Персона

Случается так в жизни, что находится человек, который, что бы они ни делал, избавляет от меланхолии и хандры. Для Дениса Васильевича Давыдова — это хорунжий Попов. Только что, минуту назад, он ворвался к нему в штаб со словами: «Война окончена!», толкая перед собой человека во французской форме. Анекдот. Давыдову было весьма тяжело собраться, так как до этого он знатно приложился к бутылке, но улыбка все равно растянула его губы. Доблестный хорунжий утверждал с жаром, с великой радостью, стянув мешок с пленника, что изловил «Буанапартия». — Денис Васильевич, вы не поверите, почти не дергался, когда мы его с казачками накрыли! — радовался хорунжий, с нетерпением рассказывая подробности. Давыдов же, еле сдерживая смешки, узнав во французе полковника Можеро, которому за три дня до этого, защищая честь русского офицера, отвесил неплохую оплеуху, радовался как ребенок. Краткий диалог, состоящий из двух фраз: «Скажите этому сумасшедшему, что я не Император» и ответом вместе салютованием шпагой: «Сегодня вы Император», продолжился тем, что Император сегодняшнего дня, как и эти дикие русские, выпивал стопку за стопкой, желая либо согреться, либо отдохнуть от всех неудобств положения пленного. Изредка Император с тоской вглядывался в лицо офицера, умеющего говорить по-французски, словно умоляя, чтобы тот оттащил от него хорунжего, который, выпив, подобрел и чуть ли не тискал того в порыве искреннего счастья. — Ты мне, вот что, скажи, Попов, — усмехается вновь в усы Давыдов, уже не в состоянии стоять на ногах, потому сидя на одном из табуретов. — Как же ты узнал Бонапарта? Пьяно качается хорунжий, хохочет громко, а после вновь тянется к «Буанапартию», оставляя на его щеке небритой пахнущий спиртом поцелуй. Беспомощен Можеро, морщится, слегка отталкивая от себя Попова, мычит что-то невнятное и снова на Давыдова, умоляя, смотрит. — Так барышня мне помогла, Денис Васильевич! Помните, вы меня пленных в Юхнов конвоировать отправили? — Так, — улыбается Давыдов, подливая французу еще одну рюмку, что последний воспринимает с благодарностью. — Сударыня, как и вся ихняя порода души не чает в этом черте проклятущем. Первым же делом о том, какое восхищение имеет к нему, стала рассказывать. — Ага, — кивает Давыдов, не сдерживая смеха. — Так вот она мне «персону» его показала. А я уж, сдерживая себя, уже после обеда, как мог, уговорил ее подарить ту мне, пообещав, что изловлю для нее гада! — И что ж, подарила? — пропуская мимо ушей данное обещание, интересуется Давыдов. — А как жеж! — раскидывает руки в стороны хорунжий. — Эх ты, диавол лихой… — чешет подбородок Денис Васильевич, а потом вдруг хмурится. — Погоди, а как же твой собственный бюст? — Так разбился, — вздохнул хорунжий. — Но тот, что от барышни, лучше будет, Денис Васильевич. — Покажешь? — подмигнул вдруг напрягшемуся французу Давыдов. — Как не показать, счас! — спохватился хорунжий и поднялся на ноги, свалив со стола неаккуратным движением канделябр, а еще и задев «Буанапартия». Начал рыться в своем вещь-мешке, и через долгие минуты, пока Давыдов и Можеро разглядывали друг друга, один с надеждой, а другой с неприкрытым весельем, извлекает бронзовую голову, потом громко ставит ее на стол. — Вот это штука, — присвистывает Давыдов. Улыбается хорунжий. — Еще какая, Денис Васильевич. Вон, у Буанапартия спросите, голова его все помнит. Удивляется Давыдов. — Ты что ж, Императора по голове бюстом огрел? Смутился тринадцатый сын своих родителей, промямлил последнее еле слышно: — Ну, так… Это чтоб наверняка. Смех застрял в горле Давыдова, думал он сейчас, все ли рассказать пленному или пощадить. Но когда хорунжий вновь тянется к Можеро, чтобы еще раз сжать в медвежьих объятиях с каким-нибудь восклицанием наивно-дружеским, но при этом случайно задевает его затылок, заставляя полковника сморщиться, смеется так, что надрывает животики. Да, день действительно был полон приятных сюрпризов.