Джекилл и Хайд

      Вилл недовольно вздохнула, протискиваясь между театральными зрительскими рядами.       Мама Вилл обладала непробиваемым упрямством и раздражающей инициативностью. Еще мама была невыносима в своей не терпящей возражений заботе. И ко всему прочему, мама встречалась со школьным учителем.       И когда все это соединялось вместе, получалась адская смесь. В такие моменты Вилл хотелось выть от негодования и ощущения собственного бессилия — ну почему, почему нельзя просто оставить ее в покое и не донимать своей удушающей заботой и желанием сделать как лучше?!       Вот, например, как сейчас. Конечно же, Вилл не спросили, хочется ли ей посещать внеклассные мероприятия. Ей, разумеется, не хотелось — ее в последнюю очередь интересовали унылые театральные постановки, и особенно сейчас, когда Нерисса была как никогда близка к своей победе. Конечно, стражницы сумели уберечь Ян Лин, однако Вилл не разделяла оптимизм прежней стражницы воздуха — вряд ли колдунья так легко сдастся и откажется от своих планов.       Но миссис Вандом ничего не знала о двойной жизни своей дочери и ее настоящих проблемах. А потому, стоило мистеру Коллинзу упомянуть, что школа организует поход в театр, на имя Вилл был мгновенно забронирован театральный билет. И, разумеется, приставлен мистер Коллинз — проследить, чтобы Вилл обязательно сходила на постановку. Спасибо хоть, ее не привели в театр за ручку — хотя маме, наверное, именно этого и хотелось.       И, будто Вилл не хватало добровольно-принудительных посещений внеклассных мероприятий под надзором бойфренда мамы, постановка оказалась еще и мюзиклом! Вилл сразу решила, что это будет жалкое и унылое зрелище. Она вспомнила, как в детстве ходила с родителями на «Энни»; конечно же, с подачи мамы. По сцене бегала взрослая женщина, изображающая одиннадцатилетнюю сироту, и пела однообразные слащавые песни. И если мама искренне наслаждалась увиденным и даже пыталась объяснять Вилл сюжет, то папа даже не пытался делать вид, что заинтересован происходящим. К концу первого акта он откровенно клевал носом.       После завершения спектакля Тони сказал Сьюзен, что будет водить Вилл только в кинотеатры. И Вилл была папе за это благодарна: диснеевские мультфильмы нравились ей куда больше, чем история про женщину-девочку, которую удочерил богач. Вилл рассудила, что, пожалуй, ей стоит воспользоваться методикой отца. Ее посадочное место находилось в самом углу, и мистер Коллинз сидел на два ряда выше… Конечно, он не сможет не заметить ее исчезновение, но он точно не заметит, если Вилл на пару часов прикроет глаза.       Закинув рюкзак на соседнее место, Вилл начала слегка ерзать на сидении, пытаясь подобрать удобную позу для дремы. Все-таки, даже в плохих ситуациях стоило поискать что-то хорошее: по крайней мере, здесь она хотя бы на пару часов сможет расслабиться и отдохнуть.       Довольная своим решением, Вилл не сразу заметила, как к соседнему месту приближается силуэт. Слишком знакомый силуэт.       Вилл едва не подпрыгнула на месте: какого черта здесь забыл Шегон?! — Решила придержать мне местечко, Вилл? — вместо приветствия мерзко ухмыльнулся он. — Я польщен. — Здесь занято, — процедила Вилл. — Да? — наигранно удивился Шегон. — А мой билет говорит, что здесь свободно, — он взмахнул кусочком бумаги у себя в руке.       Вилл недовольно выдохнула: как же ей не хотелось уступать Шегону место! Но не препираться же с ним в театре, на глазах у окружающих…       Собрав всю свою волю в кулак, Вилл неохотно убрала рюкзак.       Шегон легко опустился рядом. — Что ты здесь забыл? — едко поинтересовалась у него Вилл. — Любитель Бродвея? — Может, и любитель, — непринужденно хмыкнул Шегон. — А ты что тут делаешь? Думал, тут будут только те, кто ходит на литературу. — Вообще-то это мероприятие для всей параллели, — Вилл дернула головой в поисках свободного места: ведь можно попросить Коллинза рассадить их, или, возможно, поменяться с кем-то местами... Но, как назло, все было занято: в партере яблоку негде упасть! К тому же, отсаживаться от «Мэтта» было бы очень подозрительно, да еще и просить об этом Коллинза, который непременно расскажет обо всем маме… Что же, о том, чтобы поспать на спектакле, можно было забыть: Шегон не даст ей такой возможности. — Вилл, мне очень льстит, что ты хочешь прожечь во мне дыру своим порицающим взглядом, — иронично протянул Шегон. — Но я бы советовал смотреть на сцену, когда мюзикл начнется. — Терпеть не могу мюзиклы, — процедила Вилл. — Так же, как и меня? — неприятно улыбнулся Шегон. — Знаешь, я уже рад, что мы сидим рядом. — Иди к черту.       Шегон гадко рассмеялся.       Вилл тяжело выдохнула, пытаясь успокоиться. Теперь приторная «Энни» в компании мамы казалась не таким уж и плохим исходом. Вилл была уверена: Шегон пришел сюда совсем не для того, чтобы наслаждаться музыкальными номерами. — Зачем ты здесь? Театр — не то место, где полно ненависти. — Может, я пришел сюда не из-за ненависти, а из-за мюзикла, — возразил Шегон. — Не отказывай мне в любви к искусству. — Ты — любитель мюзиклов? — фыркнула Вилл. — Так я и поверила. Могу спорить, ты даже не знаешь, о чем он. — Вообще-то знаю, — невозмутимо ответил Шегон. — А ты? — Знаю, что он по книжке, — Вилл недовольно поджала губы. — А книжку я не читала.       Шегона ее признание развеселило. — А я читал, — он поднял ладонь в шутливом клятвенном жесте, — обещаю не раскрывать сюжет.       Вилл сдула прядь волос со лба. — Чтение, посещение театра… Умудряешься находить время на просвещение в перерывах между злодействами? — Я просто разносторонняя личность, Вилл, — ухмыльнулся Шегон. — И, так уж вышло, вынужден подтягивать школьную успеваемость твоего парня.       Вилл судорожно выдохнула от упоминания Мэтта. — Если с ним хоть что-то случится… — угрожающе выдавила она. — То что? — глумливо перебил Шегон. Вилл не ответила, чтобы не сорваться на ругательства. — Я передам Мэтту твое красноречивое молчание.       Вилл не удержалась и со всей силы пихнула Шегона локтем под ребра. — Хочешь подраться со мной здесь?! — прошипела Вилл. — Ты за этим пришел?! — И в мыслях не было, — дернул уголками рта Шегон, потирая ушибленный бок. На его лице отразилась какая-то странная эмоция: будто ему понравилось, что Вилл толкнула его. Он наклонился ближе: — Хочешь верь, хочешь нет, Вилл, но я действительно пришел сюда смотреть мюзикл. — Ну так смотри, Призрак Оперы! — отпрянув от него, Вилл махнула рукой в сторону сцены. — И не лезь ко мне.       Похоже, это будут невыразимо тяжелые два часа в ее жизни.       С третьим звонком зрительный зал окончательно погрузился в камерную темноту — осталась освещена лишь сцена. Занавес поднялся — и Вилл с изумлением отметила, что, несмотря на угловое место, ей открывался вполне неплохой обзор. Похоже, мистер Коллинз изрядно расстарался для мамы, отдав Вилл хорошее место.       Впрочем, это было слабое утешение, учитывая отношение Вилл к мюзиклам. И к соседу слева.       Открывающая сцена знакомила зрителя с доктором Генри Джекиллом — молодым ученым, который «хотел избавить человеческую душу от страданий». Похоже, его научное видение предвосхищало науку того времени — он хотел ставить эксперименты над человеческой психикой, но люди не одобряли его начинаний. Однако доктор был иного мнения — считал, что те просто боятся того, чего не понимают. Другие персонажи связывали фанатизм Джекилла с его личной трагедией — у доктора был умалишенный отец. Да и сам доктор не скрывал своей мотивации. В своей открывающей песне он клялся найти способ избавить мир от боли.       Вилл решила, что завязка сюжета могла быть и хуже. Конечно, как и подобает мюзиклам, все было возвышенно-драматично, но, в отличие от «Энни», здесь это было оправданно — научные изыскания, болезнь родственника... Да и пели куда лучше.       Вилл покосилась на Шегона — к ее удивлению, он действительно смотрел мюзикл. Ну, или старательно делал вид, что заинтересован происходящим на сцене.       Декорации сменились на квартал богатого английского города для открывающего номера, исполняемого городской толпой. Но стоило Вилл вслушаться в слова песни, у нее внутри все странно похолодело. Песня рассказывала о двуличии высшего общества, где каждый прятал за фасадом выдуманного благочестивого образа свою истинную натуру.       Вилл невольно перевела взгляд на Шегона: смотреть этот номер рядом с ним было самым настоящим издевательством. Шегон был буквальным олицетворением этой песни — ни друзья, ни родные Мэтта не знали, что на его месте был чудовищный темный ангел. А Вилл знала — и больше всего на свете хотела вывести его на чистую воду, но была вынуждена подыгрывать ему, чтобы не разрушить и собственный «нормальный» образ.       Призыв «заглянуть за фасад» применительно к «Мэтту» рядом был поразительно жесток.       Вилл вцепилась в подлокотники, стараясь отогнать угнетающие мысли. — Это всего лишь мюзикл, Вилл, не принимай происходящее всерьез, — произнёс Шегон. Видимо, заметил, как она занервничала. — Это утешения? — глухо откликнулась Вилл. А как же еще мог отреагировать такой лицемер, как он? Только продолжать играть свою роль как ни в чем не бывало, и не забывать беспокоиться о том, как бы не лишиться собственного прикрытия. — Очень практично.       Что же, любви к мюзиклам после этой песни у Вилл точно не прибавится. Но Вилл заставила себя сосредоточиться на спектакле — лучше следить за сюжетом, чем давать слабину при Шегоне.       На сцене собрался совет попечителей психиатрической лечебницы, в которой работал Джекилл — доктор просил поддержки для своих научных изысканий. Он искренне пытался понравиться своей публике, хотя ту совсем не интересовали его начинания. Когда же попечители услышали теорию Джекилла о разделении доброго и злого начал в человеческом разуме, мгновенно пришли в ужас, назвав эксперименты доктора «бесчеловечными» и «аморальными». Ровно как сочли таковой и просьбу доктора о предоставлении ему добровольца для опытов. — Джекилл смотрит на попечителей так же, как ты обычно смотришь на меня, Вилл, — иронично отметил Шегон. — Ха-ха, — саркастично откликнулась Вилл. Но в чем-то Шегон был прав: несмотря на сдержанность и учтивость, актер, играющий Джекилла, отлично передавал молчаливое презрение и ненависть своего героя к высокопоставленным попечителям. Доктора можно было понять: попечители затыкали тому рот и слушать не желали его разумные доводы, обвиняя чуть ли не во всех смертных грехах.       Совет попечителей был выставлен узколобым сборищем чванливых богачей, однако в одном Вилл была с ними согласна: хоть у Джекилла были, бесспорно, благородные мотивы, как он вообще мог рассуждать, над кем можно экспериментировать, а над кем нет? Может, было и правильно, что Джекиллу отказали в его прошении.       Хотя, конечно, попечители не руководствовались подобными рассуждениями. Им было просто плевать, а мораль была удобной причиной отказать доктору. И Джекилл это понимал — и злился из-за того, что из-за снобистских нравов ему отказали в его научных поисках. Но отказ не сломил его — скорее, только укрепил в правильности собственных начинаний.       Сцена сменилась богатым особняком — Джекилл опаздывал на светский раут в честь собственной помолвки. Забавно, что туда были приглашены все попечители, отказавшие доктору в поддержке — видимо, те были слишком важными шишками, чтобы не звать их. Попечители без стеснения злословили о Джекилле. Впрочем, Эмма, невеста Джекилла, легко отбивалась от колкостей в адрес своего суженого. В отличие от остальных аристократов, Эмма была доброй, понимающей и совсем не лицемерной. Она не верила предрассудкам и поддерживала начинания Джекилла. Похоже, она по-настоящему его любила. И Джекилл тоже ее любил. — Любовная линия? — недовольно протянул Шегон, пока на сцене доктор и Эмма пели о чувствах друг к другу. — Серьезно? — Что, слишком добрая сцена для тебя? — не удержалась Вилл. Не то чтобы она прониклась романтикой в мюзикле, но она не могла не поддеть Шегона. — Слащавая и скучная, — отозвался он. — Надеюсь, она быстро закончится.       Желание Шегона исполнилось довольно быстро — уже в следующей сцене повествование переместилось в бордель трущобного квартала Лондона. Джекилл с друзьями пришли «расслабиться» — и Вилл возмущенно взмахнула руками от такого сюжетного поворота. — Распереживалась за Джекилла? — усмехнулся Шегон. — Он ведь почти женат, — нахмурилась Вилл. — И пришел в бордель? — Лицемерное британское общество, — пожал плечами Шегон. — И лицемерный главный герой. — Уж ты-то в этом разбираешься, — съехидничала Вилл. Обидно было думать, что персонаж, обличающий аморальное поведение других, пылкий и благородный, и сам был не без греха — а ведь Джекилл Вилл начал нравиться.       Впрочем, внимание в бордельных сценах было уделено не столько Джекиллу, сколько Люси — девушке легкого поведения. Вилл недовольно вздохнула — похоже, мюзикл был про любовный треугольник. Доктор будет разрываться между двумя объектами страсти, не в силах выбрать, кого же он любит больше, и стараться скрыть измену, чтобы не разрушить свою репутацию. Вилл уже предвкушала однообразные сентиментальные песни про любовь и муки выбора. Она никогда не понимала, как такие перипетии могут кому-то понравиться: как люди умудряются настолько не разбираться в себе и в том, кого они по-настоящему любят?!       Впрочем, Люси, несмотря на свое порочное ремесло, вызывала сочувствие, а не отвращение. Да и актриса, которая ее играла, была миловидной. Казалось, Люси просто не повезло в жизни, и поэтому она была вынуждена продавать свое тело. Джекилл, по крайней мере, тоже так посчитал. Вопреки возмущению Вилл доктор сразу предупредил, что будет с Люси лишь дружить, когда та пыталась его соблазнять, но зато предложил ей помощь, оставив свою визитку. — Беру свои слова назад, — произнесла Вилл. — Джекилл не изменщик. — А я бы так не сказал, — возразил Шегон. — Он глаз не мог оторвать от Люси. И дал ей свою визитку совсем не из бескорыстного желания «помочь».       Вилл закатила глаза. Странно было ожидать от Шегона понимания сострадания и сочувствия. — Небось наверняка ждешь, что Джекилл изменит своей невесте с этой красоткой. — Да плевать мне на девиц, — отбил Шегон. — В книге их вообще не было, как и всей этой любовной мишуры. — Но если книга не про любовь, то про что? — удивилась Вилл.       Шегон усмехнулся. — Я обещал не рассказывать.       Вилл недовольно вздохнула, однако намеки Шегона о дальнейшем развитии истории странно обнадеживали. Все что угодно лучше, чем наблюдать за любовными страданиями английской аристократии на песенный манер.       Сюжет вновь вернулся к экспериментам Джекилла: после посещения борделя он, как это ни странно, решил, что поставит свой таинственный опыт на себе. Вилл такой поворот показался вполне справедливым: доктор не имел права рисковать жизнями других ради успеха своих начинаний. К тому же, он был единственным добровольцем, которого мог себе предоставить. — До чего же честолюбиво, доктор, — тихо прокомментировал Шегон песню Джекилла о том, как тот решается на эксперимент над собой.       Вилл посмотрела на Шегона: тот с выжидающим интересом наблюдал за сценой. Похоже, он и правда знал, что будет дальше, но одновременно с этим и был заинтригован.       Вилл не могла понять, нравился ли Шегону персонаж Джекилла. С одной стороны, Шегон сказал, что совершенно не интересуется любовными линиями — а значит, очевидно, глядел постановку из-за линии о научных опытах. Но он ни разу не сказал, что Джекилл делал что-то из благих побуждений. То доктор ненавидел попечителей, то вожделел проститутку, то рисковал собой ради амбиций… А может, для Шегона все эти качества были достоинствами, а не недостатками? Хотя, когда Шегон называл Джекилла лицемерным, это точно был не комплимент.       Когда Джекилл взял в руки шприц с сывороткой, Шегон странно оживился, подавшись вперед. Нахмурившись, Вилл тоже сосредоточилась: ей невольно стало интересно, чего же так ждал Шегон.       Джекилл ввел себе сыворотку и подошел к дневнику исследований, записывая свои ощущения. Все было спокойно и миролюбиво — доктор, посмеиваясь, рассуждал о чувстве эйфории и легком головокружении. И потому Вилл была немало удивлена, что спустя несколько мгновений Джекилла начало передергивать в мучительной агонии, и персонаж вперемешку с криками пел о том, что вот-вот умрет.       Шегон слегка вздрогнул, наблюдая за тем, как Джекилл рухнул на пол. Это было как-то пугающе забавно: Шегон не боялся пачкать руки в бою, но кто бы мог подумать, что он окажется чувствителен к театральной постановочной боли?       Для мюзикла, на который Вилл пошла с подачи мамы и ее бойфренда-учителя, сюжетный поворот со смертельными экспериментами был очень неожиданным.       Однако доктор не умер. Джекилл медленно поднялся на ноги — но это был уже не он. Он будто… переродился? Другой Джекилл — отталкивающий, мерзкий, и даже какой-то по-первобытному чудовищный — разговаривал хриплым низким голосом, а движения у него были тяжелые и дерганые. Вилл не сильно разбиралась в актерской игре, но отдала солисту должное — он отлично перевоплотился, хотя фактически, все, что сменилось в его облике — это прическа.       «Свободен!» — провозгласил дрожащим жутким голосом другой Джекилл и под мрачный аккомпанемент начал петь о том, как наслаждается ощущением собственного зловещего всесилия, и как ему нравится быть Эдвардом Хайдом.       Шегон, казалось, только и ждал появления Хайда — теперь было ясно, почему он оживился, когда доктор взял в руки сыворотку. У Шегона лихорадочно блестели глаза, когда он смотрел музыкальный номер Хайда, и он даже пытался выстукивать что-то на своем подлокотнике — видимо, хотел уловить мелодию. — Ты фанат этого парня? — невольно вырвалось у Вилл. — Вроде того, — Шегон жутко улыбнулся. — У него отличная песня, не находишь?       Песня Хайда была явно злодейской — звучная жуткая смесь безумия, эйфории и жестокости. Когда Хайд, настигнувший Люси в борделе, скрылся за театральным занавесом, Шегон зааплодировал едва ли громче всех — и вообще, «Живой» была первой песней за весь мюзикл, на которой он аплодировал. — И почему я не удивлена, — протянула Вилл. Хотя удивиться определенно стоило — кто бы мог подумать, что Шегону нравились мюзиклы.       Повествование переместилось на неделю вперед: из-за своего пугающего открытия Джекилл стал скрытным, раздражительным и нервным. Он практически был готов порвать со старой жизнью, не пуская к себе ни невесту, ни друзей, став затворником в собственной лаборатории.       Правда, Вилл не понимала, нравится ли доктору быть Хайдом или нет. С одной стороны, Хайд разгуливал по дому доктора как полноправный хозяин, но с другой, дворецкий рассказал другу доктора, что слышал в лаборатории чьи-то плачущие чудовищные стоны… Близкие Джекилла понимали еще меньше зрителя: их музыкальный номер был посвящён переживаниям о том, что доктора губит его фанатичная работа.       Единственный человек, которого Джекилл пустил к себе — это Люси. Люси пришла к Джекиллу с чудовищными побоями и попросила, чтобы он осмотрел ее раны. А когда доктор спросил о том, кто это сделал, Люси назвала имя Хайда.       Вилл стало жалко доктора — ему стало не по себе от осознания, чтó он сделал с Люси в образе Хайда. А Люси влюбилась в доктора, хотя и понимала, что ее чувства безответны. В этом была печальная ирония — получалось, Люси невольно любила своего же мучителя. — Почему у Хайда меньше появлений, чем у этих девчонок? — закатил глаза Шегон, наблюдая, как со сцены поют о неразделенных чувствах. Он откровенно скучал. — Расстроен, что история не крутится вокруг твоего злодейского любимчика? — усмехнулась Вилл. — Он главный герой! — вспыхнул Шегон. — А вместо него нам показывают розовые сопли! Кому это вообще интересно?       Вилл не нашлась, что ответить.       Впрочем, от следующей сцены Шегон был в полном восторге: там появился Хайд. Хайд нашел одного из попечителей, отказавших Джекиллу в поддержке — епископа, который не гнушался проводить время в борделе с несовершеннолетними девочками. Поглумившись над порочностью епископа, Хайд жестоко убил его, и все это под мотив своей злодейской музыкальной темы. — Ради этого стоило перетерпеть слезливые песни! — возбужденно произнес Шегон, аплодируя в финале. — Это даже лучше, чем в книге!       Вилл медленно провела рукой по лицу: испытывала причудливую смесь стыда и отвращения, наблюдая за Шегоном, восхищающимся театральным насилием. Впрочем, наверное, это было нормально, что злодей болел за злодея.       Занавес опустился — это был конец первого акта. — Как тебе мюзикл, Вилл? — поинтересовался Шегон. — Мрачный, жуткий, про двуличие и жестокость… — Вилл криво ухмыльнулась. — Теперь ясно, что ты здесь забыл. — Сочту это за комплимент, — довольно отозвался Шегон, откинувшись на спинку сидения. — А как тебе главный герой?       Вилл растерянно передернула плечами: неужели Шегон хотел обсудить с ней спектакль? — Его жалко, — сказала Вилл. — Заработал себе психологические проблемы, а ведь хотел помогать людям. — А почему ты думаешь, что то, что случилось с Джекиллом — плохо? — нахмурился Шегон.       Вилл закатила глаза. — Тебе, конечно, сложно это понять, но то, что он вытворяет, будучи Хайдом — ужасно. — Но решение вколоть себе сыворотку было добровольным, — возразил Шегон. — В образе Хайда доктор просто позволяет себе делать то, что ему по-настоящему хочется. — Он искалечил Люси и убил человека. Что в этом хорошего? — Хайд убил епископа-педофила. Разве он убил хорошего человека? — легко отбил Шегон. — Как по мне, избавил Лондон от двуличного подонка. А что до Люси, она ведь получила то, о чем и мечтала. Разве, проводя время с Хайдом, она не дарит свою любовь тому, кого любит? — Но Люси любит Джекилла, а не Хайда. — Но ведь это один человек! — жутко осклабился Шегон. — Но Люси об этом не знает, — невозмутимо возразила Вилл. — К тому же, Джекилл с ней вежлив и добр, а Хайд ее калечит и жестоко использует. — Джекилл был так же «вежлив и добр», — Шегон жестом изобразил кавычки, — с попечителями, а за их спинами признавался другу, как презирает их. А потом, будучи Хайдом, убивает одного из них. Ты не думала, что доктор хотел пользоваться Люси, но просто не мог себе этого позволить из-за ограничивающей морали? — То есть ты считаешь Джекилла плохим человеком? — вскинула брови Вилл. — Я считаю его лицемером, — отозвался Шегон. — А когда он Хайд, он честен перед самим собой. — Но Хайд — чудовище. — Лучше быть чудовищем, чем лицемером, — уверенно заявил Шегон. — Иронично слышать это от тебя, — ядовито сказала Вилл.       Если Шегон и хотел что-то ответить, то не успел — театральный звонок известил о начале второго акта.       Городская толпа, поющая о человеческих фасадах в начале, теперь ужасалась серии зверских убийств — после епископа жертвами Хайда стали и остальные попечители, отказавшие Джекиллу в помощи. Шегон довольно взмахнул рукой, явно радуясь, что Хайд продолжил «избавлять Лондон от двуличных подонков». — Ну, что я говорил? — наклонился к Вилл Шегон. — Может, Хайд и чудовище, но он не злодей. Он очищает город от беспринципных лицемеров. — Вообще-то сейчас другой номер, — Вилл махнула на сцену. Хоть Шегон и угадал с убийством двуличных попечителей, в глазах Вилл это нисколько не облагораживало Хайда.       В лаборатории Джекилла Эмма обнаружила научный дневник своего жениха. Впрочем, доктор сразу же отобрал у нее блокнот. Эмма пыталась понять, что происходит с Джекиллом, но тот оттолкнул ее, боясь раскрыть ей свой страшный секрет. — Ты переживаешь за отношения Джекилла и Эммы? — усмехнулся Шегон. — Если, по-твоему, Джекилл такой лицемерный и ужасный, то почему он стремится оградить Эмму? — спросила Вилл. — Он не подпускает ее к себе, но зато обрабатывает синяки проститутке и в образе Хайда ходит в бордели. Безусловно, это любовь, — саркастично протянул Шегон. — А песни у Эммы скучные и слезливые, как и она сама. — Как ты переборчив в вопросах любви и женщин, — поддела Вилл.       Недовольно хмыкнув, Шегон отстранился.       После ухода Эммы к Джекиллу пришел его друг — выяснилось, что Джекилл завещал все свое состояние Хайду. Доктору становилось все сложнее объяснять окружающим, что с ним происходит. Он даже не мог объяснить этого себе. Он запутался и боялся того, что если чудовищный Хайд — это он сам, делает ли это чудовищем его? Доктор страдал, раскаивался, и его песня о том, кто же он такой, Вилл по-настоящему понравилась. Шегон был неправ: Джекилл обвинял себя в том, что делал, и это не было лицемерием или самообманом. Вилл твердо уверилась в том, что доктор стал жертвой роковых обстоятельств и искренне раскаивался в том, что совершил.       Вилл задумалась о том, что могло бы помочь Джекиллу, но не нашла ответа. Вероятно, это была его личная борьба. Он был одинок в своей трагедии — и от этого его участь казалась Вилл еще печальнее.       И от этого следующий номер вызвал у Вилл гневное раздражение. Его пели дуэтом Люси и Эмма — признавались в любви к Джекиллу, каждая по-своему. Вот только что толку в их слезливых признаниях, если ни одна из них не хотела помочь ему?! У доктора были проблемы куда страшнее, чем нелепая любовь, которую так упорно выискивали обе героини в его глазах. — Хоть в одном мы согласны — песни женских персонажей здесь дурацкие, — сказала Шегону Вилл. Им обоим было в тягость слушать романтические песенные излияния. — Мне кажется, они здесь просто для того, чтобы растянуть постановку, — откликнулся Шегон, а затем, немного помедлив, спросил: — Как думаешь, чем закончится мюзикл? — Даже не знаю, — нахмурилась Вилл. — Обычно у мюзиклов хорошие финалы. Но я смотрела только один, и там никого не убивали. — А какой для тебя хороший финал у этой истории? — Джекилл находит способ избавиться от Хайда и женится на Эмме, — просто ответила Вилл.       Шегон разочарованно хмыкнул. — Я думал, у тебя воображение получше. — Это потому, что я не болею за Хайда? — отбила Вилл. — Ты-то наверняка хочешь, чтобы он тут всех порешал. — Я читал книгу, и там все закончилось вполне реалистично, — ответил Шегон. — С другой стороны, в книге не было любовной воды… Будет обидно, если здесь все переврут.       После музыкального номера Люси и Эммы к Люси пришел Хайд. Люси боялась Хайда, и рядом с ним казалась беззащитной и хрупкой. А у Хайда было что-то вроде странной одержимости — словно он считал Люси своей добычей. Он потребовал, чтобы она ждала его возвращения, и не хотел расставаться с ней, хоть и видел, что она боится его. Вилл отчего-то пугала мысль, что Джекилл посещает влюбленную в него Люси едва ли не в обличье чудовища, и любовь Люси к доктору сменяется животным страхом к нему же.       У Хайда и Люси был довольно чувственный номер для песни, в которой убийца-психопат и несчастная проститутка поют о своих противоречивых чувствах друг к другу — и от этого Вилл стало не по себе. В этих отношениях не было ничего романтического — они были страшными и противоестественными.       Шегон тяжело прикрыл лицо рукой. Он сидел в каком-то странном оцепенении весь номер, не отрываясь от происходящего на сцене. Неужели его настолько угнетали любовные линии в этом спектакле? Правда, предыдущие песни он позволял себе игнорировать и даже иронизировать над ними — а на этой был странно притихшим. — Это всего лишь мюзикл, Шегон, не принимай происходящее всерьез, — передразнила Вилл совет, данный ей в первом акте. Она не знала, в чем было дело, но тот явно нервничал. Видимо, не выдержал, что Хайда сделали романтическим героем. — Точно, Вилл, — желчно процедил Шегон, не взглянув на нее, устало проводя рукой по лицу. — Сам бы я не догадался.       После сцены в борделе сюжет перенесся в лабораторию Джекилла — Аттерсон, друг доктора, которого тот попросил достать ему химикаты для сыворотки, столкнулся с Хайдом. Аттерсон не доверял Хайду и требовал увидеть Джекилла. Хайд предостерег Аттерсона, что правда ему не понравится, но одновременно с этим будто намеренно разжег его интерес. Аттерсон угрожал Хайду полицией и даже расправой, но Хайд не слишком испугался. Из веществ, что принес ему Аттерсон, он смешал сыворотку и, вколов ее себе, превратился в Джекилла.       Аттерсон пришел в ужас от того, что Джекилл сделал с собой, но не отвернулся от друга. И хотя Аттерсон ничем не мог помочь Джекиллу в противостоянии с Хайдом, Вилл была рада, что тот узнал правду: теперь доктор хотя бы не был одинок. Благодаря веществам, что принес Аттерсон, Джекилл был уверен, что наконец сможет одолеть Хайда и вернуть все на круги своя.       Джекилл попросил Аттерсона передать письмо для Люси — хотел, чтобы она уехала из города и начала новую жизнь. — Наконец-то эту Люси выведут из сюжета и сосредоточатся на важных вещах, — протянул Шегон, пока Люси, получившая письмо и деньги, воодушевленно пела о новой жизни.       Вилл решила, что покинуть Лондон для Люси будет наилучшим исходом — она ведь влюбилась в доктора потому, что больше ни от кого не видела добра, и шанс начать все заново ей был нужен куда больше, чем любовь к почти женатому человеку. Но Люси не успела уехать — к ней пришел Хайд. Вилл напряглась — Хайд ведь ни за что не отпустит Люси от себя.       Когда Хайд нашел у Люси письмо Джекилла и прочел, что доктор попросил ту покинуть город, он по-настоящему рассвирепел. Люси пыталась отнекиваться, что никуда не уезжает, но врала неважно — она тряслась как осиновый лист рядом с Хайдом, и было заметно, что больше всего на свете ей хочется убежать от него. Хайд поманил Люси к себе — та покорно приблизилась из-за страха и надежды, что сможет усмирить его — и, напев строчки из песни Люси о сочувствии и нежности, жестоко убил ее.       Вилл судорожно выдохнула, наблюдая, как несчастная Люси мучается в предсмертной агонии. Ее смерть была страшной и несправедливой, и Хайд хладнокровно отнял у Люси не только надежду начать все с чистого листа, но и погубил ее. Джекилл не сумел защитить ее от самого себя, и теперь кровь Люси была на его руках, хотя он никогда не желал ей зла.       Впрочем — Вилл была уверена — Шегон уж точно был доволен таким поворотом. Он буквально пожирал глазами сцену. — Чего это ты не прыгаешь от радости? — ядовито спросила Вилл. — Люси вывели из сюжета, а Хайд здесь такой суровый и кровожадный, убил проститутку... Все как ты любишь.       Шегон странно дернулся от ее слов. Он ничего не ответил — только посмотрел на Вилл жутким взглядом — пугающим и каким-то затравленным одновременно, — а затем вновь обратился к сцене.       После смерти Люси следующий номер показался Вилл не менее мрачным — Джекилл сражался за контроль над разумом и телом с Хайдом. Доктора перебрасывало из одного состояния в другое, будто кто-то дергал переключатель у него внутри. Вилл, к своему сожалению, не могла сказать, что Джекилл побеждал в этом противостоянии — Хайд был чудовищно убедителен, указывая доктору, что он никогда не сможет избавиться от него. Но и Хайд тоже не выигрывал — не мог сломить стремление Джекилла к свету и добру.       И, похоже, последнее слово осталось за Джекиллом. Вилл удивилась, что после таких трагических событий Джекилл все-таки решился жениться на Эмме. Неужели финал мюзикла оказался действительно счастливым, и Джекилл победил? Вилл не могла поверить — ведь лишь сцену назад тот не смог уберечь от Хайда Люси. — Свадьба! — неприятно рассмеялся Шегон, впиваясь пальцами в волосы. — Они это серьезно?       Однако когда у алтаря священник спросил, согласен ли Джекилл взять в жены Эмму, доктор не успел ответить — он обернулся Хайдом. Хайд схватил Эмму, угрожая, что убьет ее, если кто-то посмеет поднять на него руку. Но Эмма, уверенная в том, что даже в обличье Хайда Джекилл не причинит ей зла, привела доктора в чувства — но спасать его было слишком поздно. Доктор, полубезумный, попросил Аттерстона освободить его, бросился на нож друга и умер на руках своей невесты.       Занавес опустился; актерский состав под зрительские аплодисменты начал раздавать поклоны.       Вилл была ошарашена — это был невыразимо печальный конец. Джекилл не сумел победить в себе Хайда и пожертвовал собой, чтобы защитить тех, кого любил. Грустно было думать о том, что благие намерения привели его к безумию и смерти на глазах у близких — он ведь хотел спасать жизни, но не сумел спасти самого себя. — Ужасный конец, — Шегон болезненно и хрипло рассмеялся. — Но правдоподобный. Финал уж точно не слили.       Вилл настороженно покосилась на Шегона: до чего же странно он реагировал на происходящее в спектакле!       Впрочем, что взять со злодея. — И все-таки ты был не прав, — сказала Шегону Вилл, когда они выходили из зрительного зала. — Джекилл не гнилой лицемер. Он пожертвовал собой, потому что любил Эмму. — Любил? — Шегон мрачно усмехнулся. — Джекилл игнорировал Эмму и изменял ей. Их чувства притянуты за уши. Он и женится-то на Эмме не из любви, а потому что она «правильная» и гарантирует ему благопристойную жизнь. Но на самом деле доктор не хотел так жить — поэтому на свадьбе и появился Хайд. — Хайд хотел убить Эмму, — возразила Вилл. — Джекилл не сумел защитить от него Люси, поэтому и пожертвовал собой, чтобы спасти свою невесту. — Это Хайд бросился на нож, потому что не выдержал несвободы. Он всегда был в ловушке, сначала внутри Джекилла, а потом в рамках общества, и даже на этой свадьбе. — Разве Хайд страдал из-за несвободы? Он творил ужасные вещи! Он хотел убить Эмму, как Люси. — Нет! — вдруг раздраженно воскликнул Шегон. — Это Джекилл виноват в том, что Люси умерла, а не Хайд!       Вилл оторопела от этих слов. — Чего? — выдавила она. — Это Хайд ее зарезал! — Доктор хотел отнять у Хайда то, что принадлежало им обоим, — пояснил Шегон. — Джекиллу ведь Люси нравилась так же, как и Хайду. Доктор отказался от нее, написал ей письмо, чтобы она уехала, но он не хотел расставаться с ней. — Джекилл захотел, чтобы Люси оставила его, потому что хотел спасти ее от самого себя. — Джекилл отказался от нее только потому, что Люси не вписывалась в рамки его «правильной» жизни. Общество осудило бы его за измену и жестокость. Поэтому он захотел избавиться от Люси, оправдывая благородством попытку скрыть свой грех. Он боялся общественного мнения. Но на самом деле он не хотел, чтобы Люси его покидала. — И поэтому Хайд ее зарезал? — саркастично спросила Вилл. — Хайд не врет себе и не боится осуждения — и потому письмо Джекилла злит его. А еще его злит, что, несмотря на все, Люси продолжает любить Джекилла, хотя Джекилл ее бросает, а Хайд… — Шегон осекся. — Хайд убивает Люси из мести самому себе. — Хайд относился к Люси, как к вещи, — парировала Вилл. — А Джекилл хотел ее спасти. — Джекилл не хотел ее спасать, — презрительно бросил Шегон. — Он просто боялся признаться себе, что изменял с ней своей невесте. — Это какой-то бред! — вспыхнула Вилл. — Ты оправдываешь убийство Люси, потому что симпатизируешь злодею! — Как ты не понимаешь, Хайд не злодей! — прошипел Шегон. — Это свободный Джекилл! — Свободный от чего? — От лицемерия и страха перед общественным мнением. Джекилл слаб из-за того, что ограничивает себя нравами английского общества. А Хайд свободен от этих ограничений. Джекилл — это фасад Хайда, и Хайд — лучший Джекилл. — Нет, — отчеканила Вилл. — Джекилл не потакает своим порокам, и он знает, что такое добро. А Хайд убивает и калечит из жестокого удовольствия, а не из-за благородства. Он бесчеловечен. — По-твоему, доктор белый и пушистый, а Хайд — зло во плоти? — злобно прорычал Шегон. — Но ведь это один персонаж!        Вилл хотела ответить, но ее перебили. — Вижу, спектакль вас заинтересовал, — к ним подошел мистер Коллинз. — Вы очень бурно дискутируете.       Вилл нервно посмотрела на мистера Коллинза, лихорадочно прокручивая в голове, не наговорили ли они с Шегоном того, чего не стоило слышать посторонним ушам. — Не хотел вам мешать, — примирительно ответил мистер Коллинз – видимо, уловил настороженность Вилл. — Просто хотел сказать, что у вас довольно интересные мысли. — Раз вы все слышали, рассудите нас, мистер Коллинз, — вызывающе бросил Шегон. — Вилл думает, что «Доктор Джекилл и мистер Хайд» — история о добром докторе и его злом двойнике. А я считаю, Вилл не понимает, что Хайд — это истинная натура лицемерного доктора.       Мистер Коллинз слегка вскинул брови. — Мэтт, ты воспринимаешь историю Джекилла и Хайда точно так же, как и Вилл, — отметил он. — С той лишь разницей, что ты болеешь за Хайда, а она — за Джекилла. Но — ты сам сказал об этом — это ведь один персонаж. — Полагаете, у меня неправильная точка зрения? — взвился Шегон. — Я считаю, вы с Вилл смотрите на разные стороны одной медали. — О чем вы? — нахмурилась Вилл. — Вы с Мэттом симпатизируете разным частям личности доктора и потому противопоставляете Джекилла и Хайда. Но, на мой взгляд, идея книги и мюзикла — это не борьба противоположностей. Это трагедия разорванной души. — Поясните, — потребовал Шегон. — Как вы думаете, когда Пул рассказывал Аттерсону о том, что слышал пугающие рыдания в лаборатории, кто это был: Джекилл или Хайд? — Джекилл, — ответила Вилл.       Шегон поджал губы и промолчал. — Я думаю, в лаборатории плакали они оба, — сказал мистер Коллинз. — Своим экспериментом доктор разрушил сам себя, и каждая часть его души страдала по-своему. Хайд — из-за того, что ему не хотелось расставаться с желанной свободой. Джекилл — потому что он не хотел ощущать себя аморальным подлецом. Доктор не принимал самого себя и потому искал способ очиститься — либо от своих желаний в образе Джекилла, либо от ограничивающей морали в образе Хайда. Доктор так себя и не принял — и потому его финал трагичен. — Вы считаете Джекилла героем или злодеем? — спросил Шегон, скрещивая руки на груди. — Я считаю доктора очень несчастным человеком, — ответил мистер Коллинз. — Настоящий злодей этой истории — двуличное английское общество, подтолкнувшее Джекилла перекраивать себя. «Жизнь невыносимо тяжела, когда живешь за фасадом». — А Хайд? — Его можно назвать бунтарем — но с самого начала его бунт был обречен на провал. Он ведь бунтовал против самого себя, и оттого был жестоким и озлобленным. — Это слишком размыто! — взмахивая руками, возмутился Шегон. — И ничего не объясняет! — Ты ищешь однозначные ответы, Мэтт, — спокойно возразил мистер Коллинз. — А в жизни их не бывает.       Шегон недовольно дернулся — на лице у него появилась пугающая гримаса какой-то болезненной истеричности. Он что-то раздраженно пробормотал себе под нос и выскочил из коридора.       Мистер Коллинз изумленно посмотрел ему вслед. — Вилл, у Мэтта все хорошо? — обеспокоенно спросил он.       Вилл тяжело выдохнула. — С некоторых пор Мэтт стал… своеобразным, — поджав губы, сказала она. — Похоже, ему не понравилось ваше объяснение «Джекилла и Хайда». — Я заметил, вы довольно активно спорили с Мэттом даже во время спектакля. — У него жуткие трактовки, — криво ухмыльнулась Вилл. — Я с ними не согласна. — В споре рождается истина, — ответил мистер Коллинз. — Я рад, что тебе понравился мюзикл, Вилл. — Да, — кивнула Вилл, подумав, что, несмотря на принудительное посещение театра и соседство с Шегоном, мюзикл действительно ее зацепил. — И тебе было не так тоскливо вместе с Мэттом.       Вилл изумленно вскинула брови. — Не так тоскливо? Подождите, вы что, специально дали нам места рядом? — Да, — сказал мистер Коллинз, а затем вдруг добавил. — Знаешь, Вилл, вероятно, я лезу не в свое дело, но иногда мне кажется, что твоя мама изрядно перегибает палку в попытках найти с тобой общий язык. — Например, когда таскает меня на свидания с вами, — не удержалась Вилл, но сразу же поправилась: — Без обид. — Или когда просит записать тебя на постановку, которую ты не хочешь смотреть, — усмехнулся мистер Коллинз. — Сьюзен твоя мама, и я не имею права поучать ее, как ей себя вести с тобой, но я видел, как тебе не хотелось никуда идти. И я подумал, что в компании Мэтта тебе будет веселее, когда увидел его имя в списках.       Получается, соседство Вилл с Шегоном было продиктовано благими намерениями! Было тяжело думать о том, что мистер Коллинз посадил Вилл рядом с тем, по чьей вине мама едва не сорвалась с моста. Впрочем, мистер Коллинз не знал, что Мэтт — это совсем не Мэтт. Будь на месте Шегона настоящий Мэтт, Вилл была бы благодарна за такую попытку подсластить ей пилюлю. — В следующий раз предупреждайте меня, если захотите помочь, — хмыкнула она. — Но спасибо вам за поддержку.       А мюзикл действительно был интересным. Вилл вдруг подумала, понравился бы он Мэтту? Вилл решила, что да, хотя едва ли конфликт борьбы с самим собой был ему близок — у Мэтта никогда не было проблем с внутренней гармонией.