Почему ты со мной?

      Кто сказал, что будет легко?       В который раз в голове молодого Лидера звучит этот риторический вопрос? Наверняка, в миллионный.       Эрик сидит на полу, прислонившись спиной к двери уборной. К запертой изнутри двери, это надо отметить. Сидит и злится. Нет, его бесит вовсе не то, что мелкая засранка заперлась от него в ванной комнате и не впускает уже битый час. Скорее, Эрику досаждает факт собственного бессилия, романтической несостоятельности.       «Лиз, не глупи и сейчас же открой, » — вот всё, что он смог из себя выдавить, когда услышал щелчок засова.       Ни уговоров, ни обещаний, ни ласковых слов. Чёртов язык словно в задницу всосался, и это отнюдь не впервые. Кажется, с ней он вовсе скоро разучится изъясняться по-человечески, словами. Она молчит — в ответ получает молчание. И так каждый раз, изо дня в день. На работе чаще всего им некогда даже вместе пообедать, а если выдаётся минутка, то она настолько короткая, — успей только желудок набить, чтобы к концу дня не свалиться без сил.       Домой они возвращаются вместе, за исключением тех дней, когда ему приходится отлучиться в очередной рейд. Именно этим, вполне приличным, глубоко официальным словечком он именует зачистки и карательные операции, стараясь оградить её от всего этого дерьма. И похуй ему… Пусть пиздят, что хотят.       «Девка у Лидера тепличная. В отряде для вида, чтобы рядом маячить. Видать, отсасывает бодро, раз так его охмурила.»       Первое время он огрызался. Чего только не было — и сломанные челюсти, и носы, вколоченные в черепушку на радость хирургам Эрудиции. Но со временем понял — пошло оно всё, и все. Пусть катятся к чёрту, каждый рот всё равно не заткнешь. Главное — им хорошо вместе, а после них хоть потоп.       М-да… А хорошо ли?       Нет, в первые месяцы всё было просто прекрасно. После работы домой едва доходили, с перерывами на обжимания в темных проулках. Выходные в постели, иногда и поесть забывали. Столько ласки Эрик не видел за всю свою жизнь.       Но чем дальше, тем больше он стал замечать, что градация их отношений катится по нисходящей. Едва ему показалось, что она ему открывается, как в один ахуенно прекрасный день, чтоб ему, сука, пропасть, девчонка захлопнулась, словно ракушка. Не сказать, чтобы это стало для него неожиданностью. Может она и благая, но не настолько, чтобы всё это произошло просто так.       Все во фракции знают, каковым был образ жизни молодого Лидера до некоторых пор. И Лиз, конечно же, в курсе, что не был он образцом целомудрия до неё, да и с ней, до определенного времени.       Но самое паршивое то, что страдает теперь он, собственно, за хрен собачий. Если дословно, то вообще-то за свой, но это ведь было давно и неправда, можно сказать. Он даже имя той девки вспомнил с натяжкой, хорошо, если правильно. А может и нет, может поэтому сучка и залезла своей клешней в его штаны, в отместку, как раз в тот самый момент, когда Лиз зашла в кабинет.       Думаете, был скандал? Может, истерика или приступ ярости с его стороны? А потом уговоры, признания в вечной любви и верности? Ничего подобного не случилось и близко. По ряду причин. Первая, самая раздражающая: его собственное тело его подвело. Конечно же, он сразу выставил озабоченную стерву за дверь, но сверкнул перед Лиз таким красноречивым стояком, что не заметить его мог бы только слепой. Но и это не главное. Вторая причина того, что он не стал перед ней извиняться, это то, что девчонка тут же сама его оправдала, но, как оказалось, лишь для него самого.       — Никак не угомонятся, бедняжки? — её голос тогда прозвучал так привычно спокойно, что он даже не заподозрил неладное. А ведь должен был, идиот. Он же бывший, мать его, эрудит, Лидер фракции. Где только были в тот момент его мозги?       Ну, если хорошенько подумать, — ясное дело, где. Да-да, именно там, блять, где нередко бывают. Возбуждённый проклятой потаскухой, он просто взял и залез на девчонку прямо там, в кабинете, и это оказалось самой грандиозной ошибкой, пожалуй, во всей его жизни.       Конечно, их секс был прекрасен, как и всегда. Она горяча и податлива, он нежен и страстен одновременно. Казалось бы — вот всё и решилось, но, как стоит понять, только казалось. Уже в этот же вечер Эрик понял, какую глупость он совершил.       И что ему стоило просто раскрыть свой грёбаный рот в свое оправдание? Просто озвучить для неё то, что и так очевидно. Что он не звал эту девку, и не хотел, а эрекция — это всего лишь реакция тела. Но он предпочел сделать по-своему, просто взять и отвлечь её сексом, а в итоге, лишь глубже копнул эту яму, в которую катится сейчас вся его личная жизнь.       А это именно так. Бесспорно, в постели между ними по-прежнему огонь. Но одного только секса ему уже мало. Девчонка замкнулась в себе, они перестали общаться словами, и его это медленно добивает. Она, как и прежде когда-то, теперь лишь принимает, но нет больше этих слов и откровений, от которых его сердце выскакивало из груди, нет этих ласк, под которыми плавятся кости. Всё, что осталось: она всё ещё позволяет ему обнимать ее ночью, спасибо уже и на этом. Фактически, за два месяца они постепенно вернулись к тому, с чего начинали.       Сейчас у него выходной, которые в последнее время он ненавидит, как никогда. И он сидит под гребанной дверью в собственную ванную. Хотя, и не в собственную, если уж честно сказать. Ничего в этой квартире ему больше не нужно. Если вдруг ей приспичит уйти, он просто не сможет здесь жить. Скорее, сам отсюда съебется к чертям.       — Лиз, с тобой всё в порядке? — ишь ты! Не уж-то прорезался голос? Тупее вопроса и придумать нельзя. Конечно же, с ней всё прекрасно, она просто так сидит там и плачет. Он ведь слышит… Нет, не просто слышит, сидит, как мазохист, и усыхает с каждым её следующим всхлипом. — Малышка, открой, пожалуйста, — видимо, его голос сейчас настолько жалок, что она отвечает практически сразу.       — Я в порядке. Прошу, дай мне время.       — Время? — он усмехается раздражённо. Ей, блять, времени мало. — Ты там сидишь часа полтора. И плачешь, думаешь, я не слышу? — он поднимается на ноги. — Лиз, выходи, или я вынесу чёртову дверь, — а в ответ тишина, даже всхлипов неслышно. Эрик шумно вздыхает, зарывается пальцами в волосы на макушке. — Пора нам уже поговорить, ты не находишь?       — Да, ты прав, пора, — тихий щелчок, и дверь приоткрыта, но девушка не выходит, и его это бесит до жути.       Сколько можно над ним издеваться?! Как будто он не человек вовсе. Так, бездомная псина, которую приласкали, а потом она просто наскучила. Он саркастически хмыкает, — или не просто наскучила, а скорее, нагадила в комнате (или в душу). За такое можно и вышвырнуть без объяснений. Что она, собственно, и пытается сделать. Просто выкинуть его из своей жизни, указать ему на его место в глухой подворотне, где, кажется, метафорически выражаясь, он и прожил полжизни, пока она его не приласкала.       Кулаки сжимаются с хрустом, непроизвольно, и Эрик прячет руки за спину, не в силах сейчас разогнуть застывшие пальцы.       Он легонько толкает дверь и заходит в уборную.       Девчонка сидит на табуретке. Странный, казалось бы, атрибут для ванной комнаты, но зеркало здесь когда-то повесили под его рост, и эта малявка попросту не доставала, умывалась вслепую или стоя на цыпочках. Что он однажды просек и притащил ей подставку. Это проще, чем заново вкручивать в кафель болты.       Эрик подходит и садится на корточки. Пытается взять её за руки, но она их будто бы прячет. Вернее, не их, а что-то сжимает в ладошках.       — Что случилось? Из-за чего столько слёз? — оставив на время ее руки без внимания, он вытирает большими пальцами мокрые дорожки, зажав в ладонях её бледное личико.       Чёрт. Это больно. Как было и прежде. Каждый раз, когда он вытирал эти слёзы, пока она спала головой на его коленях, он задыхался от боли.       — Ты сказал, нам пора поговорить, — судорожно всхлипнув, она отстраняется. — О чём? Я тебе надоела?       — А похоже на это? — колотая бровь ползет вверх. Сказать, что он ошарашен — ни херна не сказать. Скорее, он в ахуе полном. Значит, она решила, что это она ему надоела. То есть, она не заметила, как ему плохо, как он сходит с ума, как старается ночью посильнее стиснуть объятия, когда она засыпает.       Эрик чувствует, что закипает. Ему нестерпимо хочется выплеснуть гнев, взять и хорошенько встряхнуть эту глупую курицу, чтобы вправить мозги. Но нельзя, ни в коем случае, он это знает. С Лиз не пройдет этот номер. С кем угодно, но только не с ней. В лучшем случае она просто сбежит, а если он и удержит, то не услышит больше ни слова ещё очень долго.       Он снова шумно вздыхает, молчит. Просто ждёт объяснений.       — Мы давно уже не говорим, — Лиз неуютно ёжится, словно ей холодно, прячет ладошки подмышками. — Общаемся только в постели, но там ведь слова не нужны, — усмехается горько и так нетипично, что Эрику кажется, будто перед ним не она.       — Думаешь, не нужны? — сгрести бы мелкую сучку в охапку, но обида вдруг душит, не позволяя вздохнуть. — Тебе или мне? Раз уж ты так решила, то хотя бы скажи, — Лиз молчит, и он замечает, как в уголках её глаз снова собираются слёзы. Но, вот беда, его наконец прорвало, и кажется, чёрт возьми, ой, как не вовремя. Он практически в этом уверен, но где бы взять силы заткнуть этот поток излияний, которые накопились за пару месяцев. Он садится на прохладный кафель, прислонившись к стене. Похоже, сегодня вся его «половая» жизнь ограничится этим. Если, конечно, он не заткнётся, а он точно не сможет. — Не стесняйся, говори, мне интересно послушать. Как ты могла не заметить, что у меня уже едет крыша от того, что между нами творится?! — слова вылетают с надрывом, и он резко поднимается на ноги, но вдруг перед глазами темнеет, и парень возвращается на пол. — Твою мать.       Эрик роняет голову на колени. Когда он в последний раз ел? Молодой Лидер уже и не помнит. И ночью он не спит ни черта. Лежит и слушает её дыхание, как полоумный пытаясь уловить каждое слово, которое изредка она произносит во сне.       Все его мысли занимает лишь эта девчонка. Невыносимая, сладкая и любимая до сумасшествия, но почему-то сама она этого не понимает. Или просто не хочет, хрен её разберёшь. Пойди ты, пойми этих женщин. Но с другой стороны, он тоже хорош. Кто же поймёт её, если не он? Он ведь сам её выбрал. Из бесчисленного множества её одну, со всеми её заморочками, странностями и недомолвками. А она приняла его таким, какой он есть, каким был тогда, и это точно было непросто. Уж он себя знает со всех сторон и понимает, что за приз выпал девчонке на счастье.       С самой глубокой юности он был абсолютно уверен в том, что его полюбить невозможно. Эрик ухмыляется. Стопроцентный кретин. Ведь и сейчас о любви речи не было. О ней Лиз не говорила ни слова. Ну, по крайней мере, честно с её стороны. Или наоборот… Кажется, мозг заклинило окончательно.       — Милый, с тобой всё в порядке?       Девчонка сползает со стульчика и садится рядом на пол. Беспокоится. Он слышит по голосу. И на этом спасибо, значит, ей не всё равно.       Вдруг его внимание привлекает странного вида вещица, лежащая на полу. Долго не думая, он подбирает её, не позволив девушке опомниться.       — Что тут у нас? — он поднимает к свету якобы неведомую хрень и встаёт, на этот раз без резких движений.       Конечно же, он родился не вчера и знает, как выглядит тест на беременность. Положительный, кстати сказать. Сердце вдруг пропускает удар.       — Я всё объясню, — Лиз поднимается следом, смотрит странно, затравленно, и его осеняет. Девчонка боится. — Я собиралась сказать, но не знала, как ты…       — Как я отреагирую, — рот искривляется в горькой усмешке. — Лиз, почему ты со мной? — он пытается заглянуть ей в глаза, но она тупит взгляд.       — Странный вопрос, — отвечает она едва слышно и робко пожимает плечами.       — Нет, не странный. Я с тобой, потому что люблю тебя. Видишь — всё просто. А ты со мной почему?       Да охренеть, как всё просто! Сука, проще простого. Мотор от страха сейчас либо встанет, либо выскочит через рот. К тому же, пауза начинает затягиваться, или это ему только кажется. Секунды волочатся, словно часы.       — Почему же ты раньше молчал? — наконец она прерывает молчание. Он всё ещё не может видеть её глаза, но слышит слабые всхлипы. Плечи девушки вздрагивают.       — Ты молчишь до сих пор, — он вздыхает, чувствует, как постепенно, но быстро сдувается. На разборки не остаётся моральных сил да и желания тоже. — И на вопрос отвечаешь вопросом.       Он выходит из ванной, продолжая сжимать в ладони её тест на беременность. Упав на постель, он смотрит на большой красный плюс. Только подумать! Скоро он станет отцом. Эрик пытается вообразить себя в этой роли, слабая улыбка трогает пересохшие губы. Как ни странно, но ему удаётся. Но неприятная мысль прерывает фантазию: точно станет? Почему он уверен, что она пожелает оставить ребёнка? Нет, конечно же он не позволит ей сделать аборт, если придётся — запрёт её в этой квартире пожизненно. Но на что тогда станет похожа их жизнь?       Молодой Лидер, как ошпаренный, подрывается с места. Чёртов мудак. Его женщина плачет там, в ванной, а он тут лежит и мечтает, и строит обиженку. Блять, да и похрен. Не любит — не надо, но точно она что-то чувствует, он в этом уверен, и пусть будет так. Разве этого не достаточно? Чёрт с ними, со словами. Ему нужен её ласковый взгляд, её губы и нежные руки.       — Лиз! — Эрик несётся к ней в ванную, но она выбегает навстречу, сразу же очутившись в его крепких объятиях.       — Я помню их всех, — девушка не просто плачет, рыдает навзрыд. — Каждую знаю в лицо. С кем ты был, когда уже был со мной.       — Прости меня, слышишь? — он крепче сжимает объятия и целует девчонку в макушку. — Прости.       — Нет. Ты ведь не знал. Я не позволяла понять. Я тебя мучила!       Снова она непоследовательна. Эрик невольно улыбается, — да, это она, его Лиз. Такая, какой он полюбил её почти два с половиной года назад.       — С тех пор, как ты живёшь в этой квартире, я даже не вижу других, — Лиз по-прежнему хлюпает носом, наверняка, не верит, и он встаёт перед ней на колени. — И раньше не видел. Это просто был способ самоутверждения, — обняв девчонку за талию, он прижимает лицо к её животу. Трётся колючей щекой. Негодница оккупировала ванную с утра и не дала ему даже побриться. — Он будет самым красивым, как его мама, — задрав на ней свою футболку, Эрик целует пока ещё плоский животик. Проводит по нему языком.       Лиз, наконец прекратив это мокрое представление, зарывается пальцами в волосы на его макушке, ласкает затылок, и ему нестерпимо хочется замурчать, что он и делает. Её нежность, прикосновения, даже столь безобидные ласки, по которым он изголодался, и в купе со всем этим вкус её кожи и запах, сводящий с ума всё сильнее с каждым следующим днём. Всё это заводит мгновенно.       И сердце пускается вскачь, и Эрик точно уверен — не у него одного. Горячая ладонь ползёт вверх по худенькой ножке, и девчонка дрожит в предвкушении. Он знает — она очень легко возбуждается, и это сводит с ума. Но ему сейчас так нужна её ласка, что молодой Лидер готов умолять. Можно сказать, он это и делает, даже стоит перед ней на коленях. Эрик сейчас не уверен, чего больше жаждет — оказаться на ней, внутри её тела, или умирать от её сладких губ и самых нежных пальчиков на свете.       — Пойдём в постель, — её голос дрожит, как и всё её тело.       Он отпускает девушку, поднимается, топает следом, как верный слуга. С тем лишь отличием, что сжимает ладошку своей госпожи в своей здоровенной лапе, переплетая их пальцы. У края кровати Лиз оборачивается, прикусив пухлую губку, она улыбается и позволяет ему снять с себя футболку. Следом за вещью на пол летят домашние шорты Эрика и её трусики.       — Постой, — он снова берёт её за руку. — Я хочу посмотреть, — не просто посмотреть, он пожирает глазами её стройное тело. Как будто мечтал о нём целую вечность и теперь наконец может видеть впервые. И вот, что он вдруг замечает: животик не такой уж и плоский, слегка округлился, как и высокая грудь. — Какой у нас срок? Ты знаешь хотя бы примерно? — он пристально щурится, но девчонку уже не проймёшь.       — Скоро двенадцать недель, — она смотрит ему прямо в глаза, теперь уже более твёрдо. Наверное, даже увереннее, чем когда-либо.       — То есть, ты знаешь давно.       — Тест я сделала сегодня впервые.       — У врача не была? — он подходит вплотную и убирает ей за ушко отросшую чёлку. Обида конечно же гложет, но разбавленная возбуждением, звучит приглушённо, тоненьким колокольчиком где-то под черепной коробкой.       — Нет. Я собиралась, — опускает глаза, на мгновение, но снова их поднимает. — В тот день, пришла рассказать тебе и попросить сходить со мной в лазарет. С детства боюсь докторов.       — Чёрт, — отвернувшись, Эрик вздыхает. — Я ведь правда её не хотел. То, что ты видела…       — Я всё понимаю. Но должна была это услышать. А ты промолчал, — облизав свои пухлые губки, Лиз толкает его на постель. — Теперь уже всё это неважно.       — Это всегда будет важно. Всё, что связано с тобой, для меня важнее всего остального, — он притягивает её к себе на грудь, прижимаясь горящим пахом. По мере того, как по телу разливается нега, хочется потянуться.       — А как же фракция превыше крови? — Лиз начинает целовать его шею, нежно, почти невесомо, легонько прикусывая кожу, и дыхание Эрика сбивается с ритма. Это именно то, о чём он мечтал уже пару месяцев — ощущение, что всё тело превратилось в сплошной нервный узел. И центр наслаждения находится в каждом месте, куда прикасаются эти сладкие губки.       — Наверное я плохой Лидер.       — Остальные с тобой поспорят. Все бойцы, кого ты вернул домой, к их любимым, живыми, — она поднимает голову и смотрит ему в глаза затуманенным взглядом. — Просто ты человек, как и все остальные. Только лучший на свете. И я так люблю тебя, что не могу дышать, когда тебя нет рядом.       — Лиз!       Он может сказать только это. Лишь её имя, которое для него очень ценно, и так приятно ласкает его собственный слух. А дальше… Квартира наполняется звуком и запахом страсти. Эрику кажется, что она ласкает его всем своим телом. По сути, так оно и есть. Она гладит, целует, кусает, прижимается, трётся как кошка. Она самая сладкая домашняя кошечка, и он принимает наконец эту сущность. У него просто нет выбора, и он седлает всё, чтобы она была с ним и при этом оставалась собой.       Он больше не может терпеть и её не касаться, да, ему хочется продлевать это наслаждение вечно, но руки тянутся сами. Эрик подтягивает девушку выше и впивается в такие вкусные губки. Рот горячий исследует языком, стонет при этом, нетерпеливо дрожит.       Всё это ему напоминает агонию, руки трясутся, всё тело — один сплошной тремор. Распластав её на себе, он входит в неё, постепенно и медленно, насколько хватает терпения. Хотя, боже, о чём это он? Какое терпение? Давно оно испарилось. В тот самый день, как они познакомились. Он действует на автомате, не желая навредить самому нежному в мире созданию.       Лиз тихо вскрикивает, ниже сползает сама, двигает бёдрами, но не отстраняется ни на миллиметр. Трётся всем телом. Вытянув ножки вдоль его ног, таким образом ещё сильнее сжимает до предела напряжённый член, и Эрик стонет громко, двигается ей навстречу, сжимая руками упругую попу. Каждую клеточку её тела ощущает своим, кожей впитывает всю её в себя, сливаясь с ней на уровне атомов.       Подобного наслаждения он не испытывал никогда, это возможно только с ней. Как только Эрик подводит девушку к краю, его самого накрывает оргазм, сопровождаемый воплем и, кажется, бессознательным матом. Да и хрен со всем этим. Он на пике блаженства, задыхается бабочками, слушает её стон и рассыпается в пыль, растворяется в этой прекрасной музыке страсти.       — Выходи за меня, — все его чувства вдруг складываются в эти три слова, и девушка на нём напрягается, поднимает глаза.       — Что ты сказал?       — Я сказал, что хочу прожить с тобой всю жизнь. Столько, сколько мне отведено, — он касается пальцами её щеки, на которой сейчас появился румянец, и уголки губ ползут в стороны, расплываясь в улыбке. — И я хочу дать тебе всё, что могу. Поделиться всем, что у меня есть. И фамилией тоже.       — Елизавета Колтер, — она улыбается, глазки блестят озорно, а сердце Эрика снова колотится где-то у горла. — Звучит здорово.       — Это означает да? Ты выйдешь за меня?       — Не представляешь, как я об этом мечтаю!