Безымянные

Тихий чёткий голос перекрывает треск очага. Эш вслушивается, откладывает в памяти события, факты и имя. Всего одно имя, которое то сидит смирно, то ускользает из памяти, стоит оставить без присмотра. Не то чтобы оно нужно позарез, без него просто более пусто, чем с ним. И обидно. Как потерять дорогой сувенир из страны, в которой никогда не был. В этот раз вампир собирается привязать каждую букву покрепче. Вплести неприятную и не очень-то желанную историю того, кто когда-то был здесь. Сын священника прихода маленького города посреди полей, почти деревни, он собирался стать врачом. Старательно получал образование, ходил в учениках у хирурга в соседнем городе, мечтал в будущем поступить в университет, прекрасно понимая, что выбрал не самую лёгкую работу из доступных. В случае успеха, при таком рвении ему бы нашлось место даже в столице, но он хотел остаться обычным сельским врачом в родном городе. — В городе, от которого ничего не осталось. — Ох, давай хотя бы не сегодня. Ты ведь не за этим пришёл. «Граф» сидит на столе, закинув ногу на ногу и покачивая одной в такт незамысловатой мелодии, и неважно, что мебель держится на честном слове, ведь единственный стул отдан нежданному гостю. Облако пара поднимается к потолку плохо отапливаемого помещения и растворяется, не добравшись до верха. Руки не вынимаются из карманов, но, кажется, человека напротив это не беспокоит. Всего лишь временные трудности, к зиме переберётся куда-нибудь, где теплее, а пока и так сносно. «Жизнь в разнообразии, не думаешь?». Он вскидывает голову, словно вспомнил что-то ещё, и возвращается к сжатому рассказу-ответу. — Мальчишка чуть с отцом не разругался, так не хотел получать духовный сан вместо медицинской степени, – тянет слова больше обычного, будто на ходу раздумывая, стоит ли завершать мысль. — Говорил, что хочет спасать жизни и так помогать людям. Эш сдерживается, чтобы не заскрипеть зубами. Лучше бы и правда молчал. Вампир продолжает буравить взглядом пол с узором из всевозможных пятен и царапин и только несколько вдохов спустя подаёт голос. Третий раз с момента его прихода, после просьбы-приветствия «Расскажи, что знаешь обо мне до смерти» и отрицательного ответа на «Мало могу предложить, но может хочешь чего-нибудь выпить?». – Матушка тоже была безутешна? – А матушка к тому времени уж много лет как почила. С братьями и сёстрами, появившимися до него, ситуация оказалась не лучше — не дожили и до десяти лет. Прав был его собеседник, детали на словах не имеют смысла, пока Эш хоть что-то из услышанного не начнёт припоминать сам. Он передёргивает плечами — от чёртового холода, чего же ещё — и решает, что пора уходить. Не потому, что ненавистна компания, в этом вампир не уверен. Но что он точно не любит, так это ищущий взгляд, скользящий вслед по складкам плаща, забирающийся под капюшон и цепляющий каждый прищур глаз, кривую рта и хмурый изгиб бровей. Эш спрашивал у других сервампов, доставался ли им похожий взгляд от кого-нибудь. Старое Дитя говорит, что не помнит. Сомнение Сомнений долго молчит, прежде чем прошелестеть тихое «нет». Мать мрачнеет на миг, словно ловит удар от уносящегося образа, но в итоге присоединяется к сервампу Зависти. А дальше Эш уже не спрашивает. Капюшон возвращается на своё привычное место, вампир разминает онемевшие пальцы. Не последует вопросов вроде «Куда теперь направишься?» или «Когда встретимся снова?», даже если кому-то это и интересно. Ответов у Эша всё равно нет, он только уверен: идти надо, а где-то на натоптанных следах они и так пересекутся. Голос нагоняет на полпути к двери вместе со скрипом половиц. — Знаешь, ты можешь остаться здесь. Наверно, Эш слишком долго не мог согреться, и только поэтому не отпрянул от тёплой ладони, лёгшей на плечо. Следующее утро опять встречает зыбью, а промозглые улицы кажутся ещё холоднее. «Спасать жизни». Люди лежат на низких кроватях, кто свернувшись, кто пластом, из кого-то вырываются едва слышные стоны, кто-то уже спит. У постелей возятся женщины в белых фартуках поверх простых серых платьев. Это первое, что видит Эш, когда приходит в себя. От одной из женщин узнаёт, что его, без сознания, нашли чуть ли не под воротами и перетащили в этот госпиталь для бедных. А, действительно, Эш вспоминает, как под вечер упал навзничь лицом в сугроб, не особо разбирая дороги. Упал без опасений — с него и бродяге взять нечего — и без особых причин: от голода, зимы и усталости. «Вот уж не думал, что тоже доберусь до места потеплее, ещё и таким образом». Но даже спёртый воздух палаты и зуд у горла не мешают устроиться поудобней и натянуть более-менее чистую ткань, служащую одеялом. До шеи, дальше не хватает. В ближайшие дни солнце не грозит пробиться сквозь пелену туч, а значит этой ночью можно отдохнуть. И пусть клопы подавятся его кровью, зато наконец-то тепло, впервые за столько недель. На соседней койке ворочается один из десятка бедняков, его разутая стопа чернеет из-под рваной штанины. Эш сжимает веки и прячет лицо в подушку. Утром две медсестры, поддерживая, уводят этого мужчину куда-то дальше по коридору. Вампир тоже покидает свою койку, уверяет подошедшую девушку, что ему надо идти в соседний город. Тут недалеко, всего чуть-чуть не хватило сил. Ищет глазами выход, на ходу благодаря за спасение и ночлег. Какое-то неясное наваждение заставляет Эша сделать круг вокруг госпиталя. Небольшое кирпичное здание в два этажа, с маленькими окнами с каждой стороны. Тесные комнаты за косыми решётками, в основном — одинаковые палаты с шестью-семью кроватями, но перед одной, отличающейся, Эш задерживается подольше. Помещение, видимо, служит операционной. Высокий стол, повязки на руки и ногу, пила для ампутаций, которой вот-вот начнёт орудовать хирург, пока другой мужчина крепко держит утреннего пациента. Случай был безнадёжный, по одному виду ясно. Эш кривится от открывающейся картины и немного от того, что ни палата, ни операция не вызывают воспоминаний. Только проглядывающая из-под мышц кость. Как под оголёнными рёбрами ещё бьётся сердце и из горла вместе с хрипом вырывается манящая кровь. – Что, парень, хочешь подсобить? Эш разворачивается к незаметно приблизившемуся человеку. Вспоминает: один из врачей, заходил в его палату. В голосе того — лёгкая усмешка и уже усталость, хотя время едва перевалило за полдень. Должно быть, потому, что кроме него с медицинскими познаниями здесь не наберётся и пяти человек. Вампир глупо моргает, прежде чем понимает суть вопроса. – Нет, спасибо, я крови боюсь. Конечно, шутки, всего лишь шутки. Кивок на прощание, и уже вниз по улочке к воротам. Нет причины оставаться. Ему не нужна помощь. Он не тот, кто может помочь. «Это не я». Эш не виноват, но хочет попросить прощения. «Помогать людям, помогать людям». Случайно ожившие слова звучат на повторе, пока пуля пробивает плечо. Где-то позади гремит пятый (или десятый?) взрыв. Пламя грозит перекинуться на ближайшие здания, но приказано было не дать никому сбежать. За уже раненых солдат возьмутся мятежники, на стороне которых и сражается Эш. На нём те, кто ещё может отступать и отстреливаться. Ему самому ружья не выдали, нет необходимости. Кавалерия или пехота — вампир одинаково легко расправляется со всеми сам. Медленная перезарядка, быстрый взмах когтей, в темноте не отличных от клинков. Перелететь через груды тел — в этот раз не им, но благодаря ему убитых — и попробовать не чувствовать себя убийцей. Эш рассекает вражеские ружья и штыки, оставляет порезы, лишь бы это скорее закончилось. Кто порезвее — успеет уйти, пока на его место не подоспело наступление и не завершило то, что он делать отказался. «Никакой пощады» — всё более явный девиз восстания. Глупо было даже подумать, что вампир сможет изменить его не в худшую сторону. Когда-то здесь брали в плен и щадили раненых, но с каждой ответной мерой властей желающих размениваться на благородство не прибавлялось. Так стало после того, как армия перешла к уничтожению не только повстанцев, но и мест, откуда те были родом. Деревень, лесов, домов. Чтобы мятежники поняли, что истинные правители настроены решительно. Если те и должны что-то понять, Эш не понимает. Не понимает, зачем превращать беззащитное селение в зольный погост. Не понимает, почему они все силы отдали на ответное истребление, а не на защиту. Он, скорее всего, и не поймёт. И это одно обнадёживает. А также создает секундное недоумение, зачем людям ещё какие-то монстры. Забавно, им нет дела до «человека». Лишь до силы, до безотказного повиновения. Потому что будь Эш обычным человеком, он был бы в другом месте, в другой шкуре, да хоть среди тех, кто остался лежать в земле и саже. Так было бы даже лучше. Посреди дороги из-под колеса опрокинутой телеги пытается выбраться человек, Эш не успевает понять, солдат или горожанин. Пуля из-за спины решает быстрее. Ещё одна битва завершается тысячами убитых и раненых, и Эшу уже не интересно, по сколько с чьей стороны. «Это не он». Солдаты празднуют победу всю ночь напролёт, громко смеются, похлопывая друг друга по плечу и распивая эль, чего-то перепадает даже Эшу. Кроме всеобщего ликования, но он старается не думать об этом. Не думать, на скольких городских успели выместить злость эти вчерашние крестьяне. Лишь за то, что те богаче и свободнее. О трупах, оставленных на морозе. Не вспоминать, что по пути сюда пришлось волочить в крутой холм ноги, одну сломанную, другую пробитую. Он ведь вампир, а у них все кони и повозки заняты ранеными. Эш соглашался и считал шаги. После пятисотого боль спала, а после тысячного ушла совсем. Ясное дело, он будет в порядке, но стоит признать, такой компании он рад не был. Вообще-то, так было не сразу: да, его насильно притащили в лагерь, к командующим, которые решили начать с уговоров и просьб. Помочь, дать превосходство. У них мало оружия и настоящих бойцов. Кто-то успевал давить на жалость: неужели не видишь, что они делают с нами, до чего они довели страну? Неужто отчаянные головы как могли сгладили образ кровососущей твари? Так, чтобы солдаты не прибили при случае. Но Эш видел. За те несколько месяцев, что прожил здесь. Нищету и измождённость страны, ещё не оправившейся от прошлых внешних и внутренних конфликтов. Теперь же восстанию нужна сила. У сервампа она есть. Благое то оружие, что поднимается против несправедливо разящего? Правда, Мать при встречах нередко рассуждает о том, что мир наступит, только когда все оружия будут опущены. Но продолжает разделять силу и намерения с тем, кто к ней обратится. Так что и Эш сжимал зубы, закрывал глаза и списывал жестокость на случайности, на «иначе было нельзя». Да только не получается не думать, не получается забыть. Он ведь видел уже не раз: кому ни дай силу, всё кончится одинаково. Меньше уходит на отбивание территорий, больше остаётся на погромы. А командиры будто и не замечают. Только и ждут, когда можно будет спустить ручного монстра на столицу. Игра на перегонки кто кого сожрёт быстрее и со всеми потрохами. Честно говоря, Эш не хочет разбираться. Кто начал первым, кто больше заслужил и достоин ли хоть кто-то. Поэтому сервамп не знает, кого благодарить, когда в следующей же битве ева наконец-то ловит смертельную пулю. Не задерживается посмотреть, как меняется расстановка сил и оживляется ещё недавно загоняемый рой. Совсем скоро он будет далеко. Начнёт сначала, с новым постыдным грузом и обещанием оставить людские распри, с надеждой на новую попытку. В затенённом переулке четверо. Раз. Трое. Два. Остаются двое. Джинны растворяются, не оставляя и следа. Чего не скажешь о трупе с разорванным горлом. Эш стряхивает кровь и прячет когти. «Надо бы и самому убраться поскорее», — вяло ползёт заевшая мысль. В последнее время вообще стало труднее думать и двигаться. Если бы только он оказался здесь раньше. Что тогда? Один человек — это не много, а избавление от двух вампиров убережёт десяток жизней. Разве правильно оценивать жизни в количестве? Эш делает вид, что не участвует в игре на выживание, в которой надо спасти как можно больше. Он просто не хочет, чтобы становилось хуже. Он может быть прав в том, что верно, а что нет? Кто может? Кто-нибудь... Гиа? Их взгляды не совпадали, но он так часто оказывался прав... Нет, Гиа не на стороне людей, никогда не был. А Эш, на чьей он стороне? — Господи, помилуй! Убийца! — Кто-нибудь, на помощь! Кто эти люди? Какие они? Те, от которых он сейчас пустится в бег по улицам. Те, кто могли бы не валяться в собственной крови по переулкам. Те, кто способны защитить себя и других. Тот, чьё имя он уже не вспоминает. Тот, кто своего настоящего имени не называл, и кто это всё начал. Он должен был стать кем-то. Иначе кого искал другой безымянный, и что делать Эшу с его скромными находками? И всё же, вампир почти готов признать поражение. Тому человеку тоже давно пора сдаться. Он так давно его не видел… Человек натянуто улыбается и отпускает низкие смешки, пока Эш только и может, что отсутствующим взглядом смотреть на него сверху вниз. — Так вот какое спасение ты выбрал. Признаться, я ожидал чего-нибудь поинтересней, — голос ещё весёлый, но сиплый, будто смех отнял у него силы. На лице непозволительно живого человека играет такая же неуместная улыбка, пока он неторопливо поднимается с циновки. Предвкушающая, словно сервамп пришёл предложить ему выгодную сделку. — Что же, попробуй. Впрочем, мы оба знаем, что у тебя получится. Эш ловит мигающий голубой свет неоновой вывески. Свет холодный и тусклый, не освещает дальше себя, только бросается в глаза. Для вампира лучше и не найти. Что до того, кто хотел помочь… Пожалуйста, пусть это взаправду окажется кто-то другой. — Бра-а-а-те-ец! — ворчливо, громко и прямо в ухо. — Как ты мог забрать все тёплые одеяла?! — Значит, стащить четыре штуки за раз для себя ты можешь, а развесить после стирки хотя бы одно — уже никак? — Потому что оно мокрое и тяжёлое, Махиру… — Так не пойдёт! С младшими надо делиться, — цепкие пальцы уже перетянули на себя два одеяла, накинув одно на тело, которое теперь жмётся-ёрзает у Куро под правым боком в попытках отхватить побольше тепла и заставляя недовольно сопеть. — Хватит паясничать, не маленький, — старший сервамп пытается отстоять хотя бы свою часть дивана. — Не моя проблема, что Ангел-чан не впускал тебя в дом, пока Махиру не пришёл. Пришёл не сразу, только потому, что раскладывал продукты, справедливости ради. Упомянутые участники совместного похода в магазин тут же оказываются рядом. Хайд без особого сопротивления лишается второго отвоёванного одеяла. Захватчик кутает свои «замёрзшие ангельские крылья» в мягкое тепло и с боевым «Подвинься, тупая крыса!» устраивается третьим на маленькой лодочке в океане джинновского мороза. Конфискация оставшегося третьего — совсем даже не лишнего, Махиру, не выдумывай — одеяла не заставляет себя ждать. Более того, за Куро не остаётся даже законного места у подлокотника. Вместо него туда протискивается Махиру, и вот уже вампир зажат меж двух огней. Особенно печёт тот, что слева. Все четверо ещё какое-то время елозят в тесном пространстве, переругиваются, спорят, кому достанется пульт, но в конце концов устаиваются на местах. Вслух Куро не скажет, но в считанные минуты становится теплее, чем за час сидения под одеялами. Глупая передача с танцующими зверями, не нагруженные смыслом комментарии, настольная лампа под оранжевым абажуром. Куро силится понять, что не так, и останавливается на варианте, что не хватает колы. Но даже Махиру за ней сейчас не пойдёт, а значит остаётся только продолжить сон под звуки болтовни и телека. Потом, через несколько дней или завтра, они должны будут выдвинуться на битву, чтобы, кто бы мог подумать, помочь и спасти. Куро пропустил момент, когда эта мысль прострелила и застряла под кожей. И отчего-то ещё не проявила себя, слово ждала очередной неудачи, чтобы вновь набрать скорость и пройти навылет. А ведь Куро хочет уладить некоторые старые дела, не более. — Медведь-сан так чудесно танцует! Невероятная грация для такого большого зверя. Неудачи копятся, мёртвые продолжают вставать из могил, когда их никто не ждёт. Да, так и есть. Но может, может… — Лихт-тан, там внутри человек. В этот раз он найдёт кого-нибудь.