♡♡♡
28 декабря 2020 г. в 23:48
I.
По телевизору белокурый ведущий кругосветки белоснежно улыбается, словно голливудская кинозвезда, игриво подмигивает и посылает воздушный поцелуй всем и каждому по волнам телеэфира. Он со смешным картавым акцентом желает счастливого Рождества и Нового года.
Когда его веселое лицо подают крупным планом, в экран со всей силы влетает чугунный утюг. По стеклу расползается паутина крупных трещин, но изображение не исчезает, а только дробится на криво соединенные меж собой фрагменты.
Голливудская улыбка превращается в мученическую гримасу.
II.
Всё началось с письма.
III.
На самом деле, это не совсем так. Всё началось с этого странного сайта, с «Откровений Ричарда», про который со скептицизмом говорила на перерыве Таня. Ричард тогда ещё посмотрел на неё, как на чужую: он никогда не вёл дневников. Особенно в интернете.
Тем более, в интернете.
— Танечка, о чем вы такое говоrите? Интеrнет ещё не во все уголки стrаны пrовели, а вы…
— Г, рц, хс зфхя, фнгълегрлз «фоик фзрхвдув» тул тсжжзуйнз пзёгчсрг дзк фпф л узёлфхугщлм Егф рз фпцьгзх, г чгргхфнлм фгмх е Егыц йз ъзфхя ахс ъхс-хс лк увжг еср.
— Rезонно!
Это какие-то грязные инсинуации, ложь, провокация и нарушение авторского права. Ричард возмущённо поправляет чёлку под хихиканье Восьмиглазовой и твёрдо решает если не пресечь это безобразие, то хотя бы приобщиться.
IV.
Ладно, это тоже не совсем корректно.
По-настоящему всё началось, наверное, с этой сомнительной мыльной оперы. То ли ремейк, то ли свежий взгляд, а по сути — акт некрофилии над телевизионной классикой.
Флэшбэк:
— Мафиозные разборки?! Секс в инвалидной коляске?! Терроризм и государственные перевороты?! И всё это в камерной истории про простых советских людей?! Вы шо, совсем с головой не дружите? — истерично верещит красный от ярости Костров, стуча по столу свернутым в трубочку сценарием «Солнце, ну взойди ещё, взойди».
— А что не так-то? — спрашивает сценарист Смирненко. Его соавтор, Лапенчук, щелкает пузырём клубничной жвачки.
Костров шумно втягивает носом воздух и смотрит на Ричарда. В его глазах требовательный приказ: «Скажи им, ты ж автор оригинала».
— Rисковый пrоект, господа, без сомнения, — Ричард чешет подбородок, очень задумчиво, — и всё же, why not? Девятый канал всегда откrыт для нетrивиальных и смелых идей. Нам был необходим глоток свежего воздуха подобного rода.
— Как сценарист пьесы-первоисточника, я против. Категорически.
— А я «за». Как диrектоr канала, пrодюссеr и автоr оригинальной идеи.
Голос Сапогова холоден, как лезвие ножа. В зелёных глазах Кострова читается: «Как ты мог?» — но он скрещивает тонкие руки на груди и говорит: «Ну, знаете ли».
А Смирненко и Лапенчук по очереди удовлетворенно переглядываются.
V.
Телевиденье Катамарановска обязано Глебу Леонидовичу Кострову по гроб жизни: и переводами, и авангардной «Загадкой дыры» и арьергардным «Пламенем нового сегодня» и много чем ещё, — но у всего должны быть границы.
Одни только уходы с канала и триумфальные возвращения блудного сына раз в три года чего стоят. Отец «Загадки дыры» — капризный, истеричный подросток в теле взрослого и, казалось бы, интеллегентного мужчины, а у Ричарда нет сил с ним бесконечно нянчиться.
В конце концов, это всё не школьная самодеятельность и не кружок по интересам, это — серьезная работа, которая приносит большие деньги… and huge headache.
В конце концов, у всех бывают проходные работы и творческие неудачи, верно?
VI.
Как бы Сапогова это ни сердило, но он не мог не признать, что сайт оформлен лаконично и парадоксально элитарно. Абсурд, но правда: благородный оттенок золотого, фотографии хорошего качества (позапрошлогодние, правда) и манера изложения — именно так, наверное, Ричард бы вёл дневник.
«Как же некоторым хочется прожить чужую жизнь, поразительно», — думает Сапогов, проматывая запись под фотографией, где он пожимает руку самому Всеволоду Старозубову. Всё же это немножко забавно: вехи его жизни перемежаются с короткими заметками про бытовые моменты или рабочими зарисовками — вроде той, с прошлогодних съемок «милой, но мягкой», когда Татьяну приходилось экстренно переозвучивать, или той, где…
VII.
Так, стоп.
VIII.
Что-то щелкает в голове на записи, которая начинается так: «Не люблю начинать день с левой ноги и вам не советую. Я, кстати говоря, переученный левша…».
По спине у Ричарда пробегает холодок: он никогда не упоминал этого факта публично, считая это несущественным. Это знали только близкие. Следовательно, этот дневник ведёт кто-то, кто хорошо его знает. Даже слишком хорошо.
Но кто?
За спиной звучит жалобный скулёж.
— Дениэл, oh my fuckin' God, — бормочет Ричард, взяв крошечного чихуахуа на руки.
XI.
Пролёт камеры по панораме ночного города: синее небо и разноцветные огоньки окон.
С примерной точкой отсчета разобрались. История начинается с теле-мыла и сайта.
С письма начинаются беды.
X.
— Давай поиграем, — цедит сквозь зубы лидер «Красных стрел» Кругловский, вознеся над головой массивный револьвер, словно это — меч правосудия или кавалерийская шашка, — я считаю до нуля, а ты убегаешь. Игра началась. Пя-я-ять!
Простой советский ассенизатор Девяточкин пятится с первобытным ужасом в глазах.
— Четы-ы-ыре! — с оттяжечкой считает Кругловский.
Девяточкин подбирает полы потрепанного пальтишка и прибавляет шаг.
— Три-и-и.
Девяточкин бежит в лесополосу. Кругловский плавно опускает руку и целится ему в спину, сощурив глаз.
— Две!
Он нажимает на спусковой крючок. Вместо грома выстрела:
— Снято! Молодцы, пеrекур десять минут!
Татьяна зычно хлопает гламурно-черным нумератором.
— Гrиша, очень хоrrоr-show, аутентично. Пrодолжай в том же духе! Go ahead!
— Спасибо, Ричард Робертович, — смущенно бурчит Стрельников. Вообще-то, гламурный мальчик с пышной прической и щенячьими васильковыми глазками, поющий слащавые песенки для старшеклассниц, в роли сурового перестроечного бандита — это то еще новаторство, но он справляется. Кроме того, вполне неплохо.
В любом случае, он заманит к просмотру толпу своих юных поклонниц, а те принесут с собой кошельки родителей, что для проекта более чем horror-show.
— Лапуshкин, Lapushka моя, — Сапогов поворачивается к расстегивающему верхние пуговицы пальто и изрядно располневшему между сиквелами «Девяточкину», — ну, что я вам скажу, — уже лучше, намного, но… Чего-то не хватает. Some kind of… жантильности, виктимности… Это вьедь zhertvennost' по-rусски?
— Ес.
— Ну, вот, включите мальчика… Пrощупайте там, зазеrните in катаrсис.
— Поал-принял.
— Славно!
Ричард жмурится и устало трёт глаза. Гам вокруг, кипучая деятельная обстановка, яркий свет — всё смывается в какую-то кашу, и на секунду Ричарду кажется, что всё происходящее вокруг тоже ненастоящее. Фильм в фильме они отсняли, а хронометраж основы продолжается.
А потом раздается хлопок и кто-то истошно визжит.
XI.
Сценаристы (как бы не Смирненко лично) принесли материал для новой серии и фанатскую любовную корреспонденцию. Десять конвертов предназначалось Грише Стрельникову, а один — мистеру Сапогову лично в руки и случайно затерялся в общей стопке.
Как ты думаешь, какой из них взорвался у Стрельникова в руке?
XII.
Этот разговор несерьезный. Как говорится, there are matter and anti-matter. Невозможно соединить искусство и коммерцию, всегда приходится жертвовать чем-то из этого. Ты выберешь Шарля Бодлера только тогда, когда ты сыт, но ты не сможешь намазать «Цветы Зла» на хлеб.
Приходится от чего-то отказываться. Приходится прогибаться под графики, показывающие наглядно, чего же хочет аудитория. Иногда нужно идти на сделки со своим чувством прекрасного, со своими убеждениями или даже с совестью во имя процветания предприятия. Скажем прямо: иногда приходится превращать детище, в которое ты вложил свое сердце, в откровенную дрянь и продавать эту дрянь под видом коробки конфет, благо зритель непритязателен, как голодная свинья в хлеву.
Это не проблема лично Ричарда Сапогова, он-то как раз играет по правилам индустрии. Проблема в многолетнем институте медиа и специфике всех социальных институтов в этой стране.
В каждой работе есть сложности, и это — сложность конкретно этой стези и этой должности. Либо ты принимаешь эти сложности, либо ищешь себе другую работу, только и всего.
Невозможно соединить искусство и коммерцию… хотя раньше Ричарду удавалось совершать невозможное.
Было другое время.
Да, тогда было труднее.
Ричард понуро оглядывается вокруг и замирает, бледнея как полотно.
Транстрав.
Вдалеке, ровно в середине реки, там, где должна быть самая глубина, источающий золотое свечение мужской силуэт выписывает на небесно-синей рябой водной глади пируэты из разряда высшей программы по фигурному катанию. Золотистое сияние отражается в воде дрожащим пятном. У наваждения пышные волосы, блезирная улыбка до ушей и костюм по последней моде.
Наваждение приветливо машет Сапогову рукой.
— Пойдем, Дениэл, — строго говорит Ричард и натягивает поводок.
XIII.
Наткнувшись на поздних страницах лже-откровений на историю о том, как девятилетний Ричард чуть не утонул в холодных водах Гудзона, Ричард по эту сторону монитора впервые ловит себя на мысли: а вдруг его сетевой двойник, на самом деле настоящий? А он так, улыбчивая болванка для рекламы.
У человека есть прошлое: с днями рождения, школьными буднями, теми, кто оказал влияние и на кого оказал влияние сам. Есть настоящее в виде отчетов с концертов и глянцевых фотографий. И есть будущее.
У персонажа есть судьба, но нет будущего.
У рекламного маскота нет даже судьбы.
Белокурое отражение в окне стучит по стеклу карамельно-красными ноготками. Ричард отрывает глаза от компьютера — наваждение пропадает.
Да нет, это всё бред какой-то.
XIV.
События развиваются в ускоренной перемотке.
XV.
Облаченная с головы до ног в латексный костюм медсестры Нинель Натановна щелкает секатором. Крупный план на затравленное лицо Двачевских: с его лба стекает пот, сальная прядь падает на высокий лоб.
Нинель заливается безумным смехом и облизывает напомаженные губы:
— Сейчас я подравняю твои бубенчики, муа-ха-ха!
— Пожалуйста! Умоляю Вас, не надо! Я сделаю что угодно, я…
— Стоп! Стоп! Гrачевич, у вас что в сценаrии написано?
— Н-ну… Я просто хочу добавить этому персонажу глубины, а то он какой-то одномерный плакса-мазохист получается.
— Там написано: «Пrошу, не надо». Вот и следуйте ему. Тrетий дубль по счёту уже поrтите, безобrазие.
— А… а я как?
— К вам, Natasha, я… Вопrосов не имею. Ведите эмоцию, ведите.
XVI.
Сон с тревожно-красным фильтром: пустая сцена, Ричард и красные бесхозные руки, выплывающие из мглы. Они дергают за волосы, рвут одежду, царапают и щипают, и единственный способ не дать им добраться до души — порезать их канцелярским ножом, спилить у корневища.
Полиэкран, брызги крови, бой барабанов.
Просыпается Ричард в за час до выхода с колотящимся сердцем и в кружащейся комнате. Официозно-монохромный ведущий «Информативных новостей», глашатай, которому не отрубили язык, бубнит как пономарь, а смотрит в душу:
— …вчера ночью в собственной квартире был убит известный сценарист Лапенчук, ему было нанесено множество колотых ран по всему телу. Жертва вырывалась и звала на помощь, но это её не спасло. Весь пол в коридоре и большой комнате забрызган кровью и внутренностями, руки жертвы отделены от тела. Ведётся следствие…
XVII.
В офисе дым коромыслом и бестолковая милиция. Вместо Лапенчука приходит его брат-близнец с траурной повязкой на руке. Пожимает плечами, но утверждает, что это никак не повлияет на итог продукта. Братьев-то много, а проект души один.
XVIII.
Хорошая новость: трагедия заставляет Кострова прекратить говниться, о чудо!
Снято в «субъективной манере».
— Странные вещи творятся в последнее время, не находишь? Как ты говоришь?.. Obscure?
— Malevolent.
— Ну, да. Хичкок какой-то.
Сапогов нервно хихикает: внутристудийная бородатая шутка про Гайдая никогда ещё не была такой смешной.
— Вот что я думаю, — продолжает Костров. Голос уверенный и бодрый, а сам скрещивает руки на груди и заламывает ногу за ногу, прижимаясь к зеленой стене коридора, слово школьный хулиган, — нам надо держаться вместе. Не время сейчас для того, чтобы муссировать старые обиды.
Крупный план на неуверенное рукопожатие.
XIX.
Плохая новость: в своём рабочем столе Ричард обнаруживает окровавленный канцелярский нож.
XX.
Сапогов хватается за голову.
Развернутый во весь экран заголовок гласит: «Я не хотел, меня держат в заложниках продюсеры и заставляют снимать этот шлак!».
Это ложь! Это было тяжелое, болезненное, но самостоятельное и взвешенное решение, которое…
— Это сделал Я.
Посреди комнаты, убрав руки за спину и в идеальной первой позиции, стоит одетый с иголочки доппельгангер. С оглушительным перезвоном по комнате скачут спицы. Ричард закрывается от золотистого сияния, как от испепеляющих лучей.
— Я — настоящий Rичаrд. Даrящий своим зrителям тепло и внимание, чуткий и искrенний. Талант и золотое сеrдце. А не пrодажная дешëвка и малодушная шваль, вrоде тебя.
Он перекатывается с пятки на носок и читает нараспев:
— Над моей головой rаспускается звëзд великое множество, а я смотryu на тebya и думаю: какое же ты ни-что-же-ство!
Его движения пластичны и невесомы. Ричард в ужасе закрывает глаза и уши.
ХХI.
Доппельгангер ныряет в объятья ночной мглы и равнодушной желтизны соседских окон с балкона десятого этажа спиной вперëд.
XXII.
Огромное лицо Девяточкина с презрением взирает на зрителей с огромного экрана кинотеатра. Разодетые в нацистскую форму бандиты в ужасе разбегаются к выходам. Девяточкин голосит громовым голосом:
— …моя мать — сапожница, а отец — водитель ржавой брички, я — кровинушка рабочего класса, и ваше время истекло. Как говорит русский народ, мой народ: долг платежом красен.
Нинель Натановна тщетно дëргает ручки запертой двери. Кругловский прикрывается своим сыном, словно живым щитом.
— Альдебаранов! Поджигай зал!
— Ц пзрв фногжюегзхфв етзъгхозрлз, ъхс ахсх тсёгрюм узпзмн тусновх. *
Татьяна подозрительно полуоборачивается. Подслушивать в переполненном кафетерии — милое дело, хотя и затруднительное.
— Ага, конечно. Призрак оригинального «Солнышко взойди» мстит, — ворчит Костров и отхлебывает ещё чаю.
— Г тсъзпц рзх? Рц, кргзыя, ефз ахл лфхсулл тус дгугдгр рг «Тсоз Ъцжзф»… *
— Серьёзно, что ли? Тань, ты взрослая женщина и веришь в такую чушь?
Костров смешно выпучивает глаза, топырит пальцы и делает голос ниже и грознее:
— У-у-у, я большой и страшный барабан Влада Листьева, я щас вас всех съем!
— Лжлсх! *
— Слушай, я просто пытаюсь разрядить атмосферу, — он откидывается на спинку стула, — дураку понятно, что в последние дни творится дикая херня какая-то, извините за выражение, но я не думаю, что делу помогут куски сырого мяса по углам, блюдца с молоком и прочая порча продуктов…
Восьмиглазова обиженно поджимает губы.
— Но. Я почему-то уверен, что это кто-то из наших, не знаю почему.
— Г тсжусдрсфхл ею цкргзхз е тусёугппз «Кгёгжнг жюую»! * — она театрально машет руками, идеально копируя интонацию главного журналиста девятого канала.
— Ой, да иди ты.
Молчавший всë это время Ричард в итоге так и не притрагивается к салату.
XXIII.
Зато хорошенько прикладывается к бутылке коньяка пятилетней выдержки вечером.
XXIV.
Малыш Дэниел неожиданно заболел и угас за четыре дня, просто так, без причины. И теперь жалобно смотрит своему хозяину в глаза. Голубые глазки собачки источают взгляд пугающе-осмысленный. Совсем человеческий. Ричард гладит Дэниела по голове дрожащей рукой и прижимает к сердцу.
Ричард ждëт час в коридоре, чтобы услышать от безликого ветеринара-усача: «Простите, не откачали. Так получилось. С вас, кстати, сто тыщ. Кстати, кремация на этой неделе по скидке».
XXV.
Доппельгангер гладит Ричарда по волосам, мягко, как заботливый родитель, утирает горькие горючие слезы пальцем в буффонно-розовой перчатке и смеётся весело и непринужденно, как весенний колокольчик. Золотистый свет слепит, но не греет.
— Ну конечно! Веrно! Это из-за тебя, пьяная мrазь. Слабовольный кусок самозванца, ты даже пить бrосить не в состоянии!
— Пожалуйста… Оставь меня в покое…
— И не подумаю! Из-за тебя, уrода, всё это и пrоисходит! Всё, чего касаются твои rуки, в итоге пrевrащается в зловонный мусоr!
— Это… Это непrавда…
— Фальши-и-ивка, — весело тянет Доппельгангер, искрясь и рябя, словно испорченная проводка, — пустышка, которая променяла божью искrу на фешенебельные цацки, хи-хи!
У Ричарда нет сил, чтобы прогнать наваждение или хотя бы снять его руку со своих волос.
XXVI.
В вихрь спиц втягиваются осколки битого стекла, стаканы, канцелярские ножи и кристаллы из глаз.
XXVII.
— А сейчас, мои доrогие телезrители и телеzrительницы, пrишло вrемя для Ваших писем! — дежурная улыбка до ушей — так, что порвет лицо, а в голове — белый шум. No thoughts — head empty. Вскрывая последний конверт, он режется, и на детские письма с корявыми рисунками хлещет багровый фонтан, как из испорченного брандспойта. Разве может быть столько крови от канцелярского ножа?
— Остановите съёмку, стоп! — в приказном тоне.
— У Ричарда Робертовича кровь, кажется, идёт! — испуганно.
— Врача! Врача, позовите врача! — истошно.
— Жг ъхс ф хсдсм хгнсз е тсфозжрзз еузпв хесулхфв? * — грудным шёпотом у самого уха.
Ричард смотрит на свои ладони и думает: «Интересно, это кровь или краска?».
XXVIII.
Нетточка танцует стриптиз для стенографиста Двачевских.
Он жадно облизывает длиннющую шпильку её черных, как вороное крыло, лабутен. Его некрасивое лицо обезображено похотью, а её ангельское личико фотомодели не изуродовано интеллектом. Она бьёт его по носу носком туфли.
С удвоенной силой играет KMFDM. Поверх кадра наслаивается полупрозрачный фашистов марш.
— Нормальный саундтрек сделай, — Костров строго смолит сигаретой, а в голосе — презрение к итоговому продукту, — а не как в прошлый раз, с песней про апостола. Для людей стараемся, для людей! Ты меня понял? Русский язык вообще понимаешь или как?
Глухой на одно ухо звуковик Шершанский кивает со звуком детской погремушки.
— Ну, смотри у меня, а не то…
«А в финалку я врублю Тати и Басту» — думает довольный собой Шершанский, стоит двери закрыться.
XXIX.
Съёмка от первого лица.
По сценарию Лидер «Железных Рукавов» говорит что-то вроде: «Браток, это самый поехавший заказ из всех, что у меня был ваще в жизни» — и сдвигает темные очки на лоб (под которыми будут точно такие же очки), но вместо этого он убирает фотографию от лица, кладёт её на стол обратной стороной вверх и говорит:
— Предоплату вперёд.
Мастер импровизации.
Ухоженная длиннопалая ладонь с кроваво-красными ногтями и золотыми тяжеловесными перстнями протягивает ему через весь стол жирную пачку зелёных.
— Я rад, что мы дrуг дrуга понимаем!
— Всё будет по высшему разряду, — он сосредоточенно считает купюры, — как грится, всё будет шито-крыто.
А потом прижимает ладонь к груди и почтительно кланяется.
Приглушённый хардбасс на первом этаже «Канарейки» становится с каждым треком злее.
На столе у Лидера звонят три телефона разом. Он снимает трубку и жестом указывает на дверь. Тут же берёт вторую, а его сын подносит к его уху третью. Говорит монотонно, как персонажи Качанова.
— Алло. Ну чё там с деньгами? Как с деньгами-то там, я спрашиваю? М-м-м, гнида? Так, повиси на трубе.
— Да, алло. Чего ты мне мозги паришь, валить надо эту свинью картавую и всё. Ну выстрелил и выстрелил, чё бухтеть-то… А у тя чё, водяной пистолет? Так, повиси, у меня вторая линия.
— Здравствуйте, это Евгений из техподдержки, — Сын кусает губы, чтобы не засмеяться, и чуть не роняет телефон, — а вы пробовали включить и выключить?
Камера медленно отъезжает и в последний момент запечатляет, как Лидер принимает факс босой ногой.
XXX.
Звериный ригоризм и искренняя буффонность. Иногда наоборот.
Начальник, сука! Привет от каста "житухибандюгана"!
XXXI.
Они стоят на остановке. Угол камеры какой-то вуайеристский, будто бы из-за кустов. Татьяна прячет руки в пушистую муфту на лисьем меху. Раскрасневшееся от мороза лицо в контрасте с золотыми кудрями в сложной прическе и пушистой рыжей шапкой. Ричард смотрит не на неё, а куда-то вверх, в многозначительно-черное низкое небо.
— Я вёл себя с тобой тогда как последняя скотина. Мне very-very zhal'.
— С-шс-шс, зьи нгнсм фнсхлрсм! *
Ему совсем не смешно. Татьяна вздыхает, мягко и примирительно, кладёт руку ему на плечо.
— Тлпмэлп, а ёъж нпдф имйуэта? *
— I dunno! Если бы я мог на себя сеrдиться, то делал бы это очень долго.
— Жг, огжрс, в — Езфю, в схшсжълегв. Тусыосз кгдюхс, дцжцьзз кгнуюхс. *
Он настороженно поправляет очки:
— К чему ты это?
Татьяна неопределённо разводит руками и делает плавный круг вокруг себя.
— В тсжцпгог… Г рз ргъгхя ол ргп ефи фргъгог? *
— Нет, — резко как «нате», — особенно не сейчас. Не в последнее… Нет, непrавильно. Не в ближайshее вrемя.
— Рс тсъзпц? *
XXXII.
Он хочет ей объяснить, в чём дело, но после слов: «Понимаешь ли…» — из его рта вырывается аппаратный треск и не выходит распознать ни слова.
XXXIII.
Кадры сменяют друг друга, как безумная карусель.
XXXIV.
Татьяна лежит на полу бездыханная, её белый халат насквозь пропитался кровью. Нож вонзается в плоть снова и снова с отвратительным чавканьем, со всей силы. Удар! Удар! Ещё! Ещё! Весь пол залит кровью, ни одного живого места.
И всё же, она знала, кому открывала дверь.
По телевизору белокурый теле-демиург беззаботно кружится в дожде конфетти. Музыка прокручивается в обратную сторону.
XXXV.
Ричард просыпается, находит в своём шкафу окровавленный белый халат и… снова просыпается.
XXXVI.
Милиция приезжает на телестудию только чтобы клянчить автографы.
XXXVII.
Клаустрофобная зловещая атмосфера. Много грязно-зеленого, подъезд, темные лестничные проёмы, мигающая лампа. За спиной у Ричарда вырастает темный силуэт. Огромный бритоголовый детина в темных очках безмолвно улыбается и с щелчком выпускает жало перочинного ножа. Он зажимает Сапогова в угол.
Из последних сил Ричард нащупывает во внутреннем кармане пальто револьвер.
Гремит выстрел.
Затемнение.
XXXVIII.
Ричард просыпается.
XXXIX.
На его кровати сидит Татьяна. Мертвенно-белая, с побуревшими пятнами на халате и распущенными волосами, она похожа на русалку из канализации. Татьяна гладит полусонного Ричарда по щеке и говорит с грустной полуулыбкой:
— Рг фгпсп жзоз, хю рз хгнсм тосшсм, нгн с фздз жцпгзыя.
Она знает, в чём подвох, но не может рассказать. Ричард и зритель — ещё нет.
ХL.
Сколько мне так ещё ходить за ним с камерой наперевес, чтобы Первый канал, ТНТ или хотя бы Дискавери меня захотели?
XLI.
А в чём подвох?
XLII.
Подвох в том, что это чужая квартира. За окном незнакомый район города и высота третьего этажа. На стене слева от Ричарда ковёр, а Сапогов в жизни бы у себя такую пошлость не повесил, при всём уважении к загадоtchnyi russki dusha.
В комнату вплывает Доппельгангер, но с ним что-то не так. Кажется, обычно у него нет намалеванных на лице краплаковых сердечек и такого же цвета лягушачьих губ. Волосы не сидят на нём как соломенный парик. А ещё у него не лошадиное лицо Глеба Кострова и прошлогодний сценический костюм не висит на нём, как тряпки на чучеле.
Доппельгангер из галлюцинаций бесплотен и неосязаем.
Глеб Костров, разодетый как Ричард и поигрывающий ножом-бабочкой, более чем реален.
XLIII.
Ричард в панике делает шаг назад. Глеб наступает, смотрит на него пустым, немигающим взглядом и пугающе точно копирует его картавую манеру говорить.
Полиэкран: чистое поле ввода на странице поддельного дневника, молодец в тёмных очках передаёт коробку со взрывчаткой, которая не дойдёт до адресата, шкаф, полный краденных концертных костюмов, подслушивающая Восьмиглазова, поблескивающий в пустой ключнице дубликат ключей.
— Ты всегда мне завидовал, sukahh. Моему успеху, моему таланту, даже цвету моих волос. Ты — фигляр и пустышка, которая будет выезжать засчёт необычности контента ещё годик-другой, а потом будет пылиться на помойке телеистории. Ты бы никогда ничего сам не добился, поэтому присасывался ко мне, как пиявка.
— Глеб, послуshай…
— Глеб? Понятия не имею, с кем ты говоришь. Я — настоящий Ричард Сапогов, а ты просто продажная дешёвка и заигрался в пародиста. Мозолишь мне глаза. Как же жаль, что никто в этом мире не даёт стопроцентных гарантий и звезде приходится делать всё самой.
XLIV.
Костров бьёт ножом в сердце, но попадает в плечо. Сапогову удаётся отпихнуть его и выпрыгнуть в окно, благо так невысоко и сугроб смягчает падение.
XLV.
Ричард бежит в темноте без оглядки и отчаянно зовёт на помощь, но улицы Катамарановска зловеще пусты и безлюдны, особенно когда это больше всего нужно. Доппельгангер скользит за ним с элегантностью конькобежца на льду, а в окнах машин и погасших витрин отражается запыхавшийся, перекошенный от злобы Костров со съезжающим париком, размывшимся макияжем и окровавленным ножом в руке.
XLVI.
— Настоящий Ричард бы никогда не променял искусство на попсу!
Бам! Он толкает Ричарда в витрину, и та разлетается вдребезги.
— Откуда тебе это знать?
Ричард уворачивается от ножа в сантиметре от его носа. Костров истерически смеётся.
— И он точно бы не предал те идеи, которые он нёс над головой словно знамя! Он не предал бы совместный труд, в который мы вложили душу!
Нож вылетает у Кострова из рук, но это ничуть не останавливает его.
— Неважно, что и почему я это сделал, важно, что это — моё личное rешение, котоrое не делает меня менее мной! Оставь меня! Я не твоя вещь!
В порыве драки Ричард срывает с Кострова парик. Глеб истошно кричит, словно его облили концентрированной серной кислотой и, шатаясь, выбегает на проезжую часть.
XLVII.
Доппельгангер выходит на сцену и счастливо улыбается свету софитов. Он разводит руки, словно желая обнять свое признание. Софиты оказываются фарами грузовика, а признание расшибает весом в пять тонн на скорости триста километров в час.
Лакированные штиблеты отлетают в кусты.
Битые очки-авиаторы тускло блестят в луже крови.
Ричард закрывает лицо руками.
XLVIII.
За дверью участники этой эпичной драмы выходят на поклон: и Татьяна в окровавленном халате, и отец «Загадки дыры» со следами шин поперек лица, и ОПГшники-неудачники, и все-все-все. Кроме одного.
XLIX.
На левой руке крепко зафиксирован гипс, на котором уже расписались друзья и коллеги. Золотистые пышные волосы острижены под мальчишку. Усы сбриты под ноль. На носу наклеен розовый пластырь с Хеллоу Китти.
Ричард смотрит в зеркало своими лучистыми ярко-желтыми глазами и думает: «Что бы там ни было, а я — настоящий».
L.
Финальные титры.
Примечания:
Перевод с Цезаря:
3. * А, ну, то есть, скачивание «слёз сентября» при поддержке мегафона без смс и регистраций Вас не смущает, а фанатский сайт в Вашу же честь это что-то из ряда вон.
22. * У меня складывается впечатление, что этот поганый ремейк проклят.
* А почему нет? Ну, знаешь, все эти истории про барабан на «Поле Чудес»…
* Идиот!
* А подробности вы узнаете в программе «Загадка дыры»!
27. * Да что с тобой такое в последнее время творится?
31. * О-хо-хо, ещё какая скотина!
* Да, ладно, я — Весы, я отходчивая. Прошлое забыто, будущее закрыто.
* Я подумала… А не начать ли нам всё сначала?
* Но почему?
39. * На самом деле, ты не такой плохой, как о себе думаешь.