Ханахаки — мифическая болезнь, при которой больной откашливает цветы из-за неразделенной любви. Она возникает лишь у тех, кто безумно влюблен в кого-то.
" Сегодня снова хризантемы. Именно эти цветы, с горьким привкусом печали и скорби, со всем своим величием и непередаваемым ароматом. Такие запретные, но от того не менее мной любимы. Даже сейчас, когда, кажется, лёгкие с лихвой наполнены их лепестками. С каких пор началась эта раздирающая изнутри влюбленность мне даже пытаться понять не стоит, ведь сколько себя помню, мой взгляд всегда был устремлен на него, — притягательного, лёгкого, до невозможности тёплого. И это было моей главной, уже никак не исправимой ошибкой. Возможно, только если бы я хоть иногда смотрела на кого-нибудь ещё, моё сердце можно было бы спасти? Не берусь утверждать, ведь даже такого шанса на жизнь я так и не смогла себе позволить. Уен — сын маминой подруги. До банального простая фраза, но сколько в ней всего скрыто, даже подводить итоги не хочется, — отголоски воспоминаний сразу же врезаются в сердце, добавляя новые кровоточащие раны. Обычно воспоминания слабое место тех, кто ушёл или от кого ушли, но я не отношусь ни к тем, ни к другим. Я всё ещё рядом с ним, задыхаюсь от разрывающих изнутри цветов. Моё далеко не спокойное детство, по-особенному чарующие школьные годы, и даже дорога в университет проходит вместе с ним. Как будто так и задумано. Как будто так правильно, что моя холодная рука снова в его, до мурашек тёплой и единственной нужной мне. Казалось бы, что можно найти в непоседливом, без умолку говорящем, подозрительно назойливом и даже слишком любвеобильном человеке? Да ничего нельзя. Именно так категорично я и думала с самой нашей первой встречи. Вот только узнав слишком воодушевлённого мальчишку поближе, я нашла, совсем не замечая как в итоге с головой зарылась в свою собственную никому неизвестную вселенную. — Эй, Рина, ты заболела? Кажется, тобой. Я никогда не верила в любовь, даже думать о подобных чувствах было сродни шутки. Возможно, просто боялась признаться, что такую вот меня, с горой и маленькой тележкой недостатков, не самым сладким характером и нетипичным взглядом на мир, кто-то сможет принять в своё сердце. Возможно, просто подсознательно хотела оградить себя от всей той боли, которая неизменным дополнением приходит с любовью. Вот только не уберегла. Пропала напрочь. Совершенно не задумываясь о последствиях. — Нет, всё в порядке. Просто воздух слишком холодный. Пойдем, мы… Договорить о том, что мы совершенно бесстыдно опаздываем, мне не дал внезапно возникший и до предела разъяренный Сонджун со своей неизменно преданной свитой. Всё, на что хватило моей неожиданно быстрой реакции, принять удар на себя. Возможно глупо, но так правильно для меня и моего едва ли живого сердца, что если бы это правда помогало, я бы каждый день подставляла свою щёку, только бы внутри всё не изнывало так пугающе невыносимо. Вот только о последствиях я и вовсе думать забыла. Чон всегда был тем, кто защищал и ограждал меня от всего, даже когда мама в шутку шлепала меня по спине, он, умело отшучиваясь, прикрывал собой. Даже в таком незначительном жесте я растворялась, каждый раз желая сделать хоть что-нибудь взамен. Но смогла ли. — Да ты с ума сошла. Несомненно да. Сошла. И исправить вот такое безобразие будет очень трудно, невыполнимо трудно, Уен. Да и желания никакого нет. От слова совсем. Спустя несколько пролетевших вихрем минут, нарушители спокойствия подали голос и, положив руку на сердце, могу с уверенностью сказать, что сделали это зря. Брюнет редко попадал в подобного рода передряги, стараясь задействовать нечто иное чем силу и отсутствие какого-либо понятия реальности, но сейчас, именно из-за меня, он готов был отступиться от своих принципов, возвращая мою боль каждому из них вдвойне. И плевать, что я сама сделала выбор, — такая моя выходка была вопиюще неправильной в глазах друга детства. Вот только отыгрываться он собрался вовсе не на мне. — Не связывайся с ними. Эти несколько слов буквально всё, на что меня хватило. Говорить в присутствии посторонних людей не хотелось даже на йоту. А делиться минутами, которыми я могла бы хоть немного утешить рьяно рвущиеся наружу лепестки, не было желания ещё больше. Как и наблюдать картину далеко не равной драки, в которой несомненно достанется тому, кого я так безрассудно хотела защитить. Поэтому, отключать здравые мысли пришлось уже второй раз за какие-то жалкие десять минут, — хватать за руку растерявшегося лишь на секунду Чона и бежать из последних сил. Плевать, что будет со мной, большую боль, чем дарит безответная любовь, я едва ли смогу испытать, главное, уберечь Уена, пусть он и вовсе от такой идеи не в восторге. Кожей чувствую, и своей каждой безрассудно влюбленной клеточкой. Не знаю каким чудом нам всё же удалось сбежать, везение брюнета пригодилось, ведь о моём и говорить было бы излишне. Да и какие вообще могут быть разговоры, когда молниеносно надвигающаяся буря в лице друга детства, лишний раз подтверждает, что удача явно не на моей стороне. Делать шаг назад — моё чуть ли не самое излюбленное занятие, но Чон всегда был тем, кто подталкивал меня совершенно в противоположное направление, подбадривая и вселяя недостающую веру. Вот только сейчас мне впервые хочется, чтобы он позволил убежать, закрыться в своей комнате и плакать, глотая вперемешку слёзы и белоснежные лепестки, вырывающиеся без спроса наружу. — Больше никогда так не делай, слышишь? Голос срывается на шепот и, пожалуй, это куда сильнее бьёт по моим ненавистным слабостям. Я вздрагиваю. Как человек может меняться до неузнаваемости за какие-то секунды, даже себе на возникший вопрос ответить не могу. Немыслимо. Как и весь Уен, просто напрочь не поддающийся логике. Ещё одна всеми фибрами моей души ненавистная секунда, и брюнет подрагивающими пальцами прикасается к месту удара, которое теперь не то что болью отдаёт, безжалостно горит. Да что там, кажется, всё внутри меня вспыхивает будто спичка. И обо всём этом грёбаном наваждении парень даже не подозревает. Не догадывается, что я медленно умираю в его руках. Иначе бы не касался меня вообще, даже не дышал в мою сторону. Ещё секунду мой здравый смысл, точнее те ошметки, что остались от него, не может позволить и я срываюсь. Нет, не впадаю в истерику. Просто в прямом смысле этого причудливого слова уношусь прочь, подальше от своей незамысловатой, но такой жгуче ранящей любви, что даже земля под ногами не ощущается. Наверное, впервые идея убежать от Чона так привлекает меня. Ведь позволить увидеть какие на самом деле он вызывает во мне чувства равносильно концу. От разрыва того самого страдающего сердца. От всех вместе взятых хризантем. От его извиняющегося взгляда.***
День рождения никогда не был для меня особенным праздником. Даже после появления в моей жизни улыбчивого мальчишки, который с неким маниакальным чувством преданности ждал этот самый день на протяжении всей нашей осознанной дружбы, моё более чем безразличное отношение не изменилось. Что там греха таить, мне казалось, что так будет ещё очень и очень долго, ведь своим принципам я не уступаю, вот только судьба решила, как назло, иначе. Я искренне и даже с неким трепетом жду свой двадцатый день рождения, ведь двадцать первого, скорее всего, уже не будет. Ханахаки, нечто настолько редкое и едва ли вообразимое в нашем мире, что в очередной раз хочется лишь посмеяться над своим везением, а после и вовсе забыть, что оно вообще существует. Первый лепесток, символ моей безумной и неразделённой влюблённости, удивил меня до такой степени, что вымолвить хоть что-то внятное я так в тот день и не смогла. Губы не слушались. Напрочь пропасть в своём друге детства на девятнадцатом году жизни — шутка судьбы ни больше ни меньше. И что послужило спусковым крючком, я, признаться честно, и по сей день не знаю. Просто в один прекрасный момент я осознала, что улыбка Уена самое ценное, что мне хотелось бы сохранить в этом холодном мире. — Доченька, ты уже проснулась? Если бы я только могла проснуться, мама. В последнее время удушье стало куда сильнее прежнего и я едва ли могу позволить себе поспать несколько часов, не вздрагивая от подступившего невыносимо горького кашля. Одному Богу только известно как мамин зоркий глаз не заподозрил неладное, позволяя мне не искать оправданий хотя бы перед ней. А может это и к худшему. Мама бы непременно поняла, она бы пожалела своё бедное дитя, прикладывая все силы, чтобы спасти. Но стать бездушной куклой разве спасение? Только не для меня. Не тогда, когда рядом до невозможности искренне нуждающийся в моём тепле Уен. — Прости меня, мамочка. Совершенно не то, что мне следовало сказать в ответ на ласковые слова самого родного человека, но иначе я бы не смогла. Не осилила ещё один тянущий в пропасть груз. Пусть даже простое извинение не исчерпает моей вины, хотя бы так, мне должно стать легче. Почему-то именно в этот день наши пути с брюнетом начали подозрительно разбегаться. И осознание того, что я так долго не хотела принимать, столь неожиданно пронзило моё сердце, что мне оставалось только ловить пальцами окровавленные цветы, мучительно выброшенные наружу. Обычно, когда день рождения был пустым звуком для меня, Чон спешил подразнить своей жизнерадостностью и счастьем с самых первых лучей солнца, однако сегодня он не появился ни в три, ни даже в шесть часов неприветливо холодного вечера. Внутри что-то сломалось. С таким нехарактерным и диким треском, что выть подобно израненной собачонке казалось чем-то весьма подходящим. — Не придёт. Эта фраза настолько въелась в мой затуманенный рассудок, что даже настойчивая трель мобильного не смогла достучаться до меня за выделенные ей сорок секунд. Почему-то перед глазами мелькали отрывки моей жизни, которая оказалась так предательски пропитана одним лишь брюнетом, что даже дышать стало на порядок труднее. — Рина, с днём рождения. Всего секунда и сдавливающий горло кашель стал вырываться таким остервенелым порывом, что сдерживать в себе все окровавленные хризантемы стало чем-то космически нереальным. Ответить на звонок всё же пришлось, иначе головная боль грозилась выйти за дозволенные пределы. Мысль о том, что я смогу хотя бы на пять коротких минут увидеть свою самую большую слабость, немного успокаивала поднимающуюся внутри меня бурю. Это всего-то затишье. Пусть так. Мне всего лишь нужно будет вовремя уйти. — Ри, я… Чуть ли не впервые за время нашей дружбы мне хватило смелости обнять его первой. Не думать о косых взглядах, совершенно не имеющих значения предрассудках, а просто прижаться к человеку, которого бы мне до одури хотелось называть своим. Брюнет молчал. То ли от внезапного порыва с моей стороны, то ли от понимания ситуации. Да и какая разница. Я прижималась к нему так сильно, будто сейчас парень и вовсе должен был исчезнуть. Но стоило мне лишь поднять голову и увидеть в глазах напротив необъятную преданность, внутри всё сжалось, таким тугим узлом, что и цветы все напрочь бы сломались. — Жизнь без чувств ведь хуже смерти? Вопрос, пропитанный неприкрытой надеждой, сорвался с губ столь предательски непредсказуемо, что мне только и оставалось судорожно задержать дыхание. Чтобы через всё так же ненавистную секунду задохнуться в неумелом вранье Чона. К несчастью, я слишком хорошо понимала язык его тела, — проскользнувшее всего на какую-то долю секунды «да» перекрыло сказанное им, без права на апелляцию. В мои планы не входило умирать здесь и сейчас, открывать ни о чём не догадывающемуся парню убивающие меня чувства, я просто хотела до щемящей внутри нежности поблагодарить Уена за каждую проведенную вместе секунду и спешно вернуться домой. Вот только, кажется, оставаться неудачницей — моё призвание до самого последнего вздоха, — на белоснежном свитере брюнета красовались несколько бутонов хризантем, окровавленных настолько сильно, что узнать в изящных цветах те самые было чем-то немыслимым. Я вздрогнула. Объяснять происходящее даже нужды не было, Чон тотчас же понял, что со мной. Попытаться сбежать — единственный выход хоть как-то спасти ситуацию, но я и глазом моргнуть не успела как все пути к отступлению были перекрыты растерянным парнем. В его карих омутах плескалось так много всего, что выудить какую-то одну эмоцию было слишком трудно даже для меня. Ещё более безрезультатно было заставить себя сказать хоть слово, когда горло разрывалось от подступающих лепестков моей нездоровой любви. Но говорить и не пришлось. Уен отнял даже эту возможность, едва ощутимо касаясь моих подрагивающих губ своими. И я окончательно пропала. Поверить в существование ханахаки было чем-то более реальным, чем то, что сейчас меня с чарующей нежностью целовал мой друг детства и неразделённая любовь в одном лице. — Я тоже задыхаюсь без тебя, Рина. Секунда и все цветы внутри будто исчезли, оставляя после себя лишь тлеющее напоминание в виде хризантемы в сердце — символ моей, как оказалось, не такой уж и безответной влюбленности. Спрашивать о чём-либо брюнета было бессмысленно, да и слов подходящих всё никак не находилось. Тонуть в его тёплых объятиях и заливаться слезами счастья — единственное, на что хватило моей потрепанной любовью души. А он и не был против, лишь обескураживающе улыбнувшись перед тем, как признаться мне в своём давнем безответном безумии.