со школьной скамьи

Миниатюрные руки ложатся на его медвежью грудь, и кажется, он способен ощутить её теплоту, невзирая на одежду. Света и есть тепло. Даже имя у неё нежное, солнечное и означает одно — свет. Начиная со школы она была его спасательным кругом, маяком, который всегда укажет верный путь. Хотелось зарыться в её волосы и прошептать ничего не исправившее «прости», хотелось гладить её спину, целовать её губы — стать с ней единым целым. Его останавливали люди, проходившее мимо, останавливал сын, дожидавшийся невдалеке, но всё же большие руки нетерпеливо сомкнулись за её спиной, притягивая ближе к себе. Её объятья исцеляли. «Я подала на развод» — звучал в голове её голос, как на заевшей пластинке. — Всё будет хорошо, — одними губами шепчет мужчина, — Хорошо, слышишь? Осознание, что теперь Света его — полностью, без остатка — накрывает с головой. — Я знаю, — также тихо отвечает она. Серёже не хватает прикосновений, не хватает нежности. Ему недостаточно простых объятий посреди улицы и в то же время — это всё, что ему нужно. За их спиной останавливается синий автомобиль, но на этот раз мужчина готов к встрече. И держится гордо, осознав, что теперь защищает свою женщину. Руки зудят, просятся стереть с этого лицемера ухмылку, но пальцы Светы, в почти незаметном страхе едва касающиеся его собственных, усмиряют и развеивают ярость. Серёжа до сих пор не можете понять, как Суркова могла выбрать такого мужчину? Он втайне думал над этим, но никогда не признавал, что такие мысли задевают за живое. До этого момента. И не отходит от Светы, пока её «муж» не уезжает. — Не волнуйся, — просит он, — Я позабочусь об этой проблеме. Робкий кивок является ответом. «Она верит в меня» — осознаёт мужчина, — «Всегда верила». Время течёт медленно, позволяя наслаждаться днями, проведёнными с ней. Неудачи всё ещё являются непосредственной частью его жизнь, не зря Алёна всегда твердила, что он проблемный человек. Но Света никогда такого не говорит: ни напрямую, ни пряча за намёками. Она просто садится рядом, скользит своими хрупкими ладонями по его лицу и стирает мягкими поцелуями все сомненья. Они оба верят, что «хорошо» — это реальность, что «хорошо» — обязательно скоро наступит. Верят и дети, смотря на них с едва заметной застенчивостью. Не привыкли ещё, хотя в душе уже взрослые. Эх, эти маленькие-взрослые, которые видят их насквозь. Видят, как по утрам краснеет Света, когда он смотрит на неё и видят всё остальное, но вежливо не замечают, не поднимают подобные темы. Да и не нужно им это, будто мир вовсе не изменился. — Просыпайся, мы обещали сводить их в кино, — хрипло ворчит он ранним утром, хоть и сам не желает вставать. Света пунктуальная, Света правильная, Света любит порядок. И если ради её «расписания», заботливо составленного перед каждым новым днём, нужно встать рано — пусть. Это ведь не важно, когда она рядом. — Может поваляемся пару минуток? — почти мурлычет, и в какой-то мере просит. Он давно начал замечать, как она внутренне меняется. Как после прихода в её жизнь любви, которую Света так жаждала ещё со школьной скамьи, она отступает от привычных правил. Как даёт Кристине право принимать взрослые решения, как не обращает внимания на кучку его носков возле кровати. Ради неё он старается быть аккуратным, но получается не всегда. — Дети? — Они спят ещё, а мы можем пойти на более поздний сеанс, ну Серёж? Неожиданно для себя он спрашивает: — Не хочешь сменить фамилию? — Обратно на Суркову? — удивляется она, моментально проснувшись. — Нет, Свет, ты не поняла. Я хочу, чтобы ты стала Шмелёвой. Пару секунд они лежат в молчание. — Ты серьёзно? — Конечно, — заверяет Шмелёв, — Я просто подумал… Не знаю, что на меня нашло, момент ведь не подходящий… Но… Света не даёт договорить, игриво проведя пальцами по его плечу. Её нежные поцелуи покрывают лицо, а после переходят в страстные, пламенные — вот она, перчинка Сурковой, которую видел один лишь он. Мужчина целует Свету в ответ, прижимает к себе, обхватывая тонкую талию и слыша её счастливый смех, продолжает игру. — Я люблю тебя, — хрипит Серёжа. — Я люблю тебя, — не задумываясь откликается Света. Он любит, когда они просыпаются так и знает, что она испытывает те же чувства. Это делает его счастливым. Серёжа часто просит прощения: за школьные годы, за то, что отказал в тот раз, когда она пришла первая, пришла искренне попросив сознаться перед её мужем вместе. Бывшим мужем, звучит каждый раз в его голове, заставляя улыбаться. Знает же, что Света зла не держит — не умеет просто, не такой она человек, — но продолжает, сам не понимая зачем. В кинотеатре он едва заметно касается её руки и чувствует, как по телу пробегают мурашки. На экране современный боевик — выбор Вани и Кристины. Серёжа знает, что Суркова не любит такое кино, как и он. И даже больше: она его вовсе не одобряет. Но деваться некуда и они сидят, переплетя пальцы. Однажды вечером, на кухне, он тихо признаётся ей: — Каким же я был дураком. — Я тоже… Такая маленькая, упрямая. — Ты никогда не была. — Я-то? — тихо смеётся Суркова. Дети давно спят, но они оба боятся их разбудить. И говорят почти шёпотом, в то же время отлично слыша друг друга. — Ты была идеальной. Такая красивая, умная, бойкая, — уверяет Серёжа. — Бойкая? — удивляется она. — Не помнишь разве, как огрела меня сумкой? Я всего-то… — Всего-то хотел украсть у меня тетрадь по алгебре! Они громко смеются, но переглянувшись, вновь вспоминают про детей. Света бесшумно встаёт и, очутившись рядом, перебирается на его колени. Её пальцы играют в Серёжиных волосах. — А помнишь лягушку? А шапку? — не отрывая от неё глаз, выспрашивает он. — Помню, как же ты тогда меня раздражал. — И всё же нравился. — Нравился, — признаёт она, — Как девочка была влюблена, да я и была девочкой. Да я и сейчас… Он не даёт договорить, жадно её целуя. Огрубевшие пальцы нетерпеливо скользят по упругой коже, забравшись под пижаму. — Дети, — выдыхает она. И вправду, дети. А если проснуться? Или она их имеет ввиду? Которые в таком возрасте продолжают вести себя, как… — Серёжа, пойдём в спальню, — еле сдерживаясь шепчет Суркова. И оказавшись на мягкой кровати он явственно осознаёт: «Она всегда оставалась моей». — Я люблю тебя, — растворяется в воздухе.