Жизнь поэта

Вечером архидьякон зашёл в комнату к поэту. В руках у него была пачка бумаги, чернильница с пером, и даже штуки три книг, правда на латыни. – Пользуйся, – довольно холодно однако сказал сказал Фролло. – Благодарю, учитель. Фролло достал откуда-то черную тяжёлую трость и положил рядом с поэтом. – Чтоб ты мог в случае надобности сам прийти ко мне. Или просто выйти прогуляться. Твоей ноге пока нельзя давать большие нагрузки. – Спасибо! – Гренгуар поблагодарил Клода. Тот однако ничего не ответил, молча развернулся и вышел. Сидя в одиночестве, поэт не скучал. Он слишком привык быть один, слишком привык, что его не понимают. Единственный, кто его понимал, как самого себя – его учитель, архидьякон. Гренгуар предался воспоминаниям. Сколько бесед было у них двоих. Они могли говорить совершенно обо всем – астрономии, алхимии, герметике, о греческих и римских философах, литературе, да и просто о жизни. Когда-то, в юности, Пьер даже читал Фролло свои стихи, архидьякон же находил их весьма интересными и зрелыми для юноши его возраста. Увы, повзрослев, поэт стал более закрытым и откровенничал с Клодом все реже. А теперь об этом и вовсе не могло быть речи. Так в раздумьях, чтении и творчестве проводил Гренгуар день за днём. Пока колено его не зажило, Фролло по утрам, пока поэт ещё спал, приносил ему еду, которой хватало на день. Если Пьер не спал в это время, он пытался заговорить с архидьяконом, но тщетно. Учитель ссылался на важные дела и уходил к себе, избегая смотреть поэту в глаза. В один из дней Гренгуару надоело сидеть в комнате. Он взял трость, оставленную ему Клодом и в поисках вдохновения вышел на галерею. Вдохнул свежий утренний воздух и взглянул на площадь. А там, внизу, кипела жизнь. Туда-сюда сновали люди, нищие и калеки просили подаяния, торговки продавали какие-то мелочи. Звучала музыка. Молодой бродяга играл на скрипке, а под музыку эту отплясывала юная цыганка. Хорошо так, задорно плясала девушка. "Но до Эсмеральды ей далеко..." – вздохнул поэт. Разглядывая площадь, он не заметил за спиной тяжёлую архидьяконскую поступь. Только услышав вздох рядом, поэт резко обернулся. – Это вы, учитель? – удивлённо спросил Гренгуар. – Да, Пьер. Пьер, послушай, я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – на удивление тихо и мягко сказал Фролло. – Ну и о чем же? – Гренгуар взглянул в лицо учителю. Тот отвёл глаза. – Пьер, я знаю, что виноват. Поверь, меня это гложет не меньше. Пьер, я будто состарился на сто, нет, на тысячу лет! Ее лицо преследует меня в ночных кошмарах, я не смотрю на людей на улице, потому что в каждой девушке я вижу её! Пьер, я знаю, что нет мне прощения, но можешь ли хотя бы ты простить меня?! – голос архидьякона зазвенел и сорвался. – Я могу простить... – глухо проговорил Гренгуар, – могу вас простить. Но простила ли она меня? Прощу ли я когда-нибудь сам себя за то, что отдал ее вам? Я слепо доверял вам, учитель, и сейчас мы оба расплачиваемся за это... – поэт бессильно закрыл лицо руками. И вдруг почувствовал на своих плечах крепкие руки архидьякона. Пьер вздрогнул, но не стал вырываться. – Пьер, мы не можем помочь себе, но мы можем помочь друг другу, – проговорил архидьякон. – Пожалуйста, прости меня... – Простить? Только ради неё, – поэт помолчал пару секунд, – только ради неё, –повторил он, – прощаю вас, учитель, – Гренгуар обернулся. Точно камень свалился с плеч Фролло. Лицо его просветлело, не до конца, конечно, но тень стыда перед учеником исчезла на всегда. И будто зная о мыслях Гренгуара, он вдруг добавил: – Смерть не выход, Пьер, – Поэт удивлено взглянул на архидьякона. – Надо жить. Нести людям свет и может быть, мы принесем пользу её душе, ты понимаешь, о ком я. "И это говорит архидьякон Клод Фролло", – мысленно усмехнулся Гренгуар. Взглянул учителю в глаза, тот больше взгляда не отводил. Развернулся и захромал к себе в комнату. После этого случая отношения между Гренгуаром и Фролло начали неуловимо меняться. Клод был все также сдержан, но его голос больше не был холоден. Пьер же заново учился доверять учителю, что давалось ему нелегко. Ему было крайне тяжело поверить в столь быстрое раскаяние Фролло. Но Клод по мере всех своих сил давал поэту понять, что доверять ему можно, что страдал он не меньше, а ученика понимает как самого себя. К поэту вновь стало приходить вдохновение, он много писал. Когда колено поэта чуть зажило, и он смог ходить (а точнее пока ещё хромать) самостоятельно, Гренгуар стал появляться на службах архидьякона. Чтобы не привлекать внимание, он стоял возле дверцы, за колонной в дальнем углу собора. Не то, чтобы он был сильно верующим, скорее наоборот. Однако ему стала очень нравиться музыка, звучащая в соборе. Звуки хора и органа, казалось, возносили поэта куда-то в небеса. В этот момент для него не существовало ничего: только он и музыка. "Вот это великое искусство, – думал Гренгуар, – так воздействовать на душу человека..." Флёр-де-Лис не была такого же мнения. Для неё собор был местом, где она могла в первую очередь отдохнуть от мужа и тягот семейной жизни, а заодно и пообщаться с подругами. Ее не особо занимало пение хора и виртуозные пассажи органиста. Занимали её окружающие люди. Из головы Флёр не шла загадочная незнакомка. Прошло уже две недели, а девушка так и не смогла ничего про неё узнать. В прошлое воскресенье она не была на службе, и Флёр уже подумала было, что девушка просто мимо проезжала, однако сегодня она вдруг увидела её снова. Но в этот раз она просто не спеша позволить себе упустить её. В конце мессы Флёр одна из первых вышла, даже скорее выбежала из собора и стала не далеко от входа. Вот незнакомка показалась в дверях собора. Флёр подбежала к ней. – Добрый день, mademoiselle! Неправда ли, хороший день? Вы тут наверное недавно – Флёр набросилась с вопросами. Однако девушка улыбнулась: – И вам доброго дня! Знаете, вы правы, я не здешняя. Я переехала в Париж три недели назад, и была бы очень рада, если бы вы помогли мне немного освоиться. Как вас зовут, дорогая? – Флёр-де-Лис де Шатопер, – чуть важно ответила Флёр, – А вас? – А я Анже. Просто Анже.