Sunrays at night

Это как симфония. Покалывание в ладонях, подстрекающее любопытство, уходит в локти: один из них телом придавлен к кушетке, другой остаётся свободным. Лиза чувствует тепло, ещё не прикоснувшись к его источнику. После долгих холодных ночей, проведённых сначала в собственной спальне, потом на улице, её обнадёживает само присутствие Хисами, словно внутри него солнце, обдающее её горячими лучами. Он смотрит на неё, улыбается одними уголками глаз, и Лиза ощущает это и отвечает, но уже настоящей улыбкой. Чужая рука свободно обвивает девичью талию: Лиза не отстраняется, но окончательно пробуждается ото сна. Хисами непринуждённо ложится на свою сторону, а ей в это время хочется сделаться маленькой и незаметной, но под его взглядом сделать это почти невозможно. Отрывает он его лишь дважды: первый, когда в дверь раздаётся стук и у них с Каканое завязывается короткий разговор; второй — когда рука Лизы дёргается вперёд, а пальцы расходятся, но замечая, как внимательно за ней наблюдает Двенадцатый, девушка снова прячет их, а за ними — глаза. Хисами кладёт руки под голову, гарантируя безопасность, отдавая Лизе контроль над ситуацией — или наоборот окончательно забирая его и позволяя событиям происходить спонтанно. Действие опережает мысль и реакцию, поэтому, как бы дерзко это ни было, Лиза снова вытягивает руку: кончики пальцев касаются ключицы, обводят её с одной стороны и оседают во впадинке. Впечатление ошибочно невинное, и лишь глядя на грудную клетку, она опоминается: в природе бомб едва ли есть что-то невинное. Но всё равно обдаёт теплом, таким, чтобы не обжигало, — именно так себе Лиза всё и представляла. Смешок возвращает её в реальность, и она отнимает пальцы, как если бы всё-таки обожглась, и, переводя дыхание, извиняется. — Всё в порядке, Лиза. Я не против. Она качает головой, давая чёрным волосам упасть на лицо, но не сокрыть взор до конца. Диван проминается, стоит Хисами сесть: он берётся за воротник и снимает рубашку. Обнажённый до пояса, он ложится обратно, возвращает руку ей на талию и постукивает пальцами: наигрывает на её блузке лишь ему одному слышимый, монотонный звук внимания и терпения. Она сдувает прядь волос и видит на его лице широкую улыбку: Хисами специально закрывает глаза, чтобы она казалась ещё больше. Он повторяет за ней: дует в лицо, и Лиза начинает смеяться. Звук её смеха заставляет пальцы Двенадцатого остановиться и замолчать. Прикусив нижнюю губу, Лиза кладёт руку ему на плечо. Слова застревают во рту от смущения, но Хисами берёт её за подбородок и смотрит: мягко, но в то же время нетерпеливо. — Ты такой тёплый, Хисами-кун. Лиза прослеживает путь, совершённый ею не так давно, только теперь внимание привлекает не ключица, а грудь. Он лежит на левом боку, со стороны сердца, так что добраться туда невозможно. Всё равно бы его размеренный ритм её отпугнул. А ещё Хисами, как ни посмотри, кажется тёплым и мягким: он ведь не натренирован, мышцы у него продолжают развиваться. На долю секунды мысли берут верх и притупляют движения, но Лизу снова охватывает решимость. Так далеко она не заходила. И только теперь Лиза осознаёт, что Хисами успел придвинуться ближе, пока раздевался, но она не позволяет своей, пускай и небольшой уверенности пошатнуться: пальцы спускаются по животу к краю бедра — острому, впрочем, не острее его смекалки. Лиза, разнеженная, выдыхает. Её руки повторяют движения рук Двенадцатого: она позволяет им скользить по линии его талии до самой ямочки. Он ухмыляется — кудрявые локоны спадают со лба на бровь. В его голосе озорство: — Мой ход. Руки Хисами поднимаются выше, и на Лизу снова обрушивается смущение. Сердце сжимается от мысли, что он попросит, нет, будет ждать того, что она тоже разденется. Собранное в кулак спокойствие испаряется — до тех пор, пока он не кладёт свою ладонь на её. — Легче, Лиза. Я не сделаю тебе больно. Тогда, на перепутье, он говорил совсем другие слова... ...но на другом перепутье Лизиной жизни именно он спас её от крутого падения: на её теле не осталось ни царапины, но себе Хисами стесал всю кожу на локтях. Не убирая руки, Лиза застывает, недвижная, как мышь перед голодным котом. Его интерес и правда безобиден, хотя, может, он сдерживает его только сейчас. И всё же малейшее прикосновение вызывает у Лизы жар, от которого щёки наливаются красным. Рука чуть надавливает на кожу, и Лиза задерживает дыхание, когда Хисами придвигается ещё ближе. От него пахнет летом, счастьем, смешанным с чем-то более тёмным — терпким запахом свободы и разрушения. Его колени упираются в её голени. Грубые джинсы сталкиваются с голой кожей — жизнь на самом её волоске дотрагивается до молодой, безвинной почвы. Хисами, видимо, совсем не беспокоит проникновение в личное пространство Лизы: он возвращает её ладонь себе на живот, и она задерживает её там. На случай, если решит оттолкнуть его. Если, конечно, он позволит сделать это. Яркий свет пробегает по предплечью вверх. Он ведёт большим пальцем по её тёплому лицу и освобождает его от прядей. Хисами склоняет голову в ожидании окончательного решения. Его губы, отдающие газировкой, изогнутые в повседневной улыбке, приглашают, подталкивают Лизу. Она не отступает. Тело не сопротивляется, равно как и не желает, чтобы останавливался он. Наоборот, ей нравится любое, даже простейшее движение с его стороны, и Лизе от этого хочется выть. Хисами прижимается лбом к её чёлке. Их тела соприкасаются, прижимаются друг к другу. Он придерживает её, и Лиза совсем не против. Она ведь и так уже доверилась Двенадцатому: позволила ему вырвать себя из старого мира и, рука об руку, ворваться в новый. Пути назад нет. Хисами льнёт к ней носом, и Лиза вынуждена закрыть глаза, обдавая его лицо нежным трепетом своего дыхания. Его губы касаются её, и она чувствует на них вечную, незыблемую улыбку; её тело прижато к его груди, её голые ноги — к его джинсам. Хисами наклоняет голову — углубляет поцелуй, а Лизе и зацепиться-то не за что, поэтому она упирается ногтями в его поясницу, размышляя, нормально ли это, пока разум не затуманивается совсем. Язык щекочет край её рта изнутри. Лиза вдыхает запах Хисами и страшно боится своей неопытности: она несомненно доверяет ему, но доставить того же удовольствия не может. Когда она открывает глаза, языка уже нет; у век Хисами не собирается ни одной смешливой морщинки. Он всё ещё крепко обнимает её за талию и держит руку, как щит, на её спине. Только по-настоящему невинный мальчик, думает она, мог остановить себя в такой момент. Но Лиза смелее: её ладонь поднимается по его горлу, чувствуя под собой пульсацию вен и ужасно быстрый бег крови. Доходит до волос, зарывается в них. Лиза, счастливая, тихонько стонет, позволяя своим губам скользить по чужим, позволяя себе насколько возможно двигаться и крепко держаться за Хисами. Он высвобождает вторую руку и делает так же, гладя Лизины пряди. Она останавливается, чтобы перевести дыхание. Горячий воздух оседает на дрожащей коже Хисами. Есть под ней что-то дикое, сдерживаемое. Когда она смотрит на него, на его губах расходится ухмылка, а полуприкрытые глаза предвещают опасность. С тех пор, как они познакомились, Лиза успела спрыгнуть с обрыва, убежать в ночь с сумкой, где остались кусочки её личной жизни, запрыгнуть на мотоцикл и рвануть вперёд под звук сирен. Лиза цеплялась за Хисами, за мысли о нём, за всё, что он ей предлагал. И сейчас ей меньше всего хочется думать о том, как мало времени им отведено. Ей не страшно оттого, что отражается в его глазах. Ей не страшно оттого, что он может сделать с этим миром. Лиза улыбается, кладёт голову ему на грудь и чувствует себя как дома. Держится за согревающее солнце, которое непременно защитит её от всех бед. Она что-то шепчет вроде пожелания спокойной ночи, но разум уже ускользает, поэтому тело просто обмякает рядом с любимым человеком. Пока что Лиза может быть уверена, что всё в порядке. — Сладких снов, — Хисами, улыбаясь, целует её в лоб, и она засыпает под звук его сердцебиения.