Души героев

      Ночной Лондон представлял собой жалкое зрелище. Даже в центре города осененные льющимся из окон светом улицы были мрачными и нелюдимыми. Участившиеся с неделю назад случаи нападений на экипажи резко сократили число извозчиков, появлявшихся на улицах послу полуночи, а те, кто все же был достаточно смел, мчали во весь опор, так что слышался только грохот колес, копыт, брань да ржание. Конечно, приближающееся Рождество вносило свои праздничные коррективы, но суть от этого не менялась. Город был холоден и окутан непроницаемой темнотой ночи, туч и несчастий.              Трудно сказать, что смерть Кроуфорда Старрика сильно изменила жизнь простого населения. Его приспешники не обладали прежней властью и были менее уверены в себе, но все еще позволяли себе задирать прохожих и нападать на тех, кто казался слабее. Если в Лондоне и стало безопаснее, то пройдет еще много времени, прежде чем горожане смогут привыкнуть к этому и хоть немного расслабиться. А к тому времени непременно появится новая беда, так уж устроено.              И будто бы все зря.              Для таких отдаленных районов, как Уайтчепел особенно. Почти каждый день кого-то избивали, лишали жизни, грабили, насиловали. И даже сил переживать уже не было. И надоело даже сокрушаться: ведь я был так близко, я мог помочь! Бесполезно. Всем не поможешь. Только истратишь себя по мелочам и можно рассеивать прах пеплом вдоль дороги, чтобы другим неповадно было. А впрочем, может, именно так и нужно? Ведь весь мир состоит из мелочей, из случайностей и деталей складываются преступления и каждый день не существовал бы без секунд.              Жаль только, что люди — это всего лишь люди, слабые, почти беспомощные. Им зачем-то нужно есть и спать, их так просто ранить. Того проще — сломать. И речь совсем не про позвоночник или другие кости.              Единственная панацея — не задумываться. Жить, как живется, и делать все возможное.              Просто иногда мысли приходят сами. Вползают в голову вместе с зябким декабрьским ветром, укутывают, как в пропахший плесенью саван. Становится душно. И между ребрами, словно опухоль, сердце бьется чуть быстрее обычного.              Не впервой. Это пройдет. Только все равно очень-очень больно.              И лучше бы это были ссадины или раны от клинков — их проще залечить. И в них есть хоть какая-то толика красивой благородной истории и смысла. В слезах, в выдранных усталым жестом волосах, в содранных об стену костяшках — ничего.              Говорят, в Лондоне, несмотря на узость улиц, можно почувствовать себя свободнее, чем где бы то ни было. Можно быть бандитом или бродягой, можно — музыкантом или рабочим, можно влюбиться в людей или разочароваться в жизни. И это, конечно, правда, но как сделать правильный выбор? Кем ты хочешь быть, когда замираешь, глядя на город с высоты птичьего полета? Люди, со всеми своими трогательными слабостями и пороками, как на ладони. Спешат куда-то, кого-то любят, кого-то — ненавидят, на что-то надеяться. И ты всего лишь один из них.              Самый, как и все, свободный в клетке из кирпича. Достаточно свободный, чтобы стирать в кровь ноги на пути к вовек недостижимой цели, чтобы биться до потери пульса, чтобы жить безрассудно и отчаянно, как в книгах, и чтобы иногда, очень редко, сокрушаться о несбывающемся.              И будь ты мальчишка-беспризорник, жандарм, герцог или ассасин — инвариант жизни отличается мало. Разница лишь в подбираемых в пучине отчаяния словах. Да и то не всегда.              Иви Фрай, например, выражалась так отчаянно и зло, что ее понял бы не всякий чернорабочий. Хотя, если честно, она надеялась, что это никто не слышит. Картина и впрямь была бы для стороннего зрителя почти комичной: сидящая на заднем крыльце дома изящная девушка, начищающая лезвие клинка и мешающая свое дело с отборной дворовой бранью, произносимой пусть и хриплым шепотом, но все же достаточно отчетливо. Впрочем, наверное, зрителю стоило бы заметить капли крови на ее сапогах и удалиться. Если жизнь дорога. А если нет, то…какая разница? Невинных ассасины не трогают. Это аксиома, правило, возведенное чуть ли не до молитвы.              Хотя иногда так хочется.              Еще с пару лет назад Иви бы подобной мысли испугалась, а теперь пропустила ее мимо, как и все остальные. Словно кто-то чужой в ее голове зачитывал монотонный монолог, а ей оставалось только слушать эту отравленную речь да чистить от крови и грязи оружие. На самом деле, речь о доверии. Иви этому «кому-то», пропитанному усталостью и злобой, научилась доверять. Пусть говорит ее губами, пусть жалуется на несправедливость мира, пусть сыплет проклятиями — главное, он всегда затихает, когда приходит время действовать.              — У тебя в лезвии будет дыра, — насмешливо сообщил голос, звучащий, однако, уже не в голове.              Иви, даже не оборачиваясь, могла представить чуть грустную улыбку на устах говорящего и то, как он кутается в накинутый на плечи зимний плащ, слишком теплый для такой погоды. Ему стоило бы давно спать, потому что час слишком поздний, а на утро у них большие планы, но что-то, верно, пошло не так. И Иви почти пожалела, что решила вернуться, а не провести ночь на улице или в поезде. Меньше всего ей хотелось кому-то что-то объяснять или, того хуже, принимать утешения.              Стоило быстрее решить, какая реакция будет более естественной: молчание или дерзкий ответ. Потому что если Генри подойдёт ближе, если только сможет разглядеть в неверном бледном свете ее лицо…              Иви уже раскрыла рот, чтобы задорно огрызнуться, когда послышались шаги, шорох ткани и Генри, подбирая полы плаща, сел на ступеньки рядом с ней. Он явно мерз: Лондон слишком жесток с выходцами из южных стран, но уходить уже не собирался.              — Что случилось? — осторожно спросил он, разглядывая блестящий клинок.              В лицо не смотрел. Может, знал, как это неприятно, а может, просто по случайности, но Иви была ему благодарна. Только в отражении на стали они видела сонные глаза и чуть нахмуренные брови. Значит, сама разбудила. То ли шумом, то ли ещё чем.              Иви покачала головой.       — Всё в порядке. Полный успех, так что можешь не переживать.              Она знала, что это не утешит, что шел он сюда не за этим и что жаждал узнать совсем другое, но больше говорить не собиралась. Царапающаяся усталость готова была прорваться сквозь едва затянувшуюся пульсирующую рану. А этого никак нельзя допустить. Чем меньше говоришь, тем проще держать себя в руках.              Но Генри продолжать расспрос не стал. Он затих, будто снова уснул, так что Иви могла продолжить свое занятие. Проблема была разве что в том, что клинок уже действительно выглядел как новый. А вести преисполненные желчи монологи предпочтительнее наедине с собой и собственной болью.              Да и едва ощутимое прикосновение теплого плеча слишком баловало и дразнило. Хотелось по-детски спрятаться в объятиях от холода, ночи и скулящего одиночества.              И чтобы не позволить себе задуматься об этом, Иви пришлось заставить себя говорить:              — Его отец работал в Сити на банду Старрика. Поэтому, когда его не стало, не стало и денег в семье.              «Он» — это тот, по чью душу пришлось сегодня явиться. Терроризирующий торговцев юноша, убийца, основатель чуть ли не новой банды. С ним могли бы разделаться обычные Грачи, но было решено для начала посмотреть, что это за человек. Что ж, Иви посмотрела.              — Я оставила его матери и сестре деньги на первое время, но дальше…       — Крушение империи всегда влечет за собой жертвы всех сторон конфликта. Мы можем смягчить ущерб, но не ликвидировать его, — отозвался Генри и искоса, будто испуганно, глянул на Иви.              Злиться она не собиралась. По крайней мере, пока.              — После смерти его и ближайших соратников, многие просто бежали из города. Без наших связей некоторые предприятия бы встали, некоторые — вовсе закрылись. Нищета, беспорядки… Мы обошлись хотя бы без этого, что тоже неплохо.              Иви понимающе кивнула и спрятала кукри в лежащие рядом ножны. Хватит с них на сегодня. До новых битв. До завтра.              В этом городе ни единого спокойного дня. Будто он проклят кем-то невероятно могущественным. И никакие артефакты тут уже не помогут. Впрочем, Иви не была уверена, что хоть в одной из шумных столиц по всему свету дела обстоят хоть немного лучше. Так уж устроены люди. И, как у диких зверей, инстинкт вырывать желаемое, преступая мораль и закон, у них в крови. Чистый эгоизм. Вряд ли без него могли бы существовать отдельные развивающиеся поселения и целые цивилизации, сметающие все на своем пути, подобно огромным жерновам.              В каком-то смысле каждый герой — эгоист. Жертвовать собой, чтобы успокоить душу, задыхающуюся от смрада преступлений и грязи.              В каком-то смысле…              Иви не хотелось об этом думать. Она просто стремилась помогать людям, потому что так завещал отец, потому что в этом смысл существования всего их рода и еще потому, что не умела ничего иного. Да и не хотела, если бы честным. И если завтра чуть свободнее вздохнет тот, кто сегодня сжимался в углу от страха и ждал удара или пули, то все не зря.              Лондон меняется. Растет почти с каждой прожитой секундой. И все большей Грачей, щеголяющих в новеньких зеленых плащах. Иви не раз видела, как их провожают завистливыми взглядами насквозь пропитые завсегдатаи баров. Значит, сегодня престижно быть символом справедливости и борьбы. Значит, сегодня у мира еще есть шанс.              Если бы только иметь возможности хоть на долю секунды заглянуть в будущее, лет на двадцать. Стало ли в городе спокойнее? Стали ли люди хоть немного счастливее?              Холод отчаяния пробирал до костей. Это не навсегда. Скоро пройдет. Да что там, уже завтра адреналин в крови, новые планы, стремления, азарт — они не оставят никакого места для пустых страданий и бессмысленной философии. Но пока они были здесь, и каждый вдох разрывал легкие.              Иви закашлялась, чувствуя, как отрава скользит по горлу. Хотелось то ли выплюнуть ее, то ли выдрать, вместе с глоткой и схваченными судорогой связками.              — Может, принести что-нибудь? — осторожно спросил Генри, касаясь сжатой в кулак ладони.       — Пройдет, — прохрипела Иви в ответ. — Просто подавилась.       — И все же тут слишком холодно, — голос Генри стал чуть строже, и стоило бы одернуть его. Кто он такой, чтобы учить и раздавать приказы, которые даже не касаются работы? Но кашель снова царапнул горло, и Иви смогла только махнуть рукой, надеясь, что ее жест будет растолкован правильно.              Напрасно.               Генри поднялся и скрылся в теплой темноте лавки.              По крайней мере, он не пытался уговорить Иви пойти внутрь и греться у камина. И это определенно заслуживало благодарности. Ей хотелось, чтобы прохлада ветра и ночь смыли, просто выбили из головы все тревоги и разочарования, опустошили. И тогда можно было бы уйти в дом и закрыть за собой дверь, оставляя переживания до следующего раза.              На свежем воздухе, даже если он пропитан смогом и запахом грязи и пыли, всегда думается чуть лучше и проще. Наверное, в четырех стенах Иви бы и вовсе задохнулась от ужаса перед отчаянными мыслями, проносящимися в голове. Их было слишком много, и между висков так удушающе тесно…              Иви пристегнула ножны к поясу, потом несколько раз провела уже грязной тряпкой по носкам сапог, но так и не смогла оттереть кровь до конца и решила оставить эту проблему до завтра. Стоило еще купить немного пороха и забрать сделанные в оружейной на заказ метательные ножи. Какие праздные мелочи… Иви невольно фыркнула, наблюдая за тем, как легко ее мысли перетекли в столь банальное, бытовое русло.              Тоже, вообще-то, так по-человечески.              Иви притянула колени ближе к груди и, обхватив их, зевнула. Хотя до рассвета было еще часа три или четыре, ей казалось, что небо впереди, между крышами домов стало чуть светлее. Хоть, возможно, ей лишь хотелось это видеть. Лишь бы не пожар. Она вдруг вспомнила про «Альгамбру» и все предшествующие трагедии в театре события, о которых Джейкоб согласился рассказать, только когда изрядно напился и был готов заснуть после каждого произнесенного слова.              И если в самом деле поверить, что пьяный братец не придумал и не прикрасил ни одного факта, то можно задуматься еще и о том, заслуживал ли смерти Максвелл Рот. Так ли он отличался от них самих? Он шел, выстилая за собой кровавую дорожку, они — оставляли почти такие же следы. Отличие состояло лишь в осознанности последствий.              Иви тряхнула головой. Бред. Отличие в другом. Они еще могли что-то исправить: вовремя помочь деньгами или делом, а жертвы Максвелла Рота были мертвы. И в этом суть. Им изначально было не по пути, и только Джейкоб был достаточно наивен, чтобы не разглядеть это.              Когда позади снова раздались шаги, Иви уже достаточно пришла в себя, чтобы не огрызать и не спорить. Она только придвинулась ближе к перилам, чтобы Генри мог сесть удобнее, чем до этого. Сквозь морозный запах зимы почувствовался аромат пряностей, цитрусовых и тепла.              Сквозь липкий туман тоски почувствовалось живое любопытство.              Иви обернулась ровно в тот момент, когда Генри уже аккуратно садился, стараясь не расплескать содержимое больших кружек, над которыми вился пар.              — Глинтвейн, — пояснил Генри в ответ на заинтересованный взгляд. И тепло улыбнулся, явно польщенный мелькнувшим в нем восхищением. — Плюсы моего происхождения в том, что даже в километрах от родины я могу покупать ее товары чуть дешевле, чем все вокруг. Нужно только уметь договариваться.              Иви вспомнила цены на свежие специи в лавках Лондона и понимающе кивнула. В том поселении, где они с Джейкобом выросли, ничего подобного и вовсе не продавали. Хотя некоторые соседи незадолго до Рождества ездили за пряностями в большие города, а потом перепродавали соседям. И, вероятно, неплохо на этом зарабатывали.              Иви осторожно взяла свою кружку. Замерзшие руки приятно закололо теплом.              — Подумать только, — задумчиво продолжил Генри, наблюдая за плавающей на поверхности долькой апельсина, — сколько лет живу в Лондоне, а так ни разу и не праздновал Рождество. Наверное, если бы Джейкоб не притащил эту елку, я бы даже не вспомнил.              Иви негромко рассмеялась. Джейкоб действительно буквально втащил настольную елку в лавку, обиженно объявив, что потратил на нее кучу денег, а в поезде ее оставить запретила Агнес. Объяснить, что ее возмутило больше: воспламеняемость ели или обилие конфет и фруктов в качестве украшений, которые постоянно съезжали с веток с разлетались по всему вагону — он так и не смог. Да и, наверное, не особо хотел. «Делайте с ней, что хотите! — произнес Джейкоб полным трагизма голосом, отрываясь от разглядывания сломанной при транспортировке ветки. — А мне испортили праздник, так что я собираюсь забыться на несколько дней, заливая свое горе…слезами!»              — Я тебя понимаю, — вдруг произнесла Иви, несколько смущенно потирая рукой шею, и тут же быстро продолжила, почувствовав в направленном на нее взгляде нескрываемое удивление: — Нет, конечно, в детстве у нас было настоящие Рождество! Отец всегда готовил подарки, мы покупали индейку… Но потом мы выросли и все, знаешь, просто рассеялось? Мы выросли.              Она пожала плечами и сделала первый глоток. Глинтвейн был обжигающе горячим, но пить было можно, хотя и не различая вкуса. Генри последовал ее примеру, но, видимо, предпочел подождать, потому что довольно скоро отстранился.              — Джейкоб очень расстраивался. Только не говори ему, что я тебе рассказала!              Генри мягко рассмеялся.              — Я не желаю тебе смерти, так что…              Иви улыбнулась в ответ.              — Тебе, наверное, совсем непривычно среди всего это? — сказала она чуть позже. — Все эти темные улочки, вечные дожди….              — Зима гораздо хуже, чем вечные дожди, — перебил Генри и снова рассмеялся. Он поднял руку и обнял Иви за плечи, так что она даже невольно задумалась: это проявление нежности или попытка согреться? — Я бежал в Лондон, когда голова кипела от переживаний, мыслей и попыток разобраться, что делать дальше. Так что мне было не до непривычных традиций и климата. А когда все более-менее пришло в норму и я был готов удивляться, все уже стало привычным. Почти родным.                     — Прости, я…       — Все в порядке, правда. Говорю же: привык, — Генри повернул голову, утыкаясь в висок. Нос у него оставался, несмотря ни на что, холодным.       — Значит, ты совсем не скучаешь по дому?       — Скучаю, — он ответил легко, не задумываясь, но и не спеша, как если бы слишком волновался. И Иви почувствовала, что вдруг успокаивается от этого неспешного тона и решительного смирения, вызывающего настоящее восхищения. Она знала, что если будет возможность, Генри будет готов сражаться за возможность вернуться в Индию, доказать свою ценность, возродиться в глазах местного Братства, а до тех пор… До тех пор он будет здесь, выполнять посильные задачи, защищать Лондон. И никогда — жаловаться.              — Знаешь, у нас ведь тоже были потрясающие праздники! — Генри вдруг отстранился, поставил кружку рядом с собой и широким жестом обвел затянутый мглой, словно драпом, двор. — Представь: вечерний час и полыхающий до неба костер.       — Похоже на сцену расправы инквизиторов, — коротко усмехнулась Иви и тут же получила локтем под ребра. Желания шутить это не отбило.       — Десятки девушек выходят танцевать, так что пламя отражается в их украшениях. Другие — поют, кто-то исполняет традиционную музыку. Наши ровесники и те, кто еще старше, в основном наблюдают со стороны, играют, разговаривают, но тоже нередко присоединяются. И так до самого утра. К рассвету уже болит от смеха и песен горло, стоптаны ноги, а ты не можешь остановиться. И вокруг сотни горящих глаз и ни следа усталости. Костры ярче солнца, улыбки — ярче костров. И несмолкающая музыка, каждый год новая, потому что никто уже не помнит, что тогда играли непослушные руки.       — Ты участвовал во всем этом?       Генри хмыкнул:       — Не хочу хвастаться, но я был одним из лучших танцоров.              Иви мгновенно встрепенулась.              — Я хочу это видеть!       — Ну нет, — смеясь, ответил Генри и решительно помотал головой в ответ на шутливый толчок в плечо. — Представляю, как ужасно это будет смотреться без музыки и еще пары-тройки молодых людей.       — Ну пожалуйста!                     Генри покачал головой и осторожно заправил волосы девушки ей за ухо. Иви просто понадеялась, что румянец не выдал, насколько этот жест был неожиданным и приятным.              — Когда-нибудь — обязательно. Но не сейчас. Лори, — его безупречный английский выговор на этом слове болезненно сорвался, — это праздник огня и света. Будет просто кощунственно вспоминать его песни и танцы здесь. Но однажды… Хорошо?              И, не дожидаясь ответа, он осторожно коснулся губами лба, так что Иви уже и не могла возразить. Оставалось только опустить ресницы и признать поражение. Временное, разумеется. Она не знала, что Генри скрывает за своими «когда-нибудь» и «однажды», но это было и не так важно. По крайней мере, в одном он был прав абсолютно точно: место тут неподходящее. Слякоть, грязь; даже если годы назад он действительно был так хорош, то теперь, спустя пять или шесть лет без практики… Иви бы очень не хотелось потом очищать его белоснежное (некогда) одеяние или, еще лучше, тратиться на новое взамен безвозвратно утерянного.              — Кстати о привычках, — вдруг проронил Генри через некоторое время. К тому моменту глинтвейн был почти допит, и на улице стало ощутимо холоднее. — Ведь у нас тоже отмечали Рождество. Не все и не везде, но я видел, что это такое и зачем. Да и твой отец много рассказывал.       Иви невольно вскинула брови.       — Я думала, он был твоим учителем.       — Учителем, другом, спасителем, — Генри крепче сжал кружку и ощутимо напрягся. А Иви вдруг осознала, что они никогда не разговаривали об Итане Фрае. Конечно, его имя стало причиной их встречи, конечно, оно было на слуху у многих в Лондоне, но все это не то. Разве можно назвать короткий, спешащий куда-то, к какой-то цели разговор настоящим? — Он сделал для меня очень много. И я не уверен, что при жизни отплатил хотя бы треть. Так что расплачиваюсь сейчас.       Он весело ухмыльнулся, но Иви ответить ему тем же не смогла. Ей было неожиданно стыдно от мысли о том, что она всегда считала Итана их с Джейкобом отцом. Она смотрела на Генри через призму эгоистичного «он знал моего папу», будто имела какие-то особенные права. Будто только они, дети, Итана знали по-настоящему, а все остальные лишь проходили мимо, касались, знакомились, чтобы забыть через пару часов.              И только теперь, как бы глупо это ни было, Иви поняла, что Генри не просто знал ее отца — Генри знал Итана Фрая, Генри знал своего наставника. И это тоже была история. Может, даже важнее, чем текущая в жилах кровь.              — Ты расскажешь мне о нем? — вдруг спросила Иви, пряча взгляд в почти пустой кружке.       — Об Итане? — Генри был заметно удивлен, но, к его чести, не стал приставать, унимая совершенно праздное бессмысленное любопытство. — На самом деле, истории о нем заслуживают отдельного манускрипта. На мой взгляд. Так что в одну ночь не уложишься.       — Ты можешь начать, — Иви хитро улыбнулась и уронила голову Генри на плечо. Будто придавила и решительно указала: больше ни с места.       — Вообще-то не то, чтобы я имею право…       — Ты уже начал!       Генри обессиленно вздохнул. Спорить с близнецами Фрай — неважно, вместе или по отдельности — всегда была затеей решительно безнадежной. В этом они, кстати, походили на своего отца, о чем он тут же сообщил Иви. Она довольно фыркнула.              Раньше ей всегда казалось, что Итана и его детей разделяет бездонная пропасть. Он слишком много пропустил, когда уехал, оставив их в Англии практически сиротами. И стоило бы завидовать Генри, ведь его наставник никогда не бросал, но Иви было уже почти все равно. Бессмысленно делить полуживые воспоминания об умершем человеке. Итан жил, как мог, пусть немного безрассудно, но в этом — да, именно в этой до боли человеческой глупости — был похож на своих детей. И если сейчас они действительно идут по его стопам, то, может, есть надежда, что и Джейкоб станет чуть ответственнее, когда придет время?              Иви ухмыльнулась.              На самом деле, Генри так и не начал рассказывать. Может, настолько сильно не хотел, может, вспоминал, а может, просто почувствовал, что Иви ушла слишком глубоко в свои мысли и слушать его уже не будет. Тогда в другой раз. Жизни у человека короткая, у ассасинов — того меньше, но в запасе наверняка найдется еще как минимум пара месяцев, так что время будет.              — Мы будем сидеть тут до утра? — осторожно спросил Генри, глядя на небо. Он не знал, который час, но рассветы в декабре ужасно поздние, так что, если доверять только темноте вокруг, сложно понять, ночь еще или уже совсем скоро взойдет солнце.       — Почему нет? — Иви задорно вздернула подбородок, но тут же невольно поморщилась, пытаясь побороть зевок. Наверное, отдохнуть перед завтрашней миссией все же стоит. Хотя бы и несколько часов.              Но так быстро сдаваться…              — Вот по этой самой причине, — отозвался Генри и, потянув девушку за руку, поднялся на ноги.              Иви даже на мгновение стало стыдно. Пальцы Генри все еще были обжигающе холодными, и она бы не удивилась, если бы в тишине вот-вот раздался частый стук зубов.              — А можешь мне кое-что пообещать? — Иви протянула руку, поправила ворот в спешке накинутого плаща и хитро улыбнулась. Хорошие идеи всегда приходят именно в тот момент, когда сознание балансирует на грани, едва способное удержать в памяти даже собственное имя. Еще одна несправедливость жизни. Вот только ее уж точно не преодолеть.       — Да? — в усталом голосе слышалась явная настороженность, и, если бы не усталость, Иви бы постаралась продолжить шутку, напугать еще больше. Но не сейчас. Теперь, когда от кровати ее отделял практически лишь шаг, она впервые за весь вечер поняла, насколько измотана. Желание упасть куда-нибудь и наконец-то закрыть глаза было почти животным.       — Давай отпразднуем Рождество? Никаких католических мотивов! Только елка — раз уж она есть —с игрушками, камин, подарки и…возможно, Джейкоб. Если не найдет себе компанию получше.              Генри выдохнул (в воздухе растворился большой, словно снежок, клуб пара), изумленно качая головой:       — Разумеется. Даже не думал, что мы будем это обсуждать!       — Договорились, — Иви тут же отстранилась и наигранно бодро направилась внутрь, предвкушая долгожданное тепло и сон.              — Иви, — неловко окликнул Генри, когда она уже стаскивала длинные, почти доходящие до колена сапоги. — А…что нам вообще нужно купить? Кроме ёлки?       Иви невольно улыбнулась. Ещё несколько месяцев, даже недель назад трудно было представить, что в Лондоне все будет, как дома: уют, тепло камина, чья-то забота и… Рождество.              — Нужна птица к столу. И еще остролист и омела, чтобы украсить лавку. С остальным разберусь сама.              Неважно, что готовить из них, как показала практика, особенно не умел никто. Но разве они не разберутся? А если Джейкоб будет возмущаться, то ему всегда можно вручить бутылку эля и выставить за дверь. Надо только его купить. А ещё открытки и подарок и… похоже, никаких сбережений на новые ножны. Ну и черт с ними.                     Иви отбросила сапоги пинком ноги и вздохнула, падая на подушку.              — Перед Рождеством ещё принято убираться, — сообщила она, жмурясь от удовольствия. Не уснуть бы от тепла и осторожных объятий до конца разговора.              — Тогда завтра вечером займёмся. Если не отключимся раньше, — отозвался Генри. Закутанный в одеяло почти до носа.       Иви в ответ рассмеялась. Будто им ни разу не случалось работать, когда не было уже ни сил, ни осознания происходящего, ни самих себя. Только какая-то маниакальная мысль о необходимости все доводить до конца. Любой ценой.              Их просто не учили по-другому.              И, уже почти совершенно провалившись в сон, Иви расслышала чуть хриплое шепчущее «спасибо». И можно было, конечно, приоткрыть глаза и спросить, за что. А можно было слабо улыбнуться и просто поверить.              Она знала ответ. И это, пожалуй, многое меняло.