Твої гріхи

      Подушечкой большого пальца он поглаживал костяшки на её бледных руках. Мужская ладонь могла с уверенностью обхватить тонкие пальчики. Дан вспоминал свою прогулку с Элизой в зимнем лесу. Тогда её перчатки промокли от снега, а ручки очень сильно мёрзли. Два её кулачка с лёгкостью поместились в ладошке дяди. Из воспоминаний его выдернула Тина, которой явно снилось что-то не очень хорошее.       Она стала ёрзать по постели, что-то шептать и резко поворачивать головой. Растрёпанные пряди волос хаотично спадали на щёки и глаза, заставляя ресницы содрогнуться. Продолжая крепко держать её ладони, свободной рукой он нежно убрал пряди, заправляя их за ухо. Возвращая руку в исходное положение, Дан мизинцем коснулся кончика носа. Холодный. Подтянул одеяло чуть выше, а пледом, который предложил ему врач, плотно укрыл ноги.       Тихое сопение вновь повисло в палате. Видимо, кошмар сменился чем-то более спокойным. И это не могло его не радовать. Хоть однажды он сделал что-то, что не причинило бы ей дискомфорт. Он чувствовал, как кожа её рук становится теплее, словно корка льда тает под весенним солнцем. Он аккуратно подносит их переплетённые руки к своим губам, и накрывает ими всё ещё холодные пальчики. — Прости меня, — не перестаёт целовать. — Тебе столько пришлось страдать из-за меня. Вряд-ли я смогу сказать это тебе в глаза, ведь ты всё также необъяснимо действуешь на меня. Я и сам не понимаю, во что влип. Но если не попрошу у тебя прощения за каждый свой поступок, то просто не смогу жить с таким грузом всю оставшуюся жизнь.       Тина на секунду распахивает глаза, но как только вспоминает, кому принадлежит склонившаяся кудрявая тёмная голова, сразу же закрывает их обратно.       Этого не может быть. Чтобы ему здесь делать? Она не хочет видеть его, вспоминать всё то, что уже, казалось, стала забывать и отпускать. Но разве такое забудешь? — Я слишком сильно запутался в себе, а ты была единственным человеком, который так крепко держался на ногах после всех моих слов, и этот факт добивал меня ещё больше.       Она больше не может это слушать. Ещё бы несколько месяцев назад простила бы все его грехи, все слова, которые предназначались ей, лишь бы вот так смотреть на то, как он целует её руку и извиняется за всё на свете. Но не сейчас. Ей просто обидно и немножко больно где-то внутри. Она так хотела услышать эти слова, почувствовать его тепло, а не искрящуюся злость, побыть хотя бы минутку в тишине и спокойствии рядом с ним. Сейчас же ей просто хочется вырвать свою руку из его медвежьей хватки. Поднимается немного выше, прокашливается и чуть слышно произносит: — Что ты здесь делаешь? Кто тебя впустил? — Тише, не волнуйся. Я ничего плохого тебе не сделаю, — смотря на неё он видел только испуганного кролика, который пятиться назад, не желая угодить в лапы хищника. — Паша решает вопросы с Завадюком о переносе съёмок, попросил меня присмотреть за тобой. Если ты хочешь, я могу уйти. — Нет, останься, — быстро хватает его ускользающую ладонь и переводит взгляд на переплетённые руки. — Не зря же ты ехал сюда, правильно?       Она просто боится остаться одна. Боится вновь увидеть протягивающего вперёд руки Женю. Боится той звенящей тишины, что воцарилась в её голове, когда рядом никого нет. Боится, что черти снова устроят бал Сатаны в её голове, уничтожая все здравые мысли. — Извини, — прячет свою руку под одеялом, накрываясь им почти с головой. Разворачивается так, чтобы уловить его спрятанный под ресницами печальный взгляд и ненадолго хватается своими бушующими синими океанами за его бегающие из стороны в сторону зрачки.       Что-то решает у себя в голове. Там идёт практически математический анализ на высшем уровне, но она, увы, в этой науке не была никогда сильна, поэтому снова ничего не понимает.       Кроме одного — она больше никогда не наступит на эти грабли.       Она больше никогда не позволит себе пройти снова через эти круги ада.       Просто потому, что в следующий раз Орлов просто не успеет.       Понимает, что не держит зла, не чувствует ненависти. Только тотальное безразличие, которое разбавляется слегка горчащим осознанием: перед ней стоит человек, которому она никогда не была нужна. Которому она так хотела дать шанс, а он его попросту не просил и даже не принял, когда она была готова не только шанс дать, а протянула навстречу сердце и душу на собственных дрожащих ладошках. Но он промчался мимо, даже не посмотрев в ее сторону, лишь ветром смел все, что было в руках, на холодный асфальт.       Сознание рисует странную ассоциацию с воспоминанием из детства, когда они с мамой стояли на перроне вдвоём и ждали пригородную электричку. Ждали, тряслись от холода. Маленькая Таня едва успела заплясать от радости, когда увидела долгожданное спасение от холода и скуки, как огромная металлическая конструкция пролетела с рёвом и громким гудком. — Мам, мы что, ему не нужны? — У него таких, как мы, внутри ещё сотня. Нам просто не хватило места, подождём следующую.       Вот только у неё следующей больше не будет, а он об этом даже не задумался, пролетая мимо.       С дрожащих ресниц срывается одинокая слеза, а в голове звучит тихий голос мамы, которая напевала посреди перрона эту песню себе под нос, вероятно, тоже вспоминая что-то своё. А теперь она настолько о ней, что хочется сорваться на крик и плач. «Я так молила — позови, Но ты молчал, Я так молила — удержи, Не удержал. Я твой транзитный пассажир, Меня, увы, никто не ждал, Ты был транзитный мой вокзал…» — Дан, можно тебя на минуту? — голос Паши разрезает затянувшуюся тишину. Тина разворачивается, чтобы точно убедиться в присутствии своего астрального брата, который сейчас ей был просто необходим. — Я думал, ты ещё спишь. Доброе утро. Дан нехотя выходит из палаты, напоследок разглядывая водопад светлых волос на подушке. — Дан, погоди! — дверь в палату захлопывается и в коридоре Дана за рукав останавливает Палач. — Я должен тебе это сказать. — Что? Что-то врач говорил? — Нет, ну точнее да, но… присядь пожалуйста, — Орлову совсем не свойственно так нервничать, что очень сильно напрягает Дана, и он неосознанно пятится назад, плюхаясь на лавочку в коридоре. — Паш, ты меня пугаешь. — В общем, мне врач сказал, и я… Я не хотел говорить, но я не выдержу нести это все одному, — сердце Балана выпрыгивает из груди, разбиваясь о рёбра. — У Тины незначительно повышен уровень ХГЧ. Никто ничего точно сказать не может, у врачей есть только предположение, но, возможно, ты мог стать отцом.       Финиш.       Звон в ушах и адская боль по всему телу. Он никогда не чувствал себя более разбитым, чем сейчас. Никакой конкретики. Никакой достоверности.       Просто живи теперь с этим, как хочешь.       Он не знает ничего, он не знает, кажется, даже как вдохнуть так, чтоб не больно.       Он мог бы стать отцом. Наверное.       Как теперь смотреть ей в глаза? Как смотреть на неё и понимать, что они могли бы стать одним целым. Что, черт возьми, стали им.       Но ты все испортил.       Только ты.       Абсолютно все. — Я так понимаю, она не знает? — Дан вспоминает, какими глазами она смотрела на него в палате. Кажется, прежние огни погасли, а в бескрайнем море бушевало безразличие. Раньше она никогда на него так не смотрела. И от этого ещё больнее. — Господи, Орлов, ну скажи ты уже хоть что-то! Ну не могу я спокойно находиться рядом с ней, не могу! Меня всего выворачивает наизнанку от одного её вида. — Я это давно заметил, — Паша в успокаивающем жесте кладёт свою ладонь ему на плечо. — Во-первых, не кричи ты так, всё отделение сейчас здесь соберётся. Во-вторых, как ты себе это представляешь? Не могу я ей это рассказать, ну вот не могу, понимаешь?! И зачем? Чтобы она окончательно поселилась в этой палате и никогда в жизни не простила ни нас с тобой, ни себя? Да она же на атомы распадётся, если узнает это! Просто прими к сведению, что она всю жизнь мечтала о дочке, а ты забрал у неё этот шанс. Хотя, справедливости ради, могу сказать, что ты и дал ей этот шанс. Но это ничего не меняет, Дан, слышишь?       Они оба стоят и смотрят куда-то в сторону, боясь встретиться взглядами и начать думать об одном и том же. Гоняют в своих головах мысли со скоростью света. Они бьются о черепную коробку, заставляя жмуриться от боли. Что делать дальше и как её спасать никому не понятно. Дан замечает, как погода на улице ужасно испортилась, олицетворяя его внутренние изменения. — Я вам еще нужен? — тяжело выдыхает и поглядывает на Пашу, который, очевидно, потерялся в своих мыслях. Задумчивый Орлов — нередкое явление, однако такой тяжёлый вид ему совсем несвойственен. — В принципе, я уже свободен, поезжай. — Я прошу тебя, если вдруг что-то произойдёт — позвони мне.

***

      Орлов ещё не до конца понимал, что движет таким непредсказуемым и ветреным человеком, как Балан. Они стоят друг друга, определённо. Возможно, если бы кто-то из них обладал большим спокойствием, из них бы получился интересный тандем. Но что делать с той необъятной силой, которую они просто напросто не могут поделить между собой?       Всё было бы куда проще, если бы на плечи «всесильного» Орлова не упали переносы концертов и съёмок нового сезона Голоса, запись предстоящего альбома и работа с новыми людьми, подписание различных контрактов и работа с западным лейблом. Голова идёт кругом, мозги закипают. Тина так упорно работала над записью песен, искала новых музыкантов, которые бы смогли помочь ей вложить в музыку свои интонации и глубочайший посыл. Оставлять это недоделанным просто невозможно.       А ей, впервые, наверное, за последние годы, было абсолютно всё равно на происходящее вокруг. Равнодушие стало для неё константным состоянием, а тревога, паника и интерес ко всему живому просто перестали существовать. Она не понимала, что именно хочет донести до неё Паша постоянным «всё будет хорошо». Что такое хорошо? Сколько оно длится? Сколько сил, денег, нервов оно стоит? Для чего оно? У неё стёрлась граница, отмеченная когда-то красным маркером, за которой покоялось «плохо», «больно», «страшно». Теперь это все смешалось с «радостью», «счастьем», «любовью». Она не имеет и малейшего понятия о том, как разграничить эти понятия в своей голове. Постоянно находится в прострации, живёт какими-то размытыми картинками из прошлого и не думает о будущем. Она даже о себе толком и не думает.

***

      Даже находясь в душе, под горячими струями воды, он не перестаёт думать о том, что сказал ему в больничном коридоре Паша. За всё время, которое он знаком с Тиной, его впервые всерьёз заинтересовало, что будет с ней дальше. Тогда, услышав «останься» на вопрос об уходе, ему казалось, что эта была вовсе не просьба. Наверняка она просто боялась остаться одна. Ну, или же, сказала из-за уважения. До него доходит факт, который он так упорно не хотел принимать: даже если бы она попросила уйти, он бы не позволил себе так жестоко поступить с ней. Однажды он уже ушёл. В ту самую ночь. Из той самой гримёрки.       А что могло произойти, если бы он не ушёл? Остался бы до утра и выслушивал тонну нежности от Кароль? Вероятнее всего — да. Рано или поздно ему бы всё равно пришлось уйти. Как минимум для того, чтобы понять, какую ошибку он совершил. — Да, Паш, я слушаю, — с трудом вытирает одной рукой мокрые волосы. — У меня есть к тебе ещё одна просьба. Я понимаю, как это выглядит со стороны, поэтому можешь сразу меня послать… — Орлов, ближе к делу. — Да-да… Тина готовилась к выходу альбома. Но, как ты понимаешь, сейчас это дело придётся хорошо притормозить. У нас есть много заготовок, их нужно только свести и добавить немного… — Магии? — Да, именно её. — И что ты от меня хочешь? — Дан вообще не узнавал Пашу. Ему ни разу не свойственно волнение и растягивание речей. Но тот факт, что Паша открылся ему с такой стороны, приятно отозвался в сердце. — Я обращаюсь тебя, в первую очередь, как к музыканту… — Паша, ты знаешь, что тебе хоть иногда нужен отдых? — услышав тяжелый вдох он продолжил: — Просто скинь мне адрес студии и жди через минут 30-40.       Как бы Дану не нравилось поведение Тины на съёмках, он никогда не сказал ни одного гнусного слова о её музыкальных решениях. Не хотел этого признавать даже себе, но, чёрт возьми, музыкант она прекрасный. После звонка Паши, Дан даже был рад, в какой-то степени, ведь прикоснуться к сырому материалу Тины Кароль, как узналось позже, удавалось мало кому. — Тина меня убьёт, — констатирует Орлов, допивая свой кофе. — Что скажешь? — Могу сказать, что это очень классный материал, правда. И я даже готов поработать. Только вот меня интересует одна вещь: почему ты позвонил именно мне? — Раз уж мы вдвоём в святая святых, — Орлов оглянулся по сторонам, — тогда давай на чистоту. Если бы я знал чёткий ответ на этот вопрос, то точно бы ответил. Я просто так почувствовал, — «Посмотрел на неё и понял, что ты должен это сделать за неё.» если быть точным, но это так и останется в голове Паши. — Я достаточно хорошо знаком с твоим творчеством и наслышан о работе с другими артистами. Выбор пал как-то сам собой. Что-то ты знаешь такое в музыке, чего не знают остальные, — жадно допивая последние капли напитка, Орлов раскрепостился и почувствовал себя немного спокойнее, словно в стаканчике был не кофеин, а хорошо выдержанное молдавское. — Ни за что в жизни не поверю, что ты согласился только лишь потому, что «это очень классный материал». — Ты прав. Я тебе уже говорил, что эта женщина катастрофически на меня влияет. Мне абсолютно непонятны её действия. Она вся какой-то сплошной ребус, задачка со звёздочкой в школьном учебнике. Я слишком запутался в себе. В следствии чего натворил кучу дел, в которые втянул ещё и её. Поработав с её музыкой, возможно, я приоткрою завесу тайны и смогу найти ответы на свои вопросы. — Тина — женщина-босс. До конца её понять удавалось только одному человеку. Я вас предупреждал ещё в самом начале, но слова Паши никто так и не пытается воспринимать всерьёз. Если честно, то я вообще не знаю, что делать дальше. Я по уши в дерьме и как из него выкарабкиваться пока не понимаю, — Орлов снимает очки и потирает переносицу. — Я такой её не видел никогда. — Я себя таким не видел никогда, — нервно усмехается, а затем запускает руку в волосы. — Паш, ну вот скажи, что я должен со всем этим делать? — Если ты Кароль прировнял ко «всему», то это очень глупое сравнение. Пойми ты уже наконец, что таких, как она, попросту нет. И даже не смей думать, что она считает себя королевой, что может пойти по головам, не считая костей… Нет! То, что прошла она, не пройдёт никто. Даже ты, Дан. Хотя, я уверен, у тебя сил побольше, чем у неё будет.       Дан не знал, что говорить. После всего того, что он натворил, Орлов должен был его расстрелять, но он просто сидит и учит его жизни, изрядно беспокоясь о состоянии своей подруги и о том, как им вдвоём расхлёбывать эту кашу. Понятно, что он не кинет их и не убежит сломя голову. Балан — взрослый человек, хотя по его поступкам так не скажешь, и может понимать сложность ситуации. А ещё он не последняя сволочь. И сердце у него, все-таки, есть. — Если бы я знал, к чему это всё приведёт… — Я знаю, Дан. — Ты видел всё со стороны, знаешь её лучше всех… Что мы должны были сделать, чтобы не оказаться в этой точке? — Дан всё это время хранил в себе слишком много мыслей и переживаний. Делиться этим с Дашей ему не хотелось. Девочка ещё слишком юна, чтобы заваливать её такими подробностями личной жизни. — Знаешь, я не единожды об этом думал. И пришёл к выводу, что это было неизбежно. Я ведь ещё в самом начале понимал, к чему это может привести. Старался отсрочить это, хоть и понимал, что рано или поздно что-то подобное явно случится. Это всего лишь вопрос времени. Но я не учёл тот факт, что это всё может буквально сломать её. — Почему я тогда здесь, Паш? Для чего? Мне кажется, я уже вообще ничего не понимаю. Ни в себе, ни в ней. Сколько бы вы не твердили о том, чего стоит эта девочка, — Балан останавливается, не понимая до конца, почему выбрал именно это слово. Почему-то именно такой она запомнилась ему, лежащая на белых простынях с катетером в руке. Совсем маленькая и беззащитная, — ни я один в этой ситуации такой грешный. Я не любитель изливать душу, не прошу, чтобы меня жалели, но никто не думал о том, как она на меня влияет? — Дан встаёт с маленького диванчика, который стал свидетелем столь необычного и сложного диалога, и направляется к окну, через которое были видны огни вечернего Киева. С шумом выдыхает, наклоняет голову вниз и ждёт смертного приговора от Орлова. — Ты — мужчина, — Паша поправляет одежду и возвращает на необходимое место очки, — и даже если это было неизбежно, это все равно большая ошибка. Её ошибка и твоё упущение. Которое вы должны исправить. Вместе, — похлопывает его по плечу и, прежде, чем уйти, бросает напоследок: — Я рад, что ты здесь. И я рад, что ты всё понял. Пусть ты это ещё не осознал, но ты всё понял, в частности и то, зачем ты здесь.       А затем хлопок дверью и звенящая тишина.       Балан ещё долго не сможет выйти из студии. Что-то в ней было такое, что не смогло отпустить уставшего в край мужчину. Наблюдая за жизнью в центре города, он ощущал себя жалким ничтожеством, который, по факту, ни на что не способен. Какой он мужчина после всего этого?       Оставляя его одного, Орлов был уверен, что ответов он получит гораздо меньше, чем вопросов. Но какая-то неземная интуиция подсказывала, что сейчас так действительно будет правильно. Сам того не ожидая, Балан выдал все свои козыри. Либо являлся неопытным игроком, либо просто заебался проживать эту жизнь в чертовом одиночестве.       Обладая математическим складом ума, Орлову не составило проблем сложить два плюс два. Балан привык контролировать свою жизнь. Какую сферу жизни ни возьми, он везде лидер. Даже в жизнях других людей он мог быть господствующей персоной. А здесь появилась Кароль, которая имела не меньшую власть над людьми. Могла руководить целым государством, а вот со своими чувствами совладать не могла.       Она для него мишень. Самый главный враг. А лучшая защита — это нападение. Она с лёгкостью могла сдвинуть его кандидатуру с престола, и он это прекрасно понимал. Мало того, он сам стал подчинять, стал просто одержим и зависим ею. Эго Балана знатно потревожили, что раздражало его ещё больше. <center>«И ты попала! К настоящему колдуну, Он загубил таких, как ты, не одну! Словно куклой и в час ночной Теперь он может управлять тобой!»</center>       Только теперь вообще непонятно, кто кем может управлять. Какое-то нихрена не выгодное соподчинение. Глупая межвидовая борьба на выживание. Хотя это и близко не про них. Даже такая наука, как биология, не может дать характеристику их архисложным отношениям.       Несмотря на всё это, Орлов был уверен, что больше ни о каких куклах и речи идти не может. Ему всё стало предельно ясно, когда в студии он сел ровно на то место, которое было предназначено Тине. Никто и никогда не имел право садится в тот угол. Никто и никогда не имел право вот так просто покушаться на ее территорию. Никто и никогда не имел право касаться текстов её песен, пока узкий круг знающих людей не одобрит написанное. Никто и никогда не имел право врываться в её жизнь и срывать все двери с петель. Никто и никогда не имел право находиться с ней в больнице, видеть болеющей и говорить что-то, хотя-бы издали напоминающее жалость.       Никто и никогда.       Кроме него.