, красивая. — Не дождёшься, — хитрая лисья улыбка расцветает на красивом женском лице. Ниндзя придвигается к ней, осторожно приподнимает пальцами её подбородок, заглядывая в изумрудные глаза, снова пытаясь прочесть в них мысли, но видит только отражение своих, и ни одного старого осколка боли — она либо утопила их, либо они исчезли, вытекли вместе со слезами, которые он стирал с её щёк тёмными ночами, когда все раны начинают кровоточить. — Что такое, Кадзу? Он ловит всплеск волнения в её голосе. Пустые бесцветные слова тают на языке. Синоби придвигается вплотную, касаясь своим лбом её, опускается чуть ниже, медленно целует — сначала верхнюю губу, потом нижнюю, чувствуя, как в груди разгорается, поднимаясь к ключицам. Она шумно вдыхает, выныривая из воды по пояс, прижимается к нему всем телом, обвивая шею руками, чувствуя, как шершавые ладони гладят её спину. Капли воды стекают по плечам, Кадзу касается губами тонкой шеи, вдыхая еле слышный шлейф аромата с её кожи. Бумажный фонарик мерцает тёплым светом, бросает жёлтые пятна на две фигуры.