Последнее желание

        Ронин приходил в себя долго. Мучительно долго, можно сказать. После боя, раны, падения, ударов о ветки — неудивительно. Сознание пару раз пыталось уплыть обратно в блаженное небытие, но он не позволил. Нужно было разбираться с бытиём, каким бы неприятным оно ни было.         На то, чтобы оценить обстановку, времени ушло совсем немного. Во-первых, он лежал, уткнувшись лбом в плечо Мандрейка. Во-вторых… это было незначительной мелочью, учитывая всё остальное.         Паутина.         Один из худших кошмаров для зелёного народа — наряду с гнилью. Конечно, не все пауки агрессивны и опасны, но запоминается всегда худшее. И страх вполне оправдан: попавший в паутину беспомощен. Достаточно нескольких точек фиксации, чтобы освободиться самостоятельно было практически невозможно, а любое неосторожное движение делало ситуацию только хуже. По-настоящему надежда только одна: не шевелиться, не дёргать сеть, чтобы не привлечь внимание паука. И тогда, возможно, кто-нибудь успеет прийти на помощь.         Но не в данном случае. Ронин забрался слишком далеко, а искать его начнут ещё не скоро. Не после того, как Шиан с трудом донёс до него мысль, что, если он отдохнёт пару дней — ничего не рухнет. Ему действительно нужен был отдых. Многовато проблем для слишком рано поседевшего генерала. Ни минуты покоя: королева, которая повзрослела только внешне, а по сути оставалась непоседливым ребёнком, бестолковые (как всегда!) новобранцы, воспитанник со своим юношеским максимализмом и «любовью всей жизни» (третьей за последний год). Начальник штаба некоторое время стоически наблюдал за тем, как его командир пытается справиться со всем сразу, а потом начал последовательно убеждать его, что можно позволить себе перерыв. И переупрямил-таки, зараза рыжая!         Но, очевидно, стоило смириться с тем, что отдыхать Ронин не умеет. Иначе как «свободное время» превратилось в посещение брошенного ещё при его предшественнике кордона на предмет «нельзя ли восстановить?», а потом в… это? Да, только генерал лифменов, пожалуй, способен вот так наткнуться в лесу на своего злейшего врага. А если быть честным с собой, то вовсе и не наткнуться, а выследить. Правда, сперва он не знал, кого именно преследует — просто не смог оставить без внимания подозрительное движение.         Добегался.         — Очнулся? — поприветствовали его хриплым полушёпотом. — Надо же. Я уже думал, мне тут до конца скучать в одиночестве.         Ронин представления не имел, как Мандрейк догадался, что теперь он в сознании. Да и не особо хотел знать. Отвечать он не стал. Попробовал шевельнуться и убедился, что паутина держит надёжно. Меча не было ни в руках, ни где-нибудь рядом, насколько он мог видеть, с трудом повернув голову.         — Ну, давай, трепыхайся, — болотник коротко хохотнул. — Хоть какое-то развлечение, чтобы скоротать время до того, как мы сдохнем.         «Трепыхаться» Ронин не собирался. Он двигался очень осторожно, чтобы не дёргать ловчую сеть. Вообще почти не двигался. Дышал глубоко и ровно, не давая страху даже полмгновения, и пытался придумать способ выбраться.         Мандрейку, похоже, отсутствие реакции собеседника ничуть не мешало. Через некоторое время он заговорил снова:         — Ты рад?         Ронин отвлёкся от безуспешных попыток расстегнуть наруч, чтобы освободить хотя бы одну руку: к паутине приклеился в основном доспех, — но достать до креплений не удавалось никак.         — Чему? — первое слово, которое он произнёс за… последние сутки, пожалуй. Не сказать, что ему действительно хотелось разговаривать с болотником, но слишком уж странно и неуместно прозвучал вопрос, чтобы не испытывать хотя бы недоумение.         — Тому, что твои зелёные приятели скоро избавятся от своего главного противника. Правда, ещё и потеряют лучшего командира… какая жалость.         Можно было предположить, что Мандрейк сейчас ухмыляется препаскудным образом. Ронин ничуть не жалел, что не имеет возможности это видеть. Однако ответил почему-то так же, как мог бы ответить напарнику-лифмену, падшему духом. Пожалуй, ситуация не располагала к тому, чтобы изощряться в остроумии и сарказме.         — Не рановато ты собрался умирать?         — Не знаю, как ты, а я успел разглядеть паутину. Размер, узор… Это ловчая сеть чёрной вдовы.         На это Ронину сказать было нечего. Чёрная вдова — действительно… смерть.         Не стоило преследовать Мандрейка в одиночку, да, генерал? Не стоило ввязываться в бой. Сколько раз он выговаривал своим подчинённым за безрассудство, а теперь сам, как дурак… И ведь он бы победил, если бы не случайность. После того, как болотник выронил посох, это было почти неизбежно. Обратил ли Мандрейк внимание на то, куда их завели хаотичные перемещения сперва на птицах, а потом — бегом, прыжками по веткам, в попытках стрелять, бить и уклоняться одновременно? Ронин не обратил. И одна не ошибка даже — случайность положила конец поединку. По крайней мере, свалились противники вместе.         Но радоваться тому, что Мандрейк умрёт вместе с ним, Ронин не мог. Он вообще не мог радоваться подобному. Смерть от яда чёрной вдовы — одна из самых мучительных, говорят. Другое дело — убить в поединке. Жаль, что волей королевы, — неоформленной, полурождённой, — оказалось только заключение, потому что в заключении Мандрейк долго не просидел.         Болотного князя, запечатанного в древесном стволе, вытащили его подданные под предводительством твари, у которой было слишком много конечностей, хитина на теле и агрессии. Пробились прямо в Лунную гавань, воспользовавшись тем, что лифмены ещё не до конца оправились, и юная королева не полностью овладела своей силой. А потом откатились назад, оставив сотни трупов, в основном собственных. Безумная, кровавая вылазка, и всё ради одного ублюдка, который наверняка начал воссоединение со своим народом с того, что прикончил пару-другую подвернувшихся под руку, срывая злость.         Это Ронин понять не мог. Хотя, конечно, ради спасения королевы леса лифмены полегли бы все до одного без капли сомнения. Потому что она была жизнью. А чем был Мандрейк?..         Язвой он был. Как минимум.         — Попробуешь согреть вдовушку? Хотя она всё равно выпустит тебе кишки раньше. Интересно, я ещё успею это увидеть? — Мандрейк расхохотался — пьяно, безумно.         — Не шуми. И не шевелись. Не знаю, как ты, — Ронин с раздражением передразнил болотника, — а я не жажду привлечь к себе внимание «гостеприимной хозяйки».         — Брось. Какой смысл? Учитывая, с какой высоты мы сюда упали, уже глупо беспокоиться о том, чтобы не потревожить сети, — приступ неадекватного веселья прошёл так же резко, как начался, и Мандрейк говорил устало-серьёзно. Ронин задумался, сколько времени пробыл без сознания. Сколько болотный князь имел возможность в одиночестве обдумывать перспективы «общения» с паучихой?..         — Она не пришла сразу, а значит, не заметила само падение. Не сторожила в тот момент. Так что смысл есть.         — Будешь ждать? Чего? Пока боль от раны не сделает неподвижность невыносимой? Я ведь тебя достал по меньшей мере один раз, — болотник сообщил это без гордости, просто как факт.         — Я тебя тоже.         — Да, действительно… — непонятно, что тут было забавного, но Мандрейк тихо хмыкнул. Однако, что бы он ни говорил, он больше не дёргал паутину. Застыл так же неподвижно, как Ронин. Попытки освободить хотя бы одну руку ни к чему не привели. Паутина была свежей, видимо, совсем свежей — держала очень крепко. Ронин старался не поддаваться безнадёжному настроению, которое явно ощущал в словах болотного князя. Нельзя сдаваться. Нельзя.         Трудно было не думать о том, что ему предстоит провести последние часы, — минуты? — в обществе заклятого врага, существа, которое он хоть и не ненавидел, но хотел убить.         Нет. Нельзя.         Увидеть бы небо и кроны деревьев. Но он лежал лицом вниз, так что перед глазами был чужой плащ, грязный и изодранный, а дальше, на земле — прелые листья и какая-то гнилая коряга. Пусть бы Мандрейк на неё любовался...         — Предпочёл бы умирать в более приятной компании?.. — снова непонятно чему усмехнулся болотник.         — Предпочёл бы вообще не умирать.         Только вот кто его — их обоих — спрашивает?         — О да… Тебе есть, ради чего жить, — странные, очень странные интонации. То ли сарказм, то ли… не пойми, что.         — А тебе? — вот это точно задумывалось как сарказм. Но получилось тоже не пойми, что. Ронин неожиданно для себя обнаружил, что предпочитает поддерживать разговор, потому что он отвлекает от размышлений. Хотя трудно рассчитывать, что на такой вопрос будет ответ.         После долгого молчания Мандрейк равнодушно произнёс:         — Ты убил моего сына. Ты, — не ты один, впрочем, — лишил меня возможности хоть что-то сделать для моего народа.         — Уничтожить лес?         — А что ещё с вами делать?! — после бесстрастности предыдущей реплики злое шипение прозвучало ещё более неожиданно.         Ронин уже не в первый раз вспомнил об истории. В свитках хранителя памяти записано всё, это правда, вот только сами свитки иногда… даже не пропадали, они точно были где-то там. Просто их никто не мог найти. Каждый следующий архивариус хорошо ориентировался в свитках своего времени и не слишком успешно — в том, что досталось от предшественников. Ним Галуй так и вовсе был более общественным деятелем, чем книжником. Ронин когда-то пытался поискать древние записи самостоятельно, но безуспешно.         Выглядело так, что война с болотниками была всегда, как естественный порядок вещей.         — Нет.         Только после лаконичного ответа Мандрейка Ронин понял, что озвучил последнюю пришедшую в голову мысль.         — Что?         — Не всегда.         — Тогда кто её начал?         Он, как один из лесного народа, был почти уверен в ответе. Болотники — злобные и агрессивные, они…         — Я.         Но этого ответа он не ожидал.         — Зачем?         Ронину случалось слышать смех Мандрейка: когда тот глумился над кем-нибудь, когда был уверен в своём превосходстве… Но не такой. Без капли веселья, глухой и сухой, может быть, даже опасно близкий к безумию.         — По глупости.         — Если ты это осознаёшь, почему тогда?.. — вопрос был совершенно искренним. Ронин действительно не понимал. Зато понимал, что спрашивать бесполезно и глупо, поэтому и оборвал сам себя. Просто начал говорить, не подумав, на секунду забыв о том, с кем разговаривает, потому что с этим «кем-то» он вообще не должен был бы разговаривать.         — А что ещё остаётся делать? — это прозвучало безразлично и устало.         — Есть такая штука, как мирный договор, не слышал? — машинально огрызнулся Ронин. Ему совсем не нравилось то, о чём он начал догадываться. Точнее, не нравился факт того, что его посетили подобные мысли. Однако он был почти уверен, что сейчас ненависть Мандрейка не горела, как тогда, когда он сражался за бутон. Тускло тлела, и был только один закономерный итог. Ненависть — суть повелителя гнили, когда угаснет она, не станет и его.         Что ещё остаётся делать? Пожалуй, лучше бы приложить этот вопрос к текущей ситуации.         Неподвижность была невыносимой не из-за боли. Просто была. Потому что нужно что-то предпринять. Рассчитывать можно только на себя, помощь не придёт, а значит, и ждать бессмысленно.         Ронин осторожно попытался сдвинуть руку: если невозможно оторвать её от паутины, то можно потянуть нить за ней. Трудно, тяжело, стоит чуть расслабиться, и нить дёрнет обратно, — но возможно. Чуть-чуть получилось. Сжатый кулак уткнулся в бедро Мандрейка — совершенно бесполезное достижение. Он, впрочем, вообще смутно представлял, чего хочет добиться. Хоть чего-нибудь.         — У меня на поясе нож, — внезапно сообщил болотный князь. — Можешь попробовать дотянуться.         — Зачем ты мне это говоришь? Чтобы я начал «трепыхаться», как ты выражаешься?         — Может быть, я соврал, — наверняка Мандрейк опять ухмылялся, практически игнорируя заданный вопрос. — Может быть, нет, однако тебе не достать до него. Не попробуешь — не узнаешь.         Ронин мысленно послал его и его манеру речи в болото и снова напряг мышцы, медленно и плавно сдвигая руку. Паутина держала крепко, но всё же она — не твёрдая структура, её узор можно деформировать. Главное, делать это аккуратно и осторожно. Так, чтобы не шевельнулась сигнальная нить.         Наконец, пальцы коснулись края ножен. Но до рукояти была ещё по меньшей мере ладонь, и это расстояние ему никогда не преодолеть… Ронин стиснул зубы и снова шевельнул кистью. Мышцы уже начали ныть от нагрузки. Похоже, этой руке досталось и во время боя.         Миллиметр за миллиметром. Казалось, что ему вообще не удаётся двигаться. Бесполезно, не правда ли? Можно сколько угодно выжимать остатки сил из побитого тела, но пользы не будет.         Мандрейк молчал.         Когда клинок оказался у Ронина в руках, он сам сперва в это не поверил. Стиснул рукоять до судороги в пальцах, медленно потянул лезвие из ножен. Отстранённо думал, что выронить его из-за того, что рука дрожит, было бы апофеозом глупости и невезучести. Не выронил. И можно теперь воткнуть его Мандрейку под рёбра. Пусть не убить болотника с одного удара, — замаха не хватит, — но точно смертельно ранить.         Может быть, это было бы даже милосердно.         Может быть, скоро и сам Ронин будет желать такого милосердия.         — Надо же, ты правда это сделал, — Мандрейк коротко рассмеялся.         — Я ещё ничего не сделал, — выдохнул Ронин сквозь зубы. — От ножа самого по себе толку немного.         Рассмотреть клинок он не мог, но скоро понял, что лезвие тупое. Костяное, наверное, как многое оружие болотников. Начинало казаться, что перепилить паутину этим — чересчур сложная задача. Да ещё перепилить так, чтобы не задеть осевые нити, на которых держится вся конструкция.         Слишком многое было сложным. Выворачивать кисть под неестественным углом, чтобы достать ножом до нужной, — надеяться, что нужной, — нити. Не спешить, хотя время уже давно идёт взаймы, и чёрная вдова может появиться в любой момент. Не думать про Мандрейка, который заткнулся, но лучше бы уж что-нибудь говорил. Не обращать внимания на запах крови — чьей? Ушибы и ссадины болели все сразу, и разобрать, есть ли более серьёзные раны, Ронин не мог, но надеялся, что истечь кровью ему пока не грозит.         Он чуть не уронил нож, когда рука дёрнулась, уже не удерживаемая в жёсткой неподвижности. Чуть больше свободы действий: нить теперь закреплена на основе только одним концом. Можно резать дальше.         Ронин не представлял, сколько времени прошло до тех пор, пока он смог приподняться, опираясь на нити основы и край плаща Мандрейка. Клочки паутины свисали с доспеха неаккуратной бахромой. Голова немедленно закружилась, левое плечо обожгло болью: вот где, значит, рана… От стрелы? Неважно. Но, видимо, не очень глубокая, раз он ещё не истёк кровью и не потерял сознание. Левая рука почти не двигалась. Ему очень повезло, что для того, чтобы снять нож с пояса болотника, была нужна правая…         А вот Мандрейк, пожалуй, был не слишком везучим. Потому что упади он немного иначе, и смог бы освободиться: если бы плащ оказался под спиной и приклеился к паутине вместо доспеха и кожи. Но рваная шкура сбилась вбок, так что толку от неё было немного.         Мандрейк пристально следил взглядом за его движениями, но молчал.         Оставлять его чёрной вдове Ронин не собирался, — это было бы более чем подло, — но всё же медлил. Что сделает болотный князь, если его освободить? Оружия у него, кажется, больше нет, но…         — Ронин.         То, что Мандрейк назвал его по имени, были настолько неестественно и неправильно, что по спине пробежал холодок. И Ронин уже почти знал, что болотник скажет дальше.         — Она наверху.         Ронин поднял голову, обратив взгляд на тёмный силуэт на фоне яркой листвы.         Она была небольшой. Изящной. Маленькая чёрная смерть.         Ронин выпрямился, балансируя на осевых нитях паутины, и сжал рукоять ножа. Стоит только оступиться, и он опять попадёт в клейкую ловушку. Очень неудачный расклад для боя. Ещё более неудачный из-за того, что он, мягко сказать, не в лучшей форме.         Зачем ты медлил, генерал? Не мог не сомневаться. Какой бы толк был от безоружного Мандрейка? Хоть какой-нибудь. По крайней мере, «вдове» пришлось бы делить внимание на двоих.         Уязвимое место паучихи — брюхо, вот только как в него попасть, самому не подставившись? Можно ещё бить по тонким ногам, но и для этого нужно оказаться смертельно близко. Жаль, что на нём сейчас не полный доспех, а лёгкий комплект, защищающий только отчасти. И шлема нет.         Выбора, впрочем, нет тоже.         Паучиха атаковала, и Ронин уклонился от брошенной в него ловчей нити, а потом от самой «вдовы». Почти наугад махнул ножом; разумеется, не попал. Двигаться было практически некуда, только по осевым нитям паутины. Добраться бы до ветки дерева, к которой крепилась сеть — но кто ж ему даст? Паучиха не собиралась отпускать чересчур прыткую добычу.         Удар. Бросок. Уклонение. Балансировать над пустотой, полагаясь на интуицию, потому что думать о том, куда ставить ноги, просто некогда. Узкая и неглубокая борозда на брюшке паучихи. Ещё удар — снова впустую, опасно близко… Сам укус он почти не почувствовал. Рана была неглубокой. Поножи защищали ноги… но недостаточно. Выше колена растеклась жгучая, острая боль. Всё. Это всё. Конец.         Мандрейк грязно и бессмысленно выругался.         Ронин пошатнулся: мышцы сводило судорогами. У него ещё было чуть-чуть времени, в кровь попало совсем немного яда… На один удар, может быть. «Пожалуйста. Пожалуйста». Он сам не понимал, о чём просит высшие силы. О жизни, об удаче? О том, чтобы сил хватило ещё на один удар?         Он не задумывался о том, какой насмешкой судьбы выглядит то, что он защищает Мандрейка. Вообще сейчас не помнил о его существовании. Реальность сузилась до одной задачи: убить чёрную вдову прежде, чем его собственное время истечёт.         Брошенная тварью паутина оплетала руки, лишала возможности двигаться. Вот и всё, генерал?..         Неожиданно чётко прозвучал голос Мандрейка:         — Жаль, что…         Стрела воткнулась в первое из красных пятен на брюшке паучихи, как в центр мишени. Задрожала зелёным оперением. Похоже, осекшийся на середине фразы болотник осознал, что это значит, раньше Ронина. Ронин вообще уже мало что понимал: все усилия уходили на то, чтобы не упасть.         Новый противник паучихи был гораздо более юрким, чем полумёртвый генерал. Тонкая фигурка легко пробежала по нити от ствола дерева к сети. Копьё в руках описало широкую дугу, зацепив ногу «вдовы». Ещё одна стрела поразила следующее алое пятно, и за ней, почти без перерыва — ещё.         Два лучника и копейщик. Копейщица, если Ронина не подводило зрение: из-под шлема выбивались белокурые волосы. Невысокая девушка ловко управлялась с копьём в полтора раза больше собственного роста. Она подсекла паучихе одну из задних ног и тут же отскочила назад, в полной мере пользуясь возможностью держать противника на расстоянии.         Ронин упал на колени: ноги уже не держали. Следующая стрела пролетела совсем рядом с ним.         — Ты куда, идиот, стреляешь?! — возмущённо завопили откуда-то сверху-слева, и после этого он однозначно опознал одного из лучников. Нод. Кто бы говорил, кстати: с меткостью у парня всегда было не особо хорошо…         Значит, Нод, Кратос и Гельда. Неугомонная троица, которой следовало быть на патрулировании совсем в другой части леса. Почему-то Ронин был совершенно не удивлён. Так же он не был удивлён и тому, что в ближний бой полезла девушка, в то время как парни остались стрелять. С копьём Гельда управлялась великолепно, да и вообще… не будь она такой застенчивой, быть бы ей десятником, до чего Ноду ещё работать и работать.         Последняя стрела воткнулась уже в мёртвую тушку, повисшую на паутине. Копьё — один из самых эффективных вариантов оружия для таких боёв.         Прежде чем позволить себе потерять сознание, Ронин кивнул в сторону Мандрейка и хриплым шёпотом отдал приказ:         — Не убивать.         Смерть от яда чёрной вдовы — самая…

16 - 23.07.2013