Тёмная повязка

Саша входит без стука. «Здравствуй, Саша» — хрипло говорит Милорадович, как только затворяется дверь. У Милорадовича на глазах тёмная повязка, но он никогда не задаёт вопросов и не ошибается, когда Саша входит в комнату. Саша хочет верить, что это из-за того, что Милорадович давно выучил его шаги. Саша даже почти убедил себя в этом. Саша знает, что это из-за того, что никто больше сюда не приходит. Милорадович сидит в кресле у жарко горящего камина. Одно плечо выше другого, голова наклонена набок, рука неловко вытянута вдоль тела. Саша понимает, что никогда больше не увидит прежнего Милорадовича с парадных портретов. Саша помнит, как плакал Милорадович, когда тоже это понял. Саша хочет верить: тёмная повязка — только лишь для того, чтобы не видеть в зеркалах искалеченного тела. Ведь тогда можно было бы убедить, уговорить. Можно было бы снова взглянуть в голубые заплаканные глаза. Саша знает: повязка — из-за того, что старая глазная болезнь вернулась с утроенной силой. Милорадович был бы готов принять своё новое тело, и даже видеть его в зеркале каждый день. Но глазам слишком больно видеть свет: любой, даже самой тусклой свечи. Зажившие раны перетянули и изуродовали плоть, и он не может толком уснуть. Даже с десятком валиков и подушек вокруг. От бессонницы глаза стали болеть особенно сильно. Врачи развели руками — ты и так должен был умереть. Мы не знаем, что нам делать с тобой, прости. Возьми вот эту настойку и принимай перед сном. Когда перестанет помогать, начнёшь принимать в два раза больше. Потом в три. В четыре. А потом… мы не знаем, что будет потом, прости. Милорадович попробовал сделать так, как посоветовали ему врачи. Милорадович понял, что скорее пустит себе пулю в лоб. Он уже потерял всё, что можно было потерять: здоровье, красоту, любимую женщину, должность, будущее и своё место в свете. Оставалось одно — потерять разум, и можно спокойно резать запястья осколком последнего дорогого бокала. Потому что пистолет ему, конечно, никто не даст. Милорадович верил в Бога. Милорадович не хотел потерять единственное, чего он мог лишить себя только сам. Бессмертную душу. «Здравствуй, Саша» — повторяет Милорадович, когда Саша обнимает его — осторожно, чтобы не сделать больно. «Сколько Вы уже не спите?» — тихо говорит Саша, кончиками пальцев убирая прядку с его лба. Милорадович чувствует, как дрожат эти пальцы. «Я… не помню» — голос срывается посередине фразы, потому что Милорадович не умеет кривить душой, даже когда у него завязаны глаза. Трудно не отслеживать сутки, когда пушка стреляет исправно для всего города, и для тебя, слепого, тоже не делает исключений. Ещё труднее — сказать Саше, что сутки теперь пошли уже четвёртые. «Я помогу Вам… уложу. Подстелю, подложу… валики, вот это всё… Мы найдём выход, что-то найдём! Пожалуйста…» — Саша едва не плачет. Милорадович не осаживает его: ему тоже очень хочется плакать сейчас, но от слёз голова и глаза будут болеть ещё сильнее. «Сашенька…» — Милорадович оговаривается так впервые, и Саша замирает на несколько секунд. «Всё это бесполезно. Прости меня, Саш». Милорадович знает, сколько Саша сделал для того, чтобы он выжил после ранений. Милорадович не знает, что будет с Сашей, если он умрёт от болей и от бессонницы теперь. Саша всхлипывает и от отчаяния впервые в жизни прижимается губами к его лбу — между бровей, где прорезались и застыли, словно в мраморе, две глубокие скорбные морщины. Милорадович вдруг выдыхает легче и ровнее, потому что боль в голове будто бы немного затихает. Саша отнимает мокрое от слёз лицо от его лба, и Милорадович вдруг хватает его за руку. «Посиди так ещё… пожалуйста» — Милорадович выдыхает и сначала даже забывает вдохнуть. Саша с готовностью прижимается к нему снова. Милорадович дышит через раз, прислушиваясь к тому, как светлеет, уменьшается в голове чёрная беспроглядная тьма. Саша беззвучно плачет, слёзы капают Милорадовичу на щёки, щекочут нос. Милорадович впервые за много дней широко улыбается. «Сашенька… как хорошо» — теперь Милорадович уже не оговаривается, а Саша больше не замирает от такого называния. «Спасибо тебе…» Саша долго молчит, собираясь с мыслями. «Пойдёмте… пойдёмте, Михал Андреич» — Саша всхлипывает и осторожно начинает поднимать его с кресла. «К-куда?» — Милорадович, опешив не то от действия, не то от называния по имени, крепко хватается за Сашу. Да, Саша давно, очень давно к нему вот так не обращался. «Я…» — Саша всё ещё захлёбывается от слёз — «Уложу Вас спать, и… буду рядом. Останусь и сделаю так, чтобы не было больно. Буду держать Вас… идёмте» Милорадович не очень хорошо понимает, что Саша собирается делать, но у него уже нет иных выходов, кроме как довериться. Вполовину ослабшая боль в голове подкупает ещё сильней. Саша осторожно усаживает Милорадовича на край постели, откидывает все валики к стене и снимает с себя верхнее платье. Милорадович молча слушает шорох вокруг себя. Саша подкладывает подушку к спинке кровати, смотрит на Милорадовича, прикусив губу, и подкладывает ещё одну подушку сбоку от первой. «Забирайтесь на кровать. С ногами!» — звучит Сашин голос. Ноги, пожалуй, остались той частью, которая работает более-менее нормально, и Милорадович самостоятельно и всё в том же молчании делает, что ему велено. «Ложитесь!» — Саша подтаскивает его за торс поближе к себе. «Саш… что ты делаешь?» — наконец, не выдерживает Милорадович. «Валики… валики не помогают. Я буду вместо них. Мы найдём, как Вам удобно лечь» — Саша замолкает на секунду. «Ложитесь. Вот здесь…» — говорит Саша и практически валит Милорадовича плечами и головой на себя. Наступает тяжкая тишина. «Удобно?» — спрашивает Саша. «Н-не очень… но всяко лучше» — отвечает Милорадович, чувствуя, что сердце бьётся чуть быстрее от ощущения близкого решения проблемы. «Ложитесь так, как удобно» — отрезает Саша безапелляционно. Милорадович долго молчит, потом поднимает одно плечо ещё больше вверх, и сгибает руку в локте. «М-можешь подложить руку мне под спину?.. Чуть пониже… И за руку… возьми, вот. За эту… Саша, тебе… удобно? Всё хорошо?..» «Да» — врёт Саша и сплетает пальцы Милорадовича со своими, как было сказано. Милорадович чуть поворачивает к нему голову, выдыхает с тихим стоном и крепко засыпает уже на следующем вдохе. Саша всю ночь беззвучно плачет и читает про себя сначала стихи, а потом молитвы, чтобы не пошевелиться и не разбудить его. Теперь Саша приходит каждый вечер, и Милорадович уже не задаётся вопросом, что он делает. «Тебе удобно, Саша?» — всё ещё сомневаясь, каждую ночь спрашивает Милорадович. «Да» — коротко врёт каждую ночь Саша. У Саши ноет спина, и пальцы на левой руке начинают действовать хуже. Под глазами Саши залегли глубокие фиолетовые тени. Саша каждую ночь читает наизусть стихи и молитвы; теперь — чтобы пережить эти ночи. Через неделю Милорадович снимает с глаз повязку. Больше нет головной боли, и глаза открылись, как только она ушла. Саша приходит как обычно — не зная, что сегодня Милорадович его увидит. Милорадович в этот момент стоит перед зеркалом, опершись на трость, и думает о том, что, наверно, всё не так страшно, и можно жить даже склонённым на сторону, словно старое полуповаленное дерево. Милорадович видит почерневшее сашино лицо позади себя в зеркале и понимает, какова за это цена. «Ты… обманывал меня» — Милорадович чувствует, как задыхается от ярости и бессилия. «Вон отсюда! Я не позволю никому так издеваться над собой… из-за меня». Саша вытягивается, поджимает губы и молчит. Глаза наполняются слезами. «Обманщик… Вон отсюда!» — Милорадович едва не плачет сам, но собирается и шарахает тростью об пол. «Это приказ!» Саша молча, с абсолютно пустым взглядом разворачивается и выходит восвояси. Милорадович тяжело опускается в кресло и закрывает руками лицо. Саша возвращается через три дня. Милорадович сидит у камина с тёмной повязкой на глазах. «Прости меня, Саша» — вместо приветствия хрипло говорит Милорадович. «За всё — прости». Саша вместо ответа стаскивает разноцветную шаль у Милорадовича с шеи и подвязывает ему руку в том самом единственно удобном положении, которое они нашли. Милорадович не сопротивляется и молчит, когда Саша точно так же, как в первый раз, усаживает его на край кровати, но вырывается из его рук, когда Саша пытается снова повалить его спиной на себя. Резкое движение скручивает внутренности болью, и Милорадович, чтобы избавиться от неё, осторожно ложится на спину сам. «Дурак ты у меня, Михал Андреич…» — задумчиво говорит Саша у него над ухом. Прежде чем Милорадович успевает возмутиться, Саша поправляет узел на шали, кладёт его голову себе на плечо, и ловко подсовывает под спину, вместо своей руки, один-единственный валик. «…и я у тебя дурак, Михал Андреич» — продолжает Саша. Милорадович беззвучно то ли плачет, то ли смеётся, лёжа на Саше одним только больным сведённым плечом. «Удобно?» — Саша задаёт вопрос, сам по себе уже ставший неудобным. «Только честно». «Удобно… и я, в отличие от некоторых, не вру» — фыркает Милорадович. «Вот и мне теперь удобно» — Саша целует Милорадовича в лоб. «Если сдвинусь — буди, сдвинусь обратно, так уж и быть. Доброй ночи». Милорадович слушает сашино ровное сонное дыхание и долго не может уснуть. Только на этот раз — от счастья.