Влюблюсь в тебя снова, несмотря на измерение

Я лишь тьма, способная существовать только благодаря свету

Мои руки не знали нежности, заботы и тепла, но ты это изменила

Ты спасла меня тогда

***

      Редкие смертные желают иметь дел с прислужниками Дьявола. Ещё реже они взывают к молодому Демону, что в кругу себе подобных отличается горячей жестокостью. Ему привычно видеть мерзкие морды, что со слюной у рта просят у него помощи, оттого и принимает облик жуткой тени, стоит услышать зов.       — Что за смертный осмелился призвать Пятого демона?       Утробным гласом вопрошает существо, запугать свою жертву желает, но стоит ему открыть глаза-огоньки, то непривычно для самого себя затихает, когда перед собой видит блаженный, и в то же время полный горечи взгляд.       Уже не так юна, ибо время высекло на её бледном лике свои следы, но прекрасна, словно первый весенний дождь. Умиротворенная, но погасшая улыбка, не несущая в себе ни капли радости. Светлая, почти прозрачная сорочка испорчена кровавыми дорожками, сочащимися из раны под ключицей, но если не всматриваться, то может показаться, что это пряди буйных волос, схожие с всполохами костров. Только какой бы мирной и слабой не кажется в первые секунды, все же сидит она на истёртых коленях напротив криво начертанного знака, держа в аккуратных руках кинжал.       — Меня зовут Ингрид.       Голос, нет, шелест осенней листвы под натиском ветра, мягко касается скрытых под тьмой ушей. Тоскливый, одинокий и взывающий. Лазурью пытается взглянуть в дьявольские огни и тихо смеётся, ведь не может нарадоваться, что её мольбы, пусть и не Творцом Небесным, наконец-то услышаны.       — Ты же исполнишь мою просьбу? — интересуется девушка, глядя на тень снизу вверх и сложив ладони у губ.       — А знаешь ли ты её цену?       — Как только я умру, моя душа не найдёт покоя среди ангелов. — Прикрыв глаза, склоняет голову. Столь страшные вещи не говорит, а напевает колыбельной. — И вечность мне страдать за совершённые грехи. Я знаю.       — Чего же ты хочешь, дева?       Многие, если не каждый, хочет денег, власти, разврата и бессмертия. Грязные животные, не знающие цену собственной души. Таких не надо развращать, не имеет смысла устраивать всё так, чтобы они покидали мир живущих по случайности или своей же глупости. Таким не нужны демоны и даже сам Дьявол для собственного следа из грехов и пороков.       Есть и редкие рубины, радующие тёмных существ, подобных Пятому. Опороченные, брошенные девы, что блуждают в поисках покоя и любви, но не находят этого. Чаще остальных уходят в монастыри, дабы вымолить прощение за грехи, что были совершены над ними чужими руками. Но по собственному мрачному согласию. На них сладко смотреть, шептать на ушко желания, а они, с лицом чистоты и непорочности, гонят прочь, но задирают юбки и демонстрируют влажное исподнее.       А вот подобных ей Демон видывал редко. Точнее никогда. Крайне отчаявшаяся решится продать свою душу ради коротких дней иллюзорного счастья. На таких всегда больно и страшно смотреть, ведь их глаза, давно уставшие от слёз, утратили задорный блеск. Их тела измучены, а дух подобен старому ситу, так как через себя пропустили столько боли, что ни один ангел не в силах излечить эти жуткие раны. Нет смысла совращать, ломать или сводить с ума. Их к смерти подводить не надо — Леди с косой чуть ли не с рождения ждёт этих раненных птенцов в своих заботливых и нежных объятиях.       — Хочу найти того, с кем хоть немного почувствую себя счастливой.       Наивное, почти детское, но печальное желание произносит она дрогнувшим голосом. Оттого протягивать ей когтистую тёмную руку волнительно. А Ингрид радостно, потому не просто пожимает демоническую ладонь, а прижимается к пальцам щекой, по которой, сверкая, пробегает счастливая слеза.       — Богатый? Влиятельный? Любящий? — интересуется Демон, внимательно следя за призвавшей.       — Не имеет значения. Лишь бы рядом с ним я могла забыться.       — Я услышал тебя.       Смахивает почерневшим пальцем соленую каплю и, пропуская через огненные волосы когти, дарит силы встать с колен. Её не надо дурманить ради крови, необходимой тени для скрепления договора. Ведь сама приспускает прилипшую сорочку и, прикрыв уставшие очи, задирает голову. Её кровь испорчена, — опорочена насильно, — но всё ещё имеет огромную ценность, ведь с того момента берегла себя, скрывалась от мужских взглядов. Потому и горит на длинном языке, закипает, и чувствуется терпким вином во рту.       Обмякает, засыпая. И стоит только Ингрид погрузиться в сон, Пятый принимает свой человеческий облик и, подхватив на руки, укладывает на жёсткую постель. Следит за тем, как затягивается влажная рана на ключице, а после, сквозь тени, покидает спальню, за ней и дом. На краткий миг наслаждается, как кожу приятно морозит ночной ветер, но радость сходит на нет, стоит лишь увидеть во тьме несколько пар горящих глаз и услышать смеющиеся голоса.

Подобные ей губят не только людей...

Не повторяй ошибок Седьмой!

      — Я, может, и Пятый в нашем кругу, но поумнее вас буду, сестра и братья мои.       Он смеётся в ответ на их злобное шипение, но вторит едкие слова в своей тёмной голове, ведь правы они в губительности жертвы. У людей такие вызывают отвращение, а грешным тварям кажутся чем-то близким и родным, ведь демоном сложно родиться, но очень легко таковым стать. Умирают во грехе, воспоминания о былой жизни стираются, вот только стоит столкнуться со смертным, в силах которого разбередить старые раны и чувства, то тьма тут же светлеет. Но Пятый не так прост. Он отвечает за грех гнева, так что не сломит его какая-то грешная дева.       — Найти того, с кем буду счастлива. Смешно.       Будь вызван Четвёртый, тот не стал бы и секунды думать — в человеческом облике блудливый бес по щелчку своих длинных пальцев мог вскружить голову любому, кто возжелает любви и страсти. Вот только Пятый так не умеет. Это его своеобразное испытание, оттого и отправляется в ночи искать подходящего кандидата для своей жертвы.       На третий день поисков выбор падает на немолодого Графа, овдовевшего несколько лет назад. Жадный до денег и алкоголя, тщеславно выставляющий свою увядшую физиономию миру, но, что было всего важнее, переполненный такой ненавистью к людям, что повзрослевшие сыновья, сбежавшие давным-давно, встречают его со страхом на лицах.       Поврежденный разум аристократа легко наставить на нужный путь. Хватит одного сна, где он сможет различить нежный лик незнакомки и возжелает овладеть ею. До такой степени легко, что Пятому не нужны все способности. Остаётся лишь ждать, когда мужчина найдёт своё наваждение, приголубит, одарит сладкими речами, а потом, в порыве пьяного гнева, сломает аккуратную шею. Можно отсидеться, поглядывая печальный спектакль со стороны, но так удачно должен был приехать племянник, которого Граф толком и не видел, но в его честь хочет устроить небольшой праздник. Как тут не принять участия?       — Приятно видеть вас в добром здравии, дядюшка Шепард, — лукаво улыбается Пятый, пожимая крепкую ладонь.       Пусть не похож на голубоглазого юнца с розовыми щёчками. Не так важны его различия с родителями, ведь Граф знает о похождениях сестры, так что и нет смысла удивляться, что молодой виконт выглядит намного старше своих лет. Играют роль лишь личные планы и мечты — надеются мужчина и Демон в глубинах любимой мглы, что вскоре произойдёт долгожданная встреча.       И она приходит, как никак почившего барона дочь, что в свои двадцать семь так и не стала верной супругой и счастливой матерью. Среди разодетых и расписных дам видится туманной дымкой, медленно и незаметно кружащей в своём великолепном одиночестве. Но Шепард увлечен разговорами о землях и чужих наследниках, потому и не замечает девушку.       — Это уже не кажется таким лёгким, — скрипит сквозь зубы юноша.       Показывает в гневном оскале клыки и закипает сильнее, в пол уха выслушивая сплетни дам, скрывающих свои морщины за перьями крупных вееров. Хотят сосватать ему дочерей, всё это время вьющихся маленькими собачками рядом с другими мужчинами, решившими проявить к ним жалкую крупицу внимания. А стоит беспокойным матерям отказать, то пытаются выудить из фальшивого виконта признание, кто же похитил его молодое сердце.       — В моём сердце нет места для любви, — говорит с загадочной улыбкой, а женщины лишь хихикают, приговаривая, мол он слишком юн. — Но вот она...       Указывает на Ингрид, что прозрачной тенью стоит у окна и глядит в ночное небо, а лица собеседниц тут же вытягиваются, глаза округляются от волнения, речи наполняются скверной.       — Держались бы вы от этой... грязи подальше, юноша.       Стоит лишь с немым вопросом взглянуть, как тут же вырывается поток тихой, наполненной желчью, ненависти. Мол, девица та давно простилась с честью, нет в ней ни чистоты, ни верности, ни красоты. Взгляд такой, будто затравленный зверёк вот-вот испустит дух. А в качестве невесты её можно рассматривать только из-за того, что в её дрожащих немощных руках имеется крупная сумма денег и неплохие земли. Но статным и почётным сынам не нужна такая девка. На вдовцов же и взрослых мужей сама с опаской глядит.       — Это почему же? — интересуется Демон, зная ответ. Но достопочтенные дамы молчат, ибо не хотят вытаскивать чужое испорченное бельё. — Её насильно этой самой чести лишили, ведь так?       Спрашивает, а сам ощущает горячую кровь на языке, что всё ещё даёт о себе знать. Пропускает по собственным венам чужие больные воспоминания о юноше, так нежно воспевавшем о любви и страсти. О ночи, когда этот самый распутник явился в скромные покои. О грубых поцелуях, оставивших после себя болезненные пятна не только на бледной коже. О боли и слезах. О криках и мольбах. И о том, как она пришла к родителям своего ночного гостя, рассказала о его преступлении. Но никто не поверил. Лишь обвинили в клевете.       Всё это безумно заводит мрачное сознание, вот только вид девицы не даёт покоя. Обычно несчастные плачут, когда никто не верит их искренним словам. А Ингрид обреченно смеялась, обнимала себя за плечи, пока возвращалась домой. И с последним вечерним вздохом своим утратила былые простоту и радушие — выпала из мира, что в печальных глазах окрасился в пепельно-серый.       — Никто не говорил о насилии! — оскорбляется самая взрослая гостья. — Эта девка сама вскружила голову и легла под молодого графа!       — Пусть будет по-вашему. — Отпускает Пятый очередную улыбку и, оставив в руках одной из собеседниц свой бокал с шампанским, уходит прочь из этого змеиного гнезда к девушке.       Всё ещё в своих думах, смотрит на небо и улыбается первым крошечным звездам, но вскоре переводит взгляд на нарушителя своего одиночества, подошедшего слишком близко и опалившего своим горячим дыханием открытое плечо.       — Они прекрасны, неправда ли? — специально говорит так же тихо, как и она ночью, чтобы посторонние не слышали, и выдыхает фамилию, что осталась при нём после смерти. — Харгривз.       Молчит, медленно и внимательно изучая незнакомца. Останавливается на лице, покрытом легкой щетиной, к которой — он чувствует, — хочет прикоснуться. Очерчивает контур губ, рассматривает родинки на скулах. И, наконец-то, заглядывает в глаза. Улыбается мягко, будто видит старого знакомого.       — Демону лучше знать, если спустя вечность он всё ещё говорит, что они прекрасны.       Молчание настигает Пятого, а за ним приходит трепетный холодок пальцев, которыми касаются грубых подушечек. Тихо, подобно колокольчикам, смеётся, стоит ей понять неловкость, повисшую между ними. А затем она хрипло вздыхает, когда ладонь мягко целуют.       Гости смотрят на пару, усмехаются, а после прикрывают свои удивленные физиономии и встревоженные взгляды, ведь приезжий виконт, как только сменяется музыка, приглашает на танец не молоденькую красавицу, а прокаженную девицу. С отвращением смотрят на её улыбку, что не может не воссиять на лице от вальса. В зале танцуют только они, остальные — безликие зрители.       Демон впитывает их недовольство, злобные мысли и скверну, шёпотом срывающуюся из их поганых ртов. Но стоит, держась за талию, прижать к себе девушку, уткнуться носом в волосы, то тут же в голове мелькает нежный свет. Воспоминание из жизни. Он уже танцевал так, заставляя свою партнёршу кружиться и смеяться. Не помнит глаз, но слышит её тихий голос и чувствует мягкие руки, которым когда-то касались его смертной плоти. Мягкий тёплый свет становится алым, гнетущим. И вот он, с истеричным смехом, разводит по испуганному личику чужую кровь, ведь обезумел от ревности — девушка предпочла жениха побогаче. От этих мерзких воспоминаний выпускает обсидиановые когти в девичий бок, прямо под кожу. Желает увидеть страх пред собой, но возвращается в реальность из-за вопроса, который ни в жизни, ни в смерти не слышал.       — Есть что-то, что тебя беспокоит?       Убирает руку и старается как можно быстрее скрыть чужую кровь со своих пальцев. Но Ингрид, не чувствуя острой боли, продолжает смотреть, да ещё с таким волнением, будто действительно хочет позаботиться. Пятому тошно от этого, но накрывает уже иная, слишком человечная злоба, что распаляется сильнее. Музыка стихает. Граф стоит а за хрупкой спиной. Мужчина изучает с вожделением, пытается улыбнуться как можно мягче, но выставляет зубы, словно хищник. Их знакомство проходит слишком скомкано: он показывает свою напускную важность, неумело и нелепо осыпая гостью комплиментами, а она просто слушает и временами кивает.       — Я оставлю вас, — с лёгким пренебрежением на лице, Демон удаляется от пары. На время покидает поместье, надеясь скрыться в привычных тенях.       Но и в родной мгле нет ему покоя, ведь сестра с братьями вышли следом. Опять завывают свои жуткие песни о том, что злобного беса ожидает беда. Они видят в горящих глазах отблеск прошлой жизни, оттого вновь единым голосом вторят о судьбе почившей демоницы.       — Если вы забыли, то напомню — я обратил Седьмую в пепел.       — Конечно помним! — слышится задорный смех алчной сестрицы.       — Потому и надеемся, что ты не окажешься на её месте! — голос Второго подобен тискам ядовитых змей, обвивающих шею.       — Надейтесь и дальше. Не бывать вам моими палачами.       Растворяется во тьме, стараясь так заглушить гулкие голоса демонов, что в подземном царстве стали для него сомнительной семьёй. Хочет дать голове хоть немного отдохнуть, но только проводит по лицу руками, как сразу же ощущает запах девичьей крови. Грязная и такая манящая, невольно хочется вновь почувствовать жжение на языке. Потому утробно смеётся, представляя, какой же на вкус будет её мёртвая плоть. Однозначно сладкая, с лёгкой гнильцой, словно переспелая ягода черешни. Но смутной радости и след остывает — перед глазами вновь облик былой любви, что принимает от него поцелуи, подарки, да криво улыбается, прося ещё. А потом кричит, убегая в страхе от разгневанного любовника.       Воистину испытание, за провал которого можно лишиться головы. И Пятый готов отдать тысячу чужих скальпов на отсечение, что справиться. Да только припоминает печальные белые глаза дьявольской сестры и видит себя на её месте. Она даже не противилась, когда ей объявили о казни. Просто плакала, как и всегда, и повторяла имя смертной, засевшей в сердце, полном уныния. Он не хотел убивать Седьмую, пусть и любил это дело больше, чем Первый самого себя. Ему дурно от её вида. Даже немного... совестно...       Во тьме не найти покоя. Голову разрывают воспоминания. Злится. Сжимает руки в кулаки, впиваясь в собственные ладони когтями. Готов злобно заорать, но вместо этого открывает глаза и скалится. Слишком долго пробыл в пустоте, оттого рядом с его жертвой другой демон. Ныряет в глубь теней и тут же оказывается в девичьих покоях. Знакомая вонь вокруг.       Ингрид тяжело дышит. Кажется, что плохо, вот только вид её, изнеможённый, страстный и волнующий, говорит о другом. И Пятый видит причину — Четвёртый сидит у изголовья кровати и водит костлявым пальцем по взмокшей коже на шее, помогая маленьким рубиновым каплям выступить наружу.       — Давно не искал утешения в объятиях Бога?       — Я просто решил помочь! — усмехается блудливый бес.       — Помочь?       Четвёртый улыбается, только недолго, ведь в мелькающей тени теряет собрата, и в миг же его скулу обжигает чужое дыхание. В глубину личного греха проникают грубые руки. Тянутся к естеству и сжимают до боли. Пятый и ранее убивал демонов, ему не так уж и сложно скрутить шею, а затем оторвать наглецу клыкастую пасть. Но быстро отстраняется, когда слышит сквозь сдавленный смех стоны. Пошлые, полные любви. Девичьи стоны.       — Если хочешь проявить несвойственное тебе благородство, тогда совращай Графа своими грязными снами. А к ней даже не думай тянуть лапы. Это моя жертва. Её душа принадлежит мне.       — Как скажешь, братишка! — Исчезает Четвёртый, но тут же появляется у плеча и тихо шепчет. — Тебе принадлежит не только её душа, уж поверь мне.       — Сгинь с глаз моих!       Что-то бросает шёпотом в спину и уходит. Но оставляет след из розовой дымки, которую девушка вдыхает полной грудью, после чего выгибает спину и протяжно стонет вновь. И мог бы Пятый оставить её одну в ночи, но на томном выдохе она взывает по имени. Ни Графа, ни развратного любовника, ни кого-то из живущих.       — Пятый...       Это не его настоящее имя, но почему-то с уст её оно звучит как родное. Оттого и чернильная кровь закипает в жилах, собственное дыхание так непривычно учащается. Он садится на кровать и, полный забытого волнения, касается горячей щеки. Взмокшая кожа приятно блестит в ночном свете, кудри липнут к покрасневшему лицу, а губы, обкусанные до бордовых пятен, дрожат. Но стоит по ним провести ногтем, как девушка медленно открывает глаза и плавно приподнимается на локтях.       — Реален ли ты? — спустя короткое мгновение тяжело выдыхает Ингрид, всматриваясь в лицо.       — Увы. Я всего лишь сон.       Отвечает Пятый, с неприкрытой злобой наблюдая за розовой пеленой в опечаленной лазури. Гневается еле слышно на брата и не замечает, как дева, расстегнув прозрачную сорочку, тянется к нему, его губам, что в странном сне ей кажутся сладкими плодами. И если ей не постыдны такие ласки, то Демону чересчур непривычно, ведь его потемневшей ладонью касаются мягкой груди, спускаются по животу к ногам. Ощущает напряжение и дрожь. А ниже жар. Но Пятый всё же одёргивается и сжимает пальцами свободной руки шею, ощущая под ними пульсирующую артерию.       — Граф твоё счастье, — наводит свой морок шёпотом, касаясь уха устами. — О нём должны быть мысли и грёзы твои.       Она склоняет голову к юношескому плечу и, вздохнув, закрывает затуманенные очи. Нет тяжёлого дыхания и стонов, лишь мирный сон. Больше не зовет по имени, но нежно улыбается, стоит Демону огладить щеку и убрать с неё рыжую прядь. Это так успокаивает и завораживает, что уголки его губ невольно приподнимаются. Укладывает обратно в постель и сам уже хочет уйти, но замирает, глядя на девушку.       Не свойственно Пятому любить и желать так, как это бывает со смертными или подобными Четвёртому. Не в его интересах живые и манящие формы испорченных девиц, готовых раздвинуть ноги перед каждым первым. Даже от былой любви остались жалкие крупицы нежного света, что тут же гибнут в боли. Да только собственное тело странно горит от тепла, которое успели впитать в себя руки. Благо слышит злобный смех брата в голове и быстро уходит прочь.       На утро Ингрид урывками помнится сон, но как переступает порог поместья Графа, что любезно пригласил на завтрак, и видит горящие глаза фальшивого виконта, то щёки тут же становятся пунцовыми, а на теле, будто клеймом, ощущаются демонические ладони. Потому за столом слушает хозяина дома, а краешком глаза глядит на юношу, занятого завтраком. И только их взгляды пересекаются, он лукаво улыбается и ловит момент, когда у гостьи перехватывает дыхание, а кроме щёк краской наливаются уши, чуть спрятанные за волосами.       Потом прогулки по богатым владениям, сопровождаемые всё теми же разговорами о стати мужчины. Их уже невозможно пропускать мимо, отчего Демон начинает вновь закипать, но злость вскоре уходит, когда Шепард решает уделить внимание нежному лику гостьи. Мол поверил, что смущаются и краснеют из-за него, а она неуверенно, но соглашается. А после приглашает отдохнуть наедине, так сказать, испить чаю и, конечно же, получает одобрение.       Как только начинает смеркаться, юноша просит прощения и уходит в свои покои, хотя на деле обращается тьмой и сливается с чужой тенью. Первые дни они не уходят дальше легкий прикосновений. Шепард верит слухам о чужой распутности, поэтому глупо надеется, что бросится в грубые и властные объятия. Девушка же лишь улыбается, заглядывая в глаза. Но длятся эти подростковые нежности недолго, ведь поведение её дразнит, почти гневит и вынуждает, наконец-то, сделать серьёзные, крайне мерзкие шаги.       На тринадцатый день их уединённого общения наблюдает, как Граф кладёт жилистые руки на колени, как что-то нашептывает, стараясь как можно глубже вдохнуть аромат молодого, для его персоны, тела. Ингрид от речей не тает, но пьянеет от напитка в фарфоровой чашке. Становится непростительно податливой и доступной, позволяет себя целовать, заползать под юбку, не противится, когда укладывают на отцветшую софу. Злит. Раздражает. Она тяжело вздыхает, как той ночью. Чтоб тебя, Творец Небесный. Это действительно злит.       — Дядюшка, простите! Не могли бы вы мне помочь? — Не выдерживает разврата Пятый и стучится в двери, желая нарушить чужие планы.       — Мой дорогой племянник, наша гостья устала! — Шепард выглядывает из-за двери. Весь красный, встревоженный, перевозбуждённый. Отвратительный.       — Прошу прощения! — специально говорит громче, надеясь, что она подаст голос.       — Да тише ты! — чуть ли не рычит мужчина, но быстро расплывается в улыбке, когда слышит робкое лепетание.       — Ох, уже так поздно... мне пора...       Потирает сонные очи, но Граф наседает, мол ночь темна, а милой деве негоже блуждать в столь поздний час по улицам. Со скрежетом клыков Демон соглашается с чужими словами, хоть и пытается не подавать виду, что его тошнит от вытянутых губёнок. Собственные когти вновь вонзаются в ладони за спиной, когда гостья мягко целует не его в щеку. Глаза горят изумрудным огнём, когда она соглашается остаться переночевать и позволяет поцеловать себя в ответ.       — Отведи её в гостевую спальню, мальчик мой.       Пока хозяин дома готовится ко сну, Пятый ведёт её к комнате. Указывает на сменную одежду и пару подушек, а Ингрид, сидя на кровати и качаясь от слабости, всматривается в руки, которые Демон позабыл исцелить. Почти невесомо касается их и рассматривает кровоточащие ранки, после чего достает из небольшого кармашка сиреневый платок, разрывает надвое и перевязывает ладони.       — Что ты делаешь? — гневно вопрошает бес и злится сильнее, когда на него поднимают подтаявшую лазурь.       — Благодарю за помощь...       Хочется удавить. Сорвать с лица отвратную милую улыбку. Вырвать язык, шепчущий нежности. Но вместо этого касается девичьего подбородка, спускается по гортани, и возвращается, дабы коснуться подушечкой большого пальца нижней губы. Сам не понимает, как толкает на кровать и нависает над девушкой, но верит, что это происки похотливого брата. Потому и готов все свои действия скинуть на чужие плечи: поцелуи, которыми хочет усыпать не столько лицо, сколько ватное тело, укусы, которыми желает пометить шею, прикосновения там, где плоть особенно горяча и чувствительна. Но ничего из этого не делает, так как слышит шаги за дверью. И быстро исчезает.       А потом горит от жажды вонзить клыки и когти в глотку мерзавца, что всё же решается воспользоваться девичьей слабостью. Демону мерзко на это смотреть. Но становится ещё хуже, когда в голове прокручиваются сами собой отвратительные сцены, где мужчина странно смеётся, а девушка стискивает зубами уголок подушки, надеясь заглушить стоны, в которых, если прислушаться, можно уловить имя. Лежит под другим, но взывает к нему.       Не понимает Пятый, от чего ему хочется орать всё громче, ведь малознакомая смертная думает лишь о Демоне, а прошлая любовь, клявшаяся в верности, мечтала об ином мужчине. Ещё и дьявольские стервятники кружат, усмехаясь над слишком человечной слабостью.       — Негоже правой руке Владыки влюбляться в смертную, — устало говорит Шестой, протягивая к Пятому пепельно-фиолетовые щупальца.       — Негоже Демону Гнева вожделеть смертную, — смеётся Четвертый.       — Но ты делай это, — шепчет из-за спины Второй, подставляя к его горлу нож. — Хочу ощутить тяжесть твоей головы в своих руках.       — Кто вам сказал, что мне есть до этой жалкой душонки дело?       — Зачем говорить, когда мы видим сами? — Возвышается перед ним Первый, сверкая грешной медью в глазах.       — Что могут видеть змии?       — Как ты млеешь от каждого слова и касания, — даёт о себе знать Третья, лаская широкие плечи горделивого брата.       Еле слышно смеется, когда чувствует на себе их когтистые лапы и закрывает глаза. Позволяет кольцу сомкнуться на шее. Ощущает мороки и проклятия, ведь их голоса бьются адским хором в голове. Но стоит им поверить, что брат не в силах пошевелиться, как Пятый издаёт жуткий рёв, сотрясающий естество всего вокруг, и ломает пальцы на нескольких особо длинных руках. Пусть пострадают, это веселит. Наслаждается их криками и оскалившимися мордами, которые тут же скрывают во мраке. А потом оседает на крыше неизвестного склепа и думает, кому же молиться и просить о помощи, ведь впервые жалеет о смерти сестры, что могла бы понять его стенания. Но от молитв олицетворения смертного греха нет толку — Небесному Творцу нет до него дела. А его Хозяин, принимаемый за Отца, лишь тяжело вздыхает от разочарования.

Просто сделай то, что умеешь лучше всего, дитя моё

Убей её

      Такой простой, казалось бы, для демона, выход, да только с каждым днём угасает Пятый всё быстрее от этих дум. Готов убить Графа, всю его семью. Нет, готов сжечь заживо каждого в гниющем городишке. Но только не девушку, взывающую к нему не как к твари подземной, а как мужчине, которого, оказалось, можно было полюбить без денег, титулов и прочих смертных благ. Как к человеку, страдающего в одиночестве.       Честно хочет возненавидеть, да в миг тает, заметив ласковую улыбку, а потом тонет, когда в ночи, пока Граф спит, Ингрид бродит по поместью и пытается отыскать Демона в тенях. Ему хочется появиться перед ней, ощутить на лице своём холодные руки, услышать тихий смех. Но подавляет странное наваждение и позволяет привычному гневу накрыть с головой — на тонком безымянном пальчике красуется обручальное кольцо.       Хватит играться с жертвой. Пора забрать измученную душу. Хватит и короткой мысли о том, что полюбили. Кипит в венах проклятая кровь, когда приходит к мужчине и, с фальшивым волнением, признаётся, что видел молодую невесту в объятиях другого. Чужие глаза наливаются гневом, слышит грозные крики, а сам давится злобным смехом, пока пытается успокоить собеседника, мечтающего свернуть тонкую шею.       — Ты же не хочешь прослыть убийцей, Шепард, — Пятый хищно улыбается, сжимая мужское плечо.       — Эта дрянь заслуживает смерти!       С восхищением дьявольского сына наблюдает, как чистая ненависть наполняет Графа, ведь дай ему волю, и он убьёт девицу. Но с тихим человеческим ужасом Пятый осознаёт, что видит в нём себя. Ведь злился так же, когда узнал об измене и, ни секунды не думая, сначала убил негодяя, а потом бежал за возлюбленной, держа наготове саблю. Вспоминает ночной лес, ледяной дождь и гримасу страха на когда-то любимом личике. Как она рыдала. А как молила о пощаде! В тот миг красота и боль слились в одну картину, написанную красками из горьких слёз и крови. Восхитительно и неповторимо.       — Отведи её в лес, — протягивает свою старую саблю, что до сих пор не утратила первозданного блеска и остроты.       — Но если...       — Спиши всё на юродивость.       Старик кивает и зовёт прислугу, которой передает записку для невесты с приглашением на ночную прогулку. А к вечеру Демон отправляется в девичьи покои, дабы в последний раз запечатлеть её образ.       Ингрид сидит перед зеркалом и вычесывает рыжие кудри, что уже давно пора собрать в пышный пучок. Вся такая живая, необычайно сияющая и прекрасная, словно молодая сирень в пору цветения. Мирно напевает мелодию, а в глазах мелькает ласка, когда слышит голос.       — Как бы не ослеп жених от такой красоты, — томно выдыхает Пятый, глядя на невесту сквозь зеркало.       Напоследок позволяет себе коснуться губами девичьего плеча в отражении. И пусть она не может дотронуться в ответ, ему это в радость — быстрее забудется тепло живого тела. С лихвой хватает и того, что вновь шепчет его имя. Им достаточно короткого нежного мгновения перед тем, как девушка облачится в свадебный наряд — прихоть жениха, — и, поцеловав Демона в зеркале, покинет спальню.       Ждёт несколько минут, а потом, окунувшись в тени, отправляется следом. Специально не спешит, поскольку не хочет видеть, как безумец пронзает её грудь. Но появляется в тот самый миг, когда убийца покидает жертву.       Даже в последние мгновения свои в ядовитых глазах Ингрид кажется необычайно красивой. Угасала, сливаясь в свадебном саване со снегом, что медленно укрывал деву собой. Глаза, совсем недавно вернувшие свой блеск, вновь потускнели. Бархатные сливовые уста, что и так выделялись на бледном лице, не смыкались из-за тяжёлого дыхания.       А сам сидит на ветке старого дерева и смотрит на тело, смакуя свою награду. Скалится и с восхищением наблюдет, как снег под ней алеет — будто розы раскрывались в саду лилий и порочили их белизну своей кровавой красотой. Да только сердце бьётся в груди его так, словно вновь преисполнилось человеческим трепетом, а в горле ком горечи теснится. Замедляет время, надеясь — последнее желание его, — на предсмертный разговор.       — Ощутила ты себя счастливой, дорогая? — сочатся ядом слова юноши, но как бы не вытягивал губы, давится собственной желчью.       Ингрид же смотрит на тёмное небо, застеленное грузными тучами. Должно быть холодно в тонком шёлке, но не дрожит и даже не мерзнет. Подобные ей и в самом деле готовы к смерти, но всё равно плачут и вспоминают прожитые дни.       — Да... — Выдыхает она белёсый пар.       — Рядом с мерзким грешником, что хотел лишь твоего тела.       — Нет... — с трудом шепчет, ведь давится собственной кровью, которую, склонив голову, тут же сплевывает. И пусть не может толком пошевелиться, но пытается улыбнуться и следит за тем, как Демон, спрыгнув с дерева, присаживается рядом. — Сейчас рядом со мной тот, кто дарит мне счастье...       — Что?       Тянет к лицу ладонь, но слишком слаба для уже не столь лёгкого действия. Благо он ловит её кисть и прижимает к своей щеке. Холодная, но всё ещё нежная. Она должна страдать, она должна испытывать боль. Никак не он сам. Но его губы дрожат и только его глаза полны горьких слёз, о которых успел позабыть ещё при жизни.       — Отчего ты так печален, мой тёмный свет?       Давит из себя колючую серьёзность, а сам хочет кричать, поэтому и пытается скрыть лицо за чужими пальчиками. И с сожалением радуется, что Ингрид не чувствует, как трясёт в неожиданной истерике, как рвётся грешное сердце.       — Нет, что ты, — шумно вдыхает холодный воздух и аккуратно касается подушечек губами, — я рад, что исполнил твою просьбу.       — Спасибо тебе...       — Не надо.       — Пятый...       — Нет...       — С того дня... Моя душа принадлежит тебе...       Последний выдох, и её голова опадает на снег. Рука полностью обмякает. Глаза, что так и не успела прикрыть, покрываются стеклом. А Пятому хочется прижать её груди, зарыдать, и наслать на себя тысячу проклятий. И как бы не старался, не может удержать обсидиановую слезинку, что быстро катится по скуле. Но сдерживается от крика, ведь видит, как из сквозной раны выбирается светлая дымка, похожая на мотылька — её душа. Кружит подле лиц и садится на тёмные дрожащие пальцы. Остаётся лишь раздавить, отправляя на вечные страдания. Но не может. И его слабость чувствуют.       — Чего же ты медлишь? — говорят с ним единым хором.       — Уйдите...       — Давай же! Тебе пора возвращаться! — выбивается из общего эха грубый голос Первого.       — Идите прочь...       — Не можешь сделать сам? Мы поможем! — смеется Третья.       — Разорвём на части! — рычит Второй.       — Сожрём, — воет Шестой.       — Заткнитесь!       Кричит во всю глотку, сотрясая воздух. Слышит, как смеются. Ощущает, как тени вокруг него сгущаются. Как тянут за собой во тьму. Пора домой. Но лёгкий свет от мотылька не дает Пятому забыться.       — Я хочу поговорить с Отцом.       Шипят от злости, ведь хотят воспротивиться и напасть, но тут же склоняют головы перед худощавым мужчиной, появившимся из их общей тьмы. Они трясутся от его величия, боятся поднять глаза. Пятого тоже потряхивает, когда ощущает на себе тяжесть дьявольского взгляда. Он не смеет говорить, пока не дадут разрешения, потому покорно наблюдает, как Хозяин протирает позолоченный монокль, а после рассматривает маленькую душу.       — Влюбился во что-то смертное? — Мужчина разочаровано вздыхает, после чего смотрит в зелёные глаза, надеясь увидеть животный страх. Но молодой Демон не дрожит. — Отвечай, Номер Пять.       — Не имеет смысла отрицать то, что ты и так видишь, Владыка.       — Зачем ты позвал меня?       — Я хочу её вернуть.       Братья с сестрой смеются, громко и мерзко, но мужчина ударяет о землю тростью, заставляя своих детей затихнуть. Правда выходит скверно, ведь завистливого змия всегда злило, что Отец приходил чуть ли не по первому зову младшего сына.       — Не Владыка и не Творец ни в силах воскресить твою девицу! Да и вообще, за такие слова тебе бы язык отрезать!       — Номер Два. — Громкий дьявольский голос не просто гудит в голове собрата, а вынуждает того пасть на колени, пока желчные уста смыкаются, будто их смазали горячей смолой. — Тебе не давали слова. Однако глаголешь истину. Демон не смеет даже помыслить о том, чтобы быть со смертным. Вспомни...       — Седьмую! — кричит, перебивая Отца. — Я прекрасно помню, что случилось с сестрой!       — Хочешь повторить её участь?       Пятый молчит, потому что не знает, что сказать, но переводит взгляд на мотылька и слышит её мягкий шепчущий голос. Видит нежный лик в светлой дымке, исходящей от крыльев. А потом смотрит на Отца, ожидающего ответа.       — Я хочу обратить её в подобную нам.       — Что?! — очередной вой раздается в лесу, птицы в испуге от него кличут, ведь чувствуют желание тварей подземных сорваться с места и содрать с брата кожу. — Этому не бывать!       — Она не продала мне душу, а подарила.       — Вот как? А не додумываешь ли ты, сын мой?       — С того дня моя душа принадлежит тебе, — подражает Пятый девушке, а после переходит на утробный глас. — Я один из сыновей Хозяина Подземного мира, а также являюсь его правой рукой. Поэтому имею право обращать в мелких демонов тех, кого посчитаю подходящим. Верно?       — Верно.

Нет! Так нечестно! Так нельзя!

      — Лукавишь? — усмехается мужчина с моноклем из-за робкого кивка. — Похвально. Но зачем ты меня позвал? Ты хочешь ею заменить Седьмую? Увы, но в ней нет той пустоты и уныния.       — Нет. Я воззвал к тебе за разрешением, ведь каким бы титулом я не владел, лишь Ты, Владыка, принимаешь в своей обители новые тени. Поэтому спрашиваю, могу ли я обратить эту грешную душу в подобную нам?       — Вот поэтому ты мой главный помощник, а не Номер Один, — после недолгого молчания говорит в непривычно мягком смешке мужчина, приподняв голову сына набалдашником трости, и заглядывает в изумрудные глаза. — Я одобряю твоё решение.

НЕТ!

      — И я запрещаю впредь мешать Номеру Пять.

НЕ ЧЕСТНО!

      — Таков мой приказ. — Вновь бьёт тростью о землю, только в этот раз тени, как и сам Отец, исчезают.       Вновь видится звездное небо свободное от натиска туч. Улыбается Демон и падает на колени, ведь больше не может стоять, но аккуратно прикрывает руками мотылька, что от неожиданности трепещет крылышками. Смеётся тихо, но победно. А как только дрожь уходит, перемещается к бездыханному телу. Не время вкушать свой триумф.       Возвратив саблю, что сохранила следы ещё живой крови, разрезает собственную ладонь и роняет смешанные капли на белоснежные крылья мотылька, которого возвращает в жуткую рану. Произносит слова, наполненные скверной, и покорно ждет, когда же некогда его жертва откроет глаза, что ярким холодом голубого огня воссияют в ночи.       Она просыпается с болезненным вздохом. Её трясет, но не от холода, а от мысли, что вернулась в бренный мир. Тонкие пальчики чернеют, рана на груди затягивается, сердце слишком живо и больно бьётся голубкой в груди. А рядом сидящий Демон радость не способен перекрыть на лице. Улыбается.       — Пятый? — Её голос уже не такой тихий и робкий. Сила грешная теперь в нём. — Что происходит?       — Всё хорошо, дорогая. — Аккуратно берёт в руки её дрожащие ладони и касается ими своего лица. — Ты стала такой же, как и я. Чувствуешь?       Не понимает, о чём говорит юноша, но всё встаёт на свои места, стоит лишь пальцами ощутить пульсацию притягательного жара под его кожей. Чувствует, как горит сама из-за маленькой тёмной капли дьявольской крови. Улыбается ему в ответ, обнажая появившиеся клыки, а Пятого дыхание теряет от её нежного вида, из-за чего перестает бороться со своим желанием и притягивает к себе демоницу, пробуя манящие губы, которые, наконец-то, может поцеловать.       — Позволь мне, Ингрид, стать твоей тьмой, что будет защищать тебя до конца нашей вечности, — до смешного робко шепчет, разрывая ласку и касаясь кончика её носа своим.       — Мой мрачный свет...

***

      — Я уже был готов его убить, — признался Харгривз, допивая кофе.       — Убить демона? Серьёзно?       — Как минимум попробовал бы... — Заметив немой вопрос в глазах супруги, нехотя, но объяснился. — Он испытал заботу и нежность от девушки, в которую влюбился по-настоящему, почувствовал себя живым и нужным, но из-за собственной глупой сущности мог потерять... Как я когда-то. — Виновато улыбнувшись, Пятый аккуратно поцеловал запястье, стоило Ингрид лишь погладить его колючую щеку.       — Но теперь они вместе. Отныне...       — И навсегда.