Главная тайна

      – Такое спокойное и такое грациозное животное.       Ладонь, накрывшая ее пальцы, была горячей. Анна некстати подумала, что от него всегда исходило тепло, то успокаивающее, то будоражащее, опасное на том ничтожном расстоянии, которое все чаще и чаще оставлял между ними султан. Которое она сама позволяла оставлять, с каждым разом все с большим и большим трудом делая шаг назад.       Анна подняла голову, встретилась со взглядом Повелителя, темным и неотрывным, смутно напоминающим об августовских стамбульских ночах, когда от духоты невозможно уснуть.       Мысли о Махмуде слишком часто не давали ей покоя после их уроков.       Сегодня, к счастью, было прохладно.       Сегодня Анна не смогла сомкнуть глаза ни на минуту, измученная собственным признанием, озвученным шепотом в тишине – она влюбилась. По уши влюбилась в султана Османской империи…       Ах, если бы вернуть тот день, когда она столь неосмотрительно спорила с «лодочником»! Если бы потом она стояла на своем чуть тверже и отказалась от уроков в покоях падишаха!       Если бы сейчас он не смотрел на нее так.       – Удивительная ты девушка, учительница, – невпопад произнес султан, выделяя обращение. Обычное, официальное, оно звучало до странного неподобающе, укутанное в его бархатный голос.       Анна отвела взгляд и убрала ладонь. Холодный воздух, будто остро отточенный нож, полоснул по коже, еще хранящей тепло мужской руки.       – Мы не можем ехать, – пробормотала она. – Это очень опасно.       – Почему? Мы ведь недалеко покатаемся. Что страшного?       Анна смотрела на складку меж бровей султана и молила Бога, чтобы он послал еще один дождь. Во время бунта янычар ливень позволил Махмуду остаться во дворце. В этот раз он стал бы поводом отменить затеянную Повелителем прогулку.       – Вдвоем? То есть вы и я?       Сердце трепыхалось в груди обезумевшей птицей, а падишах над ней смеялся. Конечно, ведь она снова сказала глупость. Но пусть бы уж лучше смеялся, чем предлагал оказаться наедине вдали от дворцовых стен, где всегда есть повод сбежать, где кто-нибудь нет-нет да постучит, зайдет, помешает…       – Или ты только храбрилась, когда говорила, что хорошая наездница? – слегка наклонив голову, султан продолжал улыбаться. – А на самом деле, может, ты боишься сесть в седло?       «Боюсь, – мысленно откликнулась Анна, переводя внимание на лошадь. – Боюсь, что там ты скажешь то, на что я не смогу ответить. На что не смогу не ответить… Пресвятая Богородица, спаси и защити меня!»       – Ничего я не боюсь.       Она хотела сказать это с достойной смелостью, но получилось совсем иначе, слишком тихо и неуверенно. Слишком заметно.       – Анна?..       Ей стоило всех сил, что еще оставались, чтобы не вздрогнуть.       Она, быть может, и бывала наивной порой, но все же не вчера родилась. За все время, за много лет переездов и новых знакомств ее имя произносили бессчетное число раз. Отец, подруги, учителя, потом ученики; совсем молодые юноши, перелезавшие через забор пансиона, и статные офицеры на посольских приемах. Николай.       Махмуд.       – Я умею ездить, Повелитель. Просто…       Султан тяжело вздохнул.       – Аллах, женщина, я ведь тебе не верховую охоту предлагаю!       Анна не сдержала короткой усмешки. Как-то удивительно сочетались в этом человеке решительность и терпение, которым сложно было не уступить.       – Хорошо, хорошо. Только короткая прогулка, да?       Она взглянула на него исподтишка, и сердце предательски екнуло от довольной улыбки падишаха. Он, когда улыбался, совсем не походил на правителя огромной империи, обремененного тысячью забот и проблем – нет, с этими ямочками на щеках и морщинками в уголках смеющихся глаз он мог бы быть тем лодочником, который перевозил ее через Босфор.       Анна обошла лошадь и, чувствуя взгляд, не отказала себе в маленькой шалости, безобидной колкости в его адрес – сесть в седло одним движением прямо с земли. Приподнятые вверх брови стали наградой, а в следующий момент падишах и сам взлетел на своего коня.       Дорога бежала под копыта, справа блестела широкая лента реки. Жеребец, наконец вышедший за пределы городских стен и каменных мостовых, рвался вперед, но сильная рука удерживала его. Султан молчал, глядя перед собой, и Анна не спешила начинать разговор, наслаждаясь прогулкой, видами и спокойствием, веявшим от Махмуда. Оставшись во дворце во время пожара, она ни словом не соврала – она потому не испугалась, что рядом с этим мужчиной бояться было совершенно невозможно. Казалось, султан способен найти ответ на любой вопрос, справиться с любой трудностью, и все силы, земные и небесные, ему в этом помогут.       Постепенно над головами сдвинулись голые лесные ветви, и Анна даже забеспокоилась: Повелитель предложил ей прогулку, а сам ни словом еще не обмолвился! Этак они, глядишь, сделают круг и вернутся. Или она все надумала, а он вовсе не собирался ничего с ней обсуждать?..       Но наконец белый конь, послушный воле всадника, остановился. Анна натянула поводья. Падишах походя сорвал с дерева сухой листок и мягко спрыгнул на землю. Подошел, протянул к ней руки.       – Я сама могу спешиться, – Анна вздернула подбородок, поправляя юбку.       Он не стал настаивать, только снова вздохнул. И не преминул отчитать, конечно:       – В кого ты такая упрямая? Как дитя малое – все сама!       – Это в маму. По крайней мере, так мне папа говорит.       Султан улыбнулся.       – Давай пройдемся, – в голосе, только что сквозившем усталым возмущением, от него не осталось и следа. – Что ты думаешь о Гюльфидан?       Листья шелестели под широкими полами ее платья и его кафтана. Они обсудили Гюльфидан и намеченную свадьбу, успехи во французском всех детей вместе и по отдельности, даже здоровье ее папеньки. За беседой Анна не сразу заметила, что они вышли к самому берегу.       – Как мы далеко от дворца отъехали, – оглянувшись, она поняла, что далеко они забрались не только от дворца, но даже от лошадей, которых теперь и видно не было. – Может, вернемся? Мне бы проверить контрольные работы…       – Анна, ты боишься меня?       От неожиданности Анна споткнулась и точно бы полетела носом в землю, если бы не подхватившая твердая рука, развернувшая ее лицом к падишаху.       – Я? – ей совсем не пришлось притворяться удивленной, она и правда была ошарашена вопросом. – Боюсь? Вас?!       – Да или нет? – султан всматривался в ее лицо, словно пытался уловить малейший намек на ложь.       И Анне вдруг остро захотелось взять его за меховую накидку и встряхнуть, как глупого котенка.       – Конечно, нет! С чего вы только такое взяли, Повелитель?       Он помедлил, а потом сделал шаг вперед.       – А как еще прикажешь понимать твое поведение?       Падишах продолжал держать ее под локоть и стоял теперь близко-близко – совсем как в первый вечер, когда ее привели в его покои в наряде наложницы. Только тогда султан был разозлен, тогда он сжимал ей руку практически до боли, а сейчас его ладонь ощущалась лишь приятным теплом: пошатнись учительница или упади – поддержит, вздумай сделать шаг назад – исчезнет, как не бывало. Он нависал над ней черной скалой, заслонявшей небо, и Анна сглотнула. В глаза, в глаза смотреть… Чтобы только не соскальзывал взгляд на его губы, которые ей снились, которые не далее, чем вчера были так близко, что медленное глубокое дыхание Махмуда касалось ее собственных губ.       – Какое… поведение?       «Не о том ты думаешь, Анечка, ох не о том!»       – Ты постоянно сбегаешь от меня, – султан притянул ее еще плотнее, и теперь она всем телом чувствовала каждый вдох его и выдох, – от разговоров. Каждый раз. Какая же еще может быть для этого причина?       – Я вас не боюсь, – выдавила она.       – Я тебе неприятен?       Анна замотала головой. И решила, что это уж точно не котенок, а тот самый лев, опасный, слегка вальяжный и вместе с тем стремительный хищник.       – Тогда почему ты так поступаешь? Почему продолжаешь бегать от правды, Анна?       Голос падишаха упал до шепота, его тяжелый взгляд не отпускал, и на задворках сознания мелькнула мысль, что еще немного – и она просто-напросто хлопнется в очередной обморок.       «А это идея».       За ней пришла другая, не идея даже – воспоминание. «Самое большее, на что ты можешь претендовать, это место любимой наложницы, – в словах Хошьяр слышался злой смех. – Любимой до поры до времени».       Это воспоминание швырнуло Анну вперед неудержимо, безвозвратно.       – И какова же правда, мой Повелитель? – ей все же не хватило смелости сказать это в глаза, и она разглядывала изгибы золотой ленты, вившейся по черному кафтану. – Что вы решили повысить меня от учительницы ваших детей до вашей наложницы?.. Какая милость.       Где-то глубоко в душе Анне хотелось, чтобы султан с ней согласился: тогда можно будет возмутиться, бросить ему в лицо злое «нет» и закрыть тему. Или чтобы он рассердился на такую дерзость, припечатал строгим «знай свое место» и, оскорбленный, отказался бы от вечерних уроков…       Где-то очень, очень глубоко ее душа сжалась в ожидании первого или второго, и губы кривило в дрожащей обиженной улыбке.       Молчание затягивалось, золотые узоры начали расплываться перед взором. Анна заморгала и по внезапно намокшим ресницам поняла, что вот-вот расплачется… И в этот момент пальцы падишаха коснулись ее подбородка в немой просьбе.       Анна подняла голову. Лицо султана было совсем рядом.       – Нет, Анна, – его взгляд опустился от ее глаз к губам, вернулся обратно, и Махмуд заметно тяжело сглотнул. – Я не могу сделать тебя своей наложницей… уже нет.       Слезы ушли, их место заняла мелкая дрожь – от его жара, который не останавливали несколько слоев плотных тканей; от призрака его дыхания, касавшегося ее лица; от не достойного воспитанной девушки желания податься еще ближе… Мысли сбивались в бесформенный клубок, и найти в них что-то, приличествующее ситуации, не получалось. Вопрос вырвался сам собой:       – Почему?       – Потому что… Потому что наложниц сначала желают, – падишах наклонялся к ней медленно-медленно, кажется, уже неконтролируемо, и глаза были совсем черными, – и только потом любят… иногда…       Рука, так и державшая ее все это время, легла на спину; пальцы султана снова коснулись ее подбородка, потом щеки. Анна смутно осознавала, что сама уже обхватывала широкие плечи, как тогда на балконе, и не чувствовала своего сердцебиения. Будто весь мир умещался между двумя ударами – первый прошел, а до второго дожить бы…       – А ты… тебя я полюбил до того, как… – Махмуд замер, оставив между их лицами почти ничего. – Анна?..       Ее имя сейчас было больше похоже на стон.       Какая-то умная, достойная и правильная часть внутри нее здраво говорила, что все это – ошибка. Какая-то очень умная, очень достойная, очень правильная…       Очень маленькая часть.       А сама Анна закрывала глаза, сознаваясь в своем грехе и зная, что посреди чистого поля никто не сможет им помешать.       Прикосновение губ Махмуда было легким и аккуратным. Идущим вразрез с тем, как собственнически султан вжимал ее в себя. И это различие убивало в Анне разум и волю, вытаскивало наружу глубоко спрятанное желание сдаться этому мужчине без сопротивления.       Он ведь ей снился. Часто. Неясными образами, в которых движения только угадываются. Вспышками того, чего она хотела и боялась, о чем запрещала себе думать наяву…       Ее рука скользнула по плечу падишаха вверх, где между воротником кафтана и тюрбаном оставалось место на одну тонкую женскую ладонь. Анны бы солгала, если бы сказала, что ни разу не хотела коснуться черных, как сама восточная ночь, волос; нарушить всегда аккуратную прическу, пропустив густые пряди меж пальцев. Сейчас, совершенно забывая в его крепких объятиях о смущении, она поступала так, как просило сердце – а оно просило прикосновения к коже вместо грубой ткани.       Ладонь Анны легла на затылок султана, сжала мимолетно, и Махмуд мгновенно отстранился. Тяжело вздохнул, подушечкой большого пальца нежно очертил контур ее нижней губы. Ну точно как в том сне.       – Анна, Анна, понимаешь ли ты, что со мной делаешь? – прошептал он, заглядывая ей в глаза. – Каждой улыбкой, каждым прикосновением, которое позволяешь, – понимаешь ли?       Она слабо кивнула. Понимала. Может, не смогла бы объяснить, но точно чувствовала. На себе чувствовала, как путались мысли и слова в его присутствии, как распускался в груди огненный цветок, когда он смотрел на нее в полумраке покоев…       Взгляд Анны неосознанно опустился к его губам, которые тут же сложились в довольную улыбку. Широкая ладонь обхватила ее затылок.       – Мне надо столько рассказать вам, Повелитель, – с трудом вымолвила она.       – Что же?       У нее было так много тайн от него, которые давили на совесть и сердце, но для самой большой там уже не было места, она рвалась наружу. Привстав, Анна потянула Махмуда на себя и за мгновение до нового поцелуя успела признаться в главном:       – Я люблю тебя… Я очень, очень сильно тебя люблю.