Несказанный Край. Фрагменты 1 - 4

Прошу воспринимать данный текст, как черновик, так как я собираюсь ещё много раз возвращаться к нему, чтобы править, и править, и править. Не сказка! Строго 18+. Несказанный Край. 1. Как-то раз, в бесконечно далёком от нас заповедном краю... Как-то раз, в бесконечно далёком от нас заповедном краю, в середине весны, на суглинистый рыжий берег безымянной реки пролилась кровь бессмертного. То, что этих существ называют там именно так - «бессмертные», вовсе не означает, что они живут вечно. Просто очень уж долго: двести, триста, четыреста лет. Иногда - больше тысячи! И при этом совсем не стареют. Ни на день! Их тела обладают уникальной способностью непрерывно омолаживаться изнутри, и процессы, отвечающие за восстановление абсолютно любых повреждений или просто износа у их вида куда более совершенные, чем встречаются у обычных животных. Это всё, вместе взятое, делает смерть от дряхлости и сопутствующих ей болезней для такого создания попросту невозможной. Не грозящей вообще никогда. Если кто-то из них всё-таки погибает, то обычно в результате несчастного случая, да и то не простого, а большой катастрофы, при которой даже самые сверхживучие существа не сумеют себя сохранить. Например, извержения вулкана или мощного взрыва с пожаром, и чего-то ещё вроде этого. Так же эти создания, хоть и редко, но пока что становятся жертвами преступлений - самых разных, в том числе и убийств. Кроме прочего, иногда они сами принимают решение прекратить свою жизнь, для чего им не требуется никаких вспомогательных средств. Ведь бессмертные обладают уникальной способностью силой воли останавливать своё сердцебиение и дыхание, и другие процессы - абсолютно любые. Правда, всё-таки не мгновенно, а сначала какое-то время (относительно долгое) замедляя их, для чего им приходится концентрировать всё внимание, ни на что больше не отвлекаясь. Это что-то вроде «предохранителя», специально в них встроенного для того, чтобы у любого бессмертного, по какой-то причине расхотевшего жить, до последней минуты сохранялась возможность всё-таки передумать и найти иной выход. К сожалению, иногда так бывает, что других вариантов просто нет. Например, тот бессмертный, о котором у нас здесь пойдёт речь, пострадал слишком тяжко, чтобы вправду рассчитывать на счастливый финал. Половина костей в его теле были сломаны, сухожилия порваны, живот вспорот и зиял пустотой, словно у освежеванной мясной туши на бойне. На одном из узких пляжей безымянной реки недобиток оказался совершенно случайно - неожиданно для себя самого. Просто не удержался на крутом берегу и скатился с него под уклон. А до той крутизны - до обрыва с неё - доходяга добирался ползком через лес, извиваясь всем телом, оставляя за собой алый след на опавшей прошлогодней листве и на новой весенней траве, на истоптанной почве тропинок и камнях. От физической боли он уже не страдал. У бессмертных есть ещё и такая способность: они могут произвольно снижать (или даже совсем "выключить") болевую чувствительность целиком всего тела, или только отдельных частей, сохраняя при этом подвижность и некий ограниченный спектр остальных ощущений, кроме собственно боли. Например, тепла/холода и давления. Из всего вышесказанного можно сделать логический вывод - физических нестерпимых мучений недобиток в тот момент не испытывал. Всё полегче. Но с душевным страданием: горьким гневом бессилия, ужасом и досадой (всего прежде - на себя самого, свою неосмотрительность)он совсем ничего не мог сделать. Лишь стенать, проклинать всё на свете, и плакать. (продолжение следует) Строго 18+ Прошу воспринимать как черновик. (...) В тот момент у него всё ещё оставались шансы выжить. Потому, что бессмертный - это вам не какой-нибудь относительно хрупкий homo sapiens (даже если с виду очень похож), а иное создание - не природы, не богов или магии, а союза искусства и науки, далеко обогнавшей всем известную. Дай ему всего несколько дней покоя где-нибудь в безопасном укрытии, где тепло и в достатке чистой пресной воды, и все раны закрылись бы, организм починил бы (или вырастил заново) те системы, без которых невозможно питаться, а дальнейшее стало бы делом времени. Через год - полтора даже шрамов никаких не осталось бы. Все разгладились бы без следа, даже самые грубые. Того больше: иногда приключалось, что бессмертные оставались без трёх четвертей тела, сохраняя лишь голову и совсем небольшую часть торса. Тем не менее они выживали! А потом у них заново отрастали утраченные руки, ноги и прочее. Как ни в чём ни бывало! Или даже ещё лучше прежнего. Потому, что - почему бы и нет, если ваше сознание обладает над телом властью как бы ни большей, чем у скульптора - над куском мягкой глины? С той лишь разницей, что бессмертным не нужны инструменты, чтобы править свой облик, как самим взбредёт в голову. Речь не только о том, чтобы просто поменять цвет волос, похудеть или наоборот, нарастить больше мяса, изменить рост и пол, а о метаморфозах куда более поразительных, иногда - почти сказочных. Например, они могут мутировать в совершенные копии представителей других видов животных. Самых разных, каких ни пожелали бы: хоть в кита в океане, хоть в крота под землёй. Или даже обернуться крылатым огнедышащим змеем вроде тех, на которых можно полюбоваться в фантастических фильмах. Но, поскольку волшебство тут действительно ни при чём, трансформация будет продолжаться тем дольше, чем значительнее перемены. В самом лучшем из случаев - ни на миг не быстрее минимального срока, в который их получится втиснуть, не нарушив законы природы. Взять хотя бы всем знакомую бабочку, именуемую на латыни Pieris brassicae (а в народе «Капустницей»). Даже эдакой крохе на последнюю изо всех её метаморфоз в окончательно взрослую форму нужно самое малое - восемь дней, а порой - и до месяца. Теперь только представьте, сколько времени и других самых разных ресурсов может требоваться, чтобы некий бессмертный «перекинулся» из не самого крупного гуманоида - в исполинского ящера со способностью изрыгать настоящий огонь. Здесь вполне можно было бы прийти к выводу, что во что-нибудь маленькое и совсем не волшебное пределаться проще. Вовсе нет. Тоже вряд ли получится, не потратив много дней и энергии. К сожалению ли, или всё-таки к счастью - моментальные и "дешевые" превращения невозможны ни в реальной природе, ни в историях, претендующих быть похожими на правдивые. Лишь одно. Но, зато, уж оно-то доступно всем и каждому: из кого-то живого - в нечто мёртвое. Может статься, бессмертный лишь о том и мечтал, чтобы разом - одним махом - положить конец всем своим мукам. Но для этого, как уже говорилось, существам его рода недостаточно было просто решиться. Приходилось концентрировать на своём умирании всё желание и волю, ни на что больше не отвлекаясь. А для этого, в свой черёд, надо было бы перестать убегать. Замереть без движения на том месте, где оставишь свой труп - до тех пор, пока местные падальщики не растащат его по кускам кто куда. Но не каждый способен на подобные подвиги духа, сознавая, что рискует не успеть довести замысел до конца и опять угодить в те же самые когти, из которых однажды удалось ускользнуть только чудом. Оказаться в них снова, всё ещё оставаясь живым. Даже больше того: остановкой, возможно, лишь приблизив момент. Эта мысль и гнала доходягу ползти дальше, не смотря ни на что: под хруст всех переломов, волоча отказавшие ноги, невзирая на распахнутый настежь живот, по пути неизбежно загребая жуткой раной прошлогодние листья и другой лесной сор. Так он полз до тех пор, пока ровное место вдруг не кончилось. До того неожиданно, будто кто-то огромный просто выдернул землю прямо из-под него, точно скатерть в старом фокусе со столом и посудой. Но, в отличие от тех чашек и блюдец, бессмертный не сумел ни остаться на «столешнице», ни хотя бы уцепиться за край. Мир вокруг завертелся волчком, а когда снова остановился, беглец вдруг обнаружил себя лицом вниз на прохладном, сильно пахнущем тиной и немножечко рыбой, берегу безымянной реки. Он попробовал ползти дальше. Как и раньше, совершенно не глядя, куда именно, лишь бы только вперёд… Но внезапно дорогу преградила вода. (продолжение следует) Несказанный Край. Фрагмент 3 Вероника Ионова Прошу воспринимать данный текст, как черновик, так как я собираюсь ещё много раз возвращаться к нему, чтобы править, и править, и править. Не сказка! Строго 18+. (...) Но внезапно дорогу ему преградила вода. Недобиток осознал это лишь тогда, когда вытянул вперёд руки и они оказались в ней по самые локти, а пальцы ухватили не траву и не корни, а набрали в пригоршни вязкий ил. Только тут он поднял голову выше, взглянул дальше, и увидел поток. Реку слишком широкую и глубокую для того, чтобы пробовать одолеть её вброд даже будучи в полном здравии. Разве что попытаться переплыть, но для этого надо было быть не просто умелым, но физически сильным и заранее хорошенько отдохнувшим пловцом. Осознав ситуацию в полной мере, бедолага разрыдался у кромки воды. Его кровь в это время продолжала капать частыми каплями и стекать ручейками, извивавшимися, словно алые змейки, в такт пульсации сердца, и бедняга совершенно ничего не мог с этим поделать. Скажем к слову, обычно у бессмертных не бывает долгих кровотечений. Их сосуды очень хитро устроены: они сразу сами пережимаются вокруг места, где повреждены, направляя кровоток в обход ран по другим - уцелевшим путям. Кроме случаев, когда тех недостаточно (или вовсе уже не осталось), но сердце всё ещё продолжает работать - тогда крови больше некуда деться и она всё-таки отправляется (под известным давлением) в пострадавшие жилы. В результате - вытекает из них. Для бессмертного это означало примерно то же самое, что и для любого другого существа, у которого есть артерии с венами и по ним циркулирует жидкость с приблизительно теми же функциями. Вместе с кровью беднягу покидала сама жизнь и последние силы. А ему оставалось лишь смотреть, как она заполняет углубления в глине, а потом течёт дальше под уклон, достигает воды и тает в ней алым дымом. Время тоже текло. Истекало. Уходило мгновение за мгновением, и его было не задержать, как и кровь, как и реку, безразлично её принимавшую и бесстрастно уносившую прочь. Как ни в чем ни бывало! Словно так и положено. Будто чья-нибудь страшная и нелепая гибель - вообще самое заурядное из всего, что могло приключится на ее берегах! Взгляд бессмертного скользнул дальше - вперёд по бесчисленным солнечным бликам, покрывавшим поверхность реки нестерпимо сверкавшими золотыми чешуйками. А потом он поглубже вдохнул, стиснул зубы и сполз с берега в воду. В раны сразу же хлынуло ледяным терпким полымем, но бессмертный в тот же миг запретил себе ощущать эту новую муку, и она отпустила. На одних лишь руках, из последних оставшихся сил загребая по дну, недобиток постарался забраться как смог глубже - туда, где набравшемуся сил течению было проще подхватить его и унести. В свои лучшие времена он и правда был отличным пловцом, но теперь из всех навыков мог использовать только один, причём самый простецкий: повернуться в воде навзничь, расслабиться и дрейфовать на спине. Эта тактика, при умелом её применении, позволяет оставаться на плаву дольше всякой другой, да ещё и почти не шевелясь. Но при этом становится невозможно лишний раз оглядеться вокруг. Ведь лицо запрокинуто к небу, а вертеть головой и тем более поднимать её над водой из описанного положения не получится - без того, чтобы не задействовать снова руки, ноги, всё тело целиком, пускай даже и не в полную силу. Поначалу бессмертный и не думал оглядываться, опасаясь нарушить слишком хрупкий баланс и сразу кануть на дно. Но потом всё же не утерпел и, скосив глаза в нужную сторону, успел бросить последний быстрый взгляд на покинутый берег. Зуд желания лишний раз убедиться, что тот всё ещё пуст, оказался чересчур уж силён. Перевесил даже худший из страхов: вместо этого обнаружить, что погоня и правда "наступала на пятки". До сих пор ещё "дышит в затылок", как бессмертному то и дело мерещилось, пока полз через лес. Если бы вдруг и правда увидал там врага (иногда и животное можно так называть), то, наверное, сразу умер бы как обычное, не бессмертное существо. Не прикладывая никаких специальных усилий, а как будто бы "ни с того, ни с сего". Его сердце тут же остановилось бы, или разорвалось, или что-нибудь приключилось бы с мозгом (что-то вроде обширного стволового инсульта, и амба. Вместо этого раненый испытал величайшее облегчение, увидав, с какой скоростью отдаляется от него та проплешина в камышах, по которой он только что полуполз- полуплыл, выбираясь поближе к стремнине*. А чуть выше всего этого - ещё полупрозрачные слишком ранней весной кроны клёнов, верб и ив, и других самых разных деревьев закачались от внезапно налетевшего ветра и взмахнули ветвями, будто бы попрощались. Мощь течения превзошла даже самые смелые ожидания беглеца. Удивив, кроме прочего, неестественно прихотливой траекторий, по которой в один миг утащило почти к самой середине реки. Там струение вод набиралось ещё большей энергии и какой-то совершенно особенной, удивительной плотности, от которой до упругости живой плоти настоящего тела оставалось всего ничего. Но, конечно, недобитку это только мерещилось. По-другому и быть не могло. Просто грезилось, как и то, что река неожиданно обрела свои собственные и рассудок, и волю и способную на сочувствие милосердную душу, пожалела его и решила чуток подсобить. Зато сам доходяга к тому времени в полной мере «дозрел» до такого состояния духа, при которого даже самые убеждённые атеисты иногда начинают верить сразу во всё: в богов, призраков, карму, знаки и приметы,… почему бы и не в духов-хранителей рек? Даже если и не полностью вдруг поверил в «водяного», всё равно - губы сами собой вполне искренне прошептали «Спасибо», а руке захотелось погладить это нечто в воде… чего там, разумеется, не было, да и быть не могло. Ничего, кроме (всё-таки отдавая им должное) вправду очень упругих завихрений течения. Но ведь это обычная физика. Тем не менее, доходяга продолжил раз за разом повторять этой «физике» все слова благодарности, приходившие в те минуты на ум, точно некое заклинание от отчаяния и слишком сильного страха. Совершенно беззвучно, - потому, что был уже очень слаб и давно сорвал голос. Но, при этом, с каждым новым всё меньше сомневался в том, что кто-то или что-то его всё-таки слышит. Собственные уши раненого находились в тот момент под водой, отделившей его слух ото всех, как есть, звуков из воздушной стихии совершенно неприступной преградой. Тем отчётливей и богаче зазвучала для бессмертного внутренняя жизнь реки. То была настоящая, хоть и странная музыка бесконечного множества самых разных журчаний, и отдельных таинственных всплесков, звонов, стуков и шорохов. Можно было представить, как течение подхватывает в глубине небольшие нетяжёлые камушки и пустые ракушки, заставляя их перекатываться, ударяясь друг в друга и об камни побольше. А ещё - по обломкам затонувших тут лодок. Может быть, даже целых больших кораблей… почему бы и нет? И, возможно, по чьим-нибудь давно мертвым и совсем уже чистым костям. А потом, вослед звукам и образам, и как будто бы - тоже вместе с водой, заполнявшей его уши и раны, в голову беглеца осторожно пробралась одна мысль, показавшаяся не совсем своей собственной. Скорей всё-таки чьей-то чужой. Словно кто-то невидимый прошептал ему на ухо: - Не сдавайся, держись. Оставайся живым. Удержись на плаву. И река отнесет тебя к людям. Где-то вниз по течению есть один небольшой городок. Ты и сам это знал, но забыл. Это посуху через лес путь туда был кружнОй, потому и неблизкий. А река донесёт напрямик и намного быстрее. Там дома стоят прямо вдоль берегов. Над рекой есть мосты. Люди ходят на лодках. Кто-нибудь обязательно ловит рыбу, сидя на берегу. Кто-нибудь тебя точно заметит. И поможет. Увидишь, так и будет. - Не успеют - бесконечно устало возразил про себя этим мыслям бессмертный: - Я уже умираю. Это больше не зависит от того, хочу сам или нет… и отлично. Не успел он додумать эту мысль до конца, как со дна его разума, или даже откуда ещё глубже - из-за самой последней границы, отделяющий личность от единого общего мира, за которой и правда можно слышать и понять плачь камней, смех огня, вздохи ветра и советы воды, вновь поднялся тот же самый ненавязчивый шёпот. - Не отчаивайся. Может быть, для тебя ещё вовсе не всё кончено. Ведь бессмертные очень живучи. Даже, если потеряешь сознание… - Я тогда захлебнусь - констатировал доходяга очевидную правду. - Даже, если и так. Всё равно, ещё долгое время после этого тебя можно вернуть. Подлатать твоё тело, а потом оживить. Ты ведь сам это знаешь. - Да - подумав, согласился несчастный: - Возможно… От таких разговоров смертный ужас, до тех пор всё ещё донимавший, понемногу совсем отпустил его. А на смену явилось очень тёплое и уютное чувство, будто впрямь получилось ускользнуть и от смерти, и разом - от вообще всего зла. Даже воспоминания о плохом вдруг утратили всю свою остроту и поблёкли за секунды так, как если бы выцветали день за днём уже многие годы. Сотни, тысячи лет. Вслед за этим беглеца посетило озарение, будто самого худшего - просто не было! Никогда! Не случилось. Приснилось в очень давнем кошмаре, или как-нибудь по-другому померещилось. Только-то и всего! И тогда доходяга наконец-то вздохнул с настоящим облегчением - в первый раз за очень долгое время. Потому, что ведь прочее всё действительно можно было поправить у такого, как он, существа. Как-нибудь заживёт. После этого вздоха, сердце раненого начало успокаиваться. Понемножечку затихать. Оно билось всё медленней, а от тела, постепенно густея, продолжало расплываться по воде во все стороны ярко-алое марево, так похожее на туман или дым. Сам бессмертный не мог это увидеть и уже мало что понимал. Он забыл обо всех своих ранах, унижении, боли и горе. Мысли сделались до смешного простыми и короткими, да и те умудрялись вовсю путаться. То и дело и вовсе рвались. Так частенько бывает за мгновение до того, как кого-нибудь окончательно сморит сон. Зато грёзы, при всей их фантастичности, становились всё реальней, всё красочнее. В них река окончательно превратилась в нечто вроде древнего божества. Как положено богам этого рода - исполинских размеров. Бесконечно громадного роста, соразмерной ему полноты, первобытно прекрасную женщину, облачённую в многослойные длинные золотистые и серебряные одеяния, и с такими же пышными волосами, расплетёнными и струящимися по плечам и груди. Она тоже плыла на спине, одновременно оставаясь на месте, и одно не мешало другому. Потому, что абсолютно всё в ней состояло из одной лишь воды, завихрений течения, игры света и тени. А ещё ее образ постоянно умножался внутрь себя самоё, как у куклы-матрёшки. В самом крупном из своих воплощений водяная богиня заполняла собой русло реки целиком, омывая оба берега рукавами и локонами, начинаясь у истока где-то в дальних горах со змеиного (а не рыбьего вовсе) хвоста, головою - возлежа на коленях у Великого Океана, запрокинув лицо к звездному небу. В том далёком краю в этот час была ночь. Внутри этого, наиболее крупного образа, заключалась ещё целая вереница других, один меньше другого. Самый маленький был, однако, всё ещё так велик, что бессметный, вытянувшись во весь рост, целиком помещался у богини в ладонях, сложенных над её лоном лодочкой. В этой грёзе беглец то вдруг видел себя в них словно со стороны, - так, как если бы он и вправду на секунду-другую выходил прочь из тела, и смотрел с высоты сверху вниз. То как будто опять возвращался и вновь чувствовал под собой и вокруг исполинские пальцы воплощённой стихии. Они были немыслимо бережны. Бесконечно нежны… «…просто брежу… это галлюцинации…» - промелькнуло в той части угасавшего разума, где пока ещё теплились искры здравого смысла. В то же самое время, мысль спросить сам мираж, так ли это, не казалась ни странной, ни глупой. Не смущало и то, что разговор продолжался почти полностью в мыслях, а не с помощью слов. - Ты мне просто мерещишься? Да? - Ты так думаешь? - Если нет, тогда кто ты? - А кого бы ты хотел сейчас слышать? - вопросили в ответ: - До сих пор не узнал меня? - Я… не знаю. Мне мерещится что-то, но… это ведь невозможно. - Почему? - Потому, что… - начал было возражать недобиток, и лицо его снова исказилось страданием: - …я же видел, как ты… Но Река не позволила довести эту мысль до конца. - Но ведь я говорю с тобой. Значит, это не так. Отчего-то сей «довод» показался недобитку до того убедительным, что он тут же вновь совсем успокоился. Даже разулыбался от нахлынувшей радости. То есть, ему только почудилось, будто он улыбается, а в реальности бледные помертвевшие губы едва дрогнули. А потом, всего пару мгновений спустя разум вновь слегка прояснился, и бессмертный зажмурился, только слёзы всё равно полились из-под век. Их уже невозможно было сдерживать, да и смысла в том не было. - Каким образом ты спаслась? - Легче лёгкого. Да ведь ты уже сам догадался, что ничего вовсе не было. Тебе просто приснился страшный сон. И сейчас ты по-прежнему спишь. Твой кошмар продолжается. И поэтому тебе кажется, будто все, что с тобой приключилось, настоящее. Но уже очень скоро ты проснёшься. В безопасности, дома, в своей собственной тёплой пастели. И тогда сам увидишь, это был только сон. - Ты клянёшься, что всё так и будет? - Да. Чем хочешь. - И ты тоже проснёшься? Живая? Невредимая? - Разумеется, да. Хоть, возможно, и не рядом с тобой. - Мы опять будем вместе? Обещаешь? - Если сами того захотим, да. Конечно. Время остановилось. В безвременьи на границе миров, ставшей тонкой и хрупкой, как весенний подтаявший лёд за мгновение до того, как он треснет, тихий голос, глубокий, как море, продолжал шептать на ухо обречённому всё, что тот хотел слышать, и могло бы утешить. Продолжал и тогда, когда слушать сделалось уже некому. (продолжение следует) _____ *Стремнина — Место в реке, потоке с бурным стремительным течением; быстрина. И как раз в тот момент, когда это случилось, на суглинистый узкий пляж, где ещё не просохла кровь сбежавшей добычи, сойдя вниз с крутизны, осторожно ступил некий зверь. Это было абсолютно уникальное в своем роде животное. До него мир таких не видал, да и после уже вряд ли увидит - по причине хотя бы того, что самим фактом своего появления твари нарушали самый главный Закон, и за это их уничтожали совершенно нещаднейшим образом. А ещё, главная их особенность заключалась как раз в том, что каждый эдакий зверь был крайне своеобразен и решительно неповторим. Ни на вид, ни одним своим свойством - не похож на других. То животное, о котором у нас тут пойдёт речь, ростом в холке и силой потягалось бы с буйволом, а в проворстве и ловкости ему не было равных среди самых грациозных кошачьих. Его морда, длинная и широкая одновременно, на три четверти состояла из поистине ужасающей пасти, полной острых зубов, формой напоминавших акульи. Они были относительно мелкие, но количество поразило бы даже смелое воображение, ведь росли эти зубы сразу в десять рядов! А ещё, их состав постоянно менялся - обновлялся точь-в-точь так же, как у выше упомянутой рыбины: то и дело вылезавшие новые вытесняли собой старые так, что те выпадали, не успев износиться, оставаясь всё ещё вполне острыми и здоровыми. Только, как ни крути, - не острей и не крепче свежевыросших, так что в целом это было оправдано. Уже судя по одним лишь зубам, можно было сделать правильный вывод, что животное - хищник. Что до масти, шерсть чудовища была чёрной, как ненастная ночь, и на больше поверхности тела - очень жёсткой, короткой и настолько густой, что шерстинки постоянно стояли торчком. И поэтому, взглянув издали, шкуру зверя можно бы сравнивать с бархатом или плюшем. Но вблизи и на ощупь - уж скорее с частой щёткой из кабаньей очень грубой щетины. В то же самое время сверху на голове, тыльной стороне шеи, на плечах и верхней части спины росла пышная грива - относительно длинная, из волос, огрубевших настолько, будто бы приготовились вот-вот стать уже самыми настоящими иглами, на манер дикобразьих. Всякий раз, когда что-нибудь вызывало недовольство животного, эта грива поднималась торчком. А потом вновь ложилась и за счёт густоты и крайней жёсткости делалась чем-то вроде доспеха, преотлично спасавшего основание черепа и хребет существа если и не от пуль, то от копий, мечей, топоров и всего им подобного. И, конечно - от чужих клыков или когтей, если вдруг приключатся (например, рысьих или медвежьих). Собственные когти зверя были точно мясницкие крючья - также загнуты чёрными полумесяцами и остры. Так остры, как способны оставаться подолгу лишь кошачьи, - потому, что умели втягиваться внутрь подушечек пальцев, и совсем не тупились при ходьбе. И конечно, никто не удивится, если я сообщу, что питалось животное исключительно мясом. В идеале - самой свежей, ещё тёплой убоиной. Впрочем, монстр и остывшей мертвечиной не брезговал, лишь бы только не успела протухнуть. А вот падаль с душком совершенно не годилась ему, от такой зверь однажды неприятнейшим образом заболел и с тех пор не притрагивался, даже если был очень голодный. Тем не менее, пасть чудовища постоянно смердела разорённой могилой. Ведь зубов он не чистил (с какой стати животному вдруг начать это делать) и поэтому если между ними что-нибудь застревало, то оно там же и разлагалось - до тех пор, пока не истлевало совсем. Само чудище, кажется, не страдало от этого своего недостатка совершено никак. Ведь свой собственный смрад редко кто замечает, а больше было попросту некому. Не считая, конечно, жертв зверя. Но кого волновало их мнение? Его жизнь одиночки была крайне проста. В основном, она складывалась из еды, сна и игр. Спать зверь мог, где угодно: хоть на голых камнях на открытых всем ненастьям пространствах, хоть в глубоких пещерах или в снежном сугробе. Даже прямо на льду. К холодам шкура чудища прорастала дополнительным очень тёплым подшёрстком и любые морозы становились для него не страшны. А весной зверь линял, и до осени бегал в лёгком летнем меху, позволявшем не страдать от жары. Когда монстр хотел пить, он искал водопой. Когда есть, выходил на охоту: предпочтительно на самых крупных копытных, вроде лося, или на кабанов. Но в голодное время зверь не брезговал никакими животными. Иногда он ловил и людей, и съедал, и не чувствовал большой разницы между этими существами и любой другой живностью. Разве только в одном: человечина на вкус чудища представлялась слишком рыхлой и жирной, да к тому же всё время попадалась с какими-то неприятными привкусами - всегда разными. Но, зато этих слабых до смешного двуногих было очень легко добывать. Поймав крупную дичь, зверь не сразу её убивал. Чтобы мясо дольше сохраняло тепло, он сначала ломал жертве кости, а лишь только затем постепенно съедал заживо, выгрызая куски, представлявшиеся наиболее лакомыми. Кроме этого, если только не был слишком голодным, зверь любил поиграться с добычей: потрепать, повалять, а потом отпустить, чтобы снова догнать и поймать. Иногда чудище утоляло со своею добычей и иные хотения, которым вовсе не было чуждо. И опять отпускал. Пусть ползёт, сколько сможет. А сам зверь в это время мог прилечь отдохнуть. Чтобы после, выспавшись хорошенько, с пробудившимся свежим аппетитом вновь настигнуть свой обед и на сей раз заняться им всерьёз, а не в шутку. (Продолжение следует)