***
Палатка, служившая рабочим пространством благородных лекарей, светилась изнутри грязно-желтым. Как только девушка приподняла угол ткани, закрывающий вход в госпиталь, в нос ударил затхлый запах гнили и крови, а воздух прорезал истошный крик. На столе лежал боец. Его лицо искажала гримаса дикой боли. В руках лекаря, склонившегося над ним, была ржавая пила. — Это - в зубы, — коротко приказал лекарь, бородатый мужчина, казалось, средних лет, однако при ближайшем рассмотрении на его лице в свете тусклой лучины обнаружились глубокие морщины, пересекающие высокий лоб. — Эй, уроды! Держите его. Девушка зажмурилась и закрыла уши руками, но это не помогло. Крик - дикий, почти звериный крик, не заглушаемый даже деревянной палкой, в которую вцепился зубами несчастный, - вновь прорезал внезапную тишину. Но крик быстро затих - открыв глаза, девушка увидела, что голова бедного бойца безжизненно склонилась на бок, а деревянная палка с глухим стуком упала на пол. Лекарь отложил инструмент и вытер руки о побагровевший от старой крови бог знает скольких несчастных фартук. Солдата унесли, а девушка, закусив губу, осторожно подошла к столу, на котором осталась блестеть в свете огня огромная лужа крови. — Тебе чего? — коротко спросил лекарь, на секунду подняв взгляд на вошедшую. — Простите... — пробормотала она, чувствуя, что отнимает драгоценное время, которое, быть может, могло спасти чью-нибудь жизнь. — Я ищу девушку по имени Богдана. Здесь, может быть... — Богдану не видал, — оборвал ее мужчина, — а ты бы сначала поглядела на могилы. Там, знаешь, вернее всего найдешь. Девушка снова поблагодарила служивого, искренне надеясь, что, все-таки, имени Богданы не окажется на надгробной плите. Однако отвергать эту возможность было нельзя, и девушка поспешила скорее покинуть страшное место, в "дверях" столкнувшись с носилками, на которых лежал новый раненый.***
Кладбище раскинулось позади крепости. Проскользнув, согнувшись, в низенькую калитку, девушка остановилась на несколько секунд, до глубины души пораженная увиденным. Это и кладбищем-то назвать не поворачивался язык - холмики, худо-бедно засыпанные твердой землей вперемежку со снегом, кое-где над ними камни без единого слово или даже цифры, а где-то и вовсе просто брошенные в снегу заледеневшие мертвые тела. У одного из холмиков - видимо, совсем нового, - горела лучина и вырисовывалась фигура, закутанная в толстый шерстяной платок. Туда и направилась девушка. У свежей могилы стояла на коленях женщина, поглаживая кривыми пальцами увядший цветок - единственное украшение последнего дома несчастного, зарытого в мерзлую землю. Заслышав шаги, она вздрогнула и обернулась. Девушка подошла ближе и с минуту стояла, не в силах заставить себя вымолвить ни слова - таким жутким и печальным было это зрелище. Наконец она сжала пальцы и решилась спросить: — Моя госпожа, вы не знаете Богдану? У этой девушки погибла вся семья, кроме брата Беримира. Я должна найти ее. Женщина некоторое время молча смотрела на нее, будто не понимая смысла прозвучавших только что слов, так что девушка хотела даже повторить свой вопрос, но этого не потребовалось. — Молись, девочка, чтобы твоя Божана не лежала сейчас одной из них, — охрипшим голосом отвечала женщина, обводя кладбище рукой, — теперь такое время - никто не заметит и не вспомнит даже, что вот де был такой человек, вот де погиб от рук проклятущих собачьих сыновей... На этих словах голос ее сорвался и, склонив голову к самой земле, женщина затряслась от беззвучных рыданий. Девушка не знала, что и делать - она почти физически чувствовала ее боль. Кого забрала у нее Война? Верного мужа? Любимого сына? Но женщина оказалась сильнее. Вытерев глаза все тем же платком - засаленным, изодранным почти в клочья, - она сжала руку девушки. — Слыхала я, кажется, о твоей Божане, — тихо сказала она, — порасспроси дозорных... но постой! Женщина буквально вцепилась в запястье девушки, которая хотела уже поблагодарить уже добрую старуху и продолжить свой путь. — Постой... помяни добрым словом моего Младушку. Пусть хоть так... По ее щекам снова покатились слезы, капая на снег и оставляя в нем ямки. Сердце девушки сжалось. — Это ваш сын? — с трудом прошептала она. — Сын, сын... — закивала старуха, поглаживая рукою холмик земли. — Младан мой... Младушка... Ее снова прервали рыдания. — Я уверена, — все еще шепотом проговорила девушка, — что ваш Младан - прекрасный человек... был прекрасным человеком, сыном, бойцом. Верю, что смерть он принял благородную и храбрую. Верю, что его подвиг... его жертва не напрасна. Девушка наклонилась и, подобрав горсть земли, встала на колени и ссыпала ее на могилу. — Его не забудут, милая госпожа, — чуть улыбнулась она, стряхивая остатки земли с пальцев и поднимаясь на ноги. — Хотя бы мы с вами. Я помолюсь за вашего Младушку. И свечку поставлю. Вот, держите... вам будет нужнее. И, положив те несколько монет, что оставались в ее кармане, в морщинистую руку, девушка побрела прочь, туда, где у заснеженного леса, чернеющего в полумиле от крепости, мерцали огни сторожки дозорных, а вслед ей долго еще доносились благодарные причитания несчастной матери.***
— ...ей-богу, заслужил, окаянный! — донесся из приоткрытого окна чей-то голос. Ему вторили еще несколько. — Заслужил-то заслужил, все оно, конечно, так, — возразил оратору кто-то, — да только как все это... по звериному, что ли? Что мы, не люди, в самом-то деле? Девушка не знала, о чем и о ком ведется разговор, и, пожалуй, не хотела знать. Она осторожно постучалась в дверь. Голоса стихли. Дверь приоткрылась на маленькую щелочку, и пара внимательных глаз осмотрела гостя. — Я ищу Богдану, — сразу с порога, как только дозорные впустили ее, сказала девушка, — ее семья... — Не знаем никакой Богданы, — тут же ответил, поднимаясь, крепкий мужчина в меховой шапке набекрень, видимо, командир отряда, — а ты, баба, убиралась бы подобру-поздорову, пока... В эту секунду снаружи раздался взрыв - будто бы совсем близко. Дозорные, похватав шапки и клинки, кто как был, без сапог и в одних рубашках, повыскакивали из сторожки, увлекая девушку за собой. Короткая потасовка, лязг металла, крик - и мертвый враг уже лежит в стремительно алеющем снегу. — Эк сукин сын... — пробормотал в усы командир, вытирая полой плаща меч. — Всех бы их... Но какую кару готовил командир для врагов, услышать не удалось. Раздался взрыв, затем треск рушащихся бревен сторожки. Капитан повалился на землю с раскроенным надвое черепом. Меховая шапка покатилась по земле. Засада. Она никогда не была выдающимся воином. Могла заколоть пару-тройков уродов, когда была необходимость, но не более того. Теперь же, когда дуло пушки направлено было прямиком на вынужденных ее соратников, она с трудом сдвинулась с места и медленно, точно во сне, достала из ножен бесполезный в эту минуту меч. Благо, противник был близко, что затрудняло ведение огня. Крики, звон скрещивающихся мечей, глухое падение тел, вспышки пламени, взрывы, порох... В висках пульсировала кровь - больше она не слышала ничего. Рядом с ней повалился на снег солдат. Из глубокой раны на его боку струилась густая кровь. Она не задумывалась ни на секунду - не было ни времени, ни права медлить. Пока откуда-то со стороны крепости доносилось ржание лошадей, топот копыт и крики, она, сдернув с себя пояс, как умела, перетянула рану солдата и, взвалив его руку к себе на плечо, повела его прочь от огня. Они обошли сторожку, сделали несколько шагов в лесную чащу - сейчас ей было нужно лишь увести его подальше от страшного места - но мужчина обмяк и, навалившись на нее всею своей тяжестью, припал к земле. — Давай же, давай! — почти взвыла девушка, понимая, что без его участия поднять раненого ей никак не удастся, но мужчина отпустил руку, которой обхватывал девушку за плечи и, опустившись на снег, простонал: — Поди прочь, дура... оставь. — Нет, — прошипела девушка, снова закидывая его руку и пытаясь сдвинуть несчастного с места хоть на дюйм, но все попытки оборачивались провалом, — нет! Давай! Ну же... — Брось... — прохрипел солдат, выскальзывая из ее рук. Голова безжизненно опустилась на снег. Он еще дышал, дышал, его еще можно было вытащить, но... Девушка рухнула на колени. Ее плечи затряслись, а по щекам, размазывая кровь и грязь, хлынули слезы. В поле все стихло - видимо, проклятых лазутчиков перебили, но девушка уже не слушала. Рядом с ней раздалось конское ржание. Высокие сапоги спешившегося командира кавалерии ступили на снег. — Дезертиры, — громом прозвучал страшный приговор. Она не могла сказать ни слова. Кто-то схватил ее под руки, грубо заставляя подняться. Дернул за волосы, заставляя посмотреть в глаза командиру. Губы последнего искривила гримаса презрения. — Что прикажете, капитан? Плаха? Командир поморщился и покачал головой. — Нет, — ответил он, — в траншеи. Раненый солдат остался лежать на снегу. Он еще дышал.***
Она не помнила, кто и куда ее вел - все слилось в бесконечный круговорот боли, крови, стекающей по лбу, жгущей глаза, и алых отблесков пламени. Но все кончилось. Ее отпустили. — Где я... — пробормотала девушка, затравленно оглядываясь. Кто-то развернул ее спиной, схватив за руки. Она не видела своего палача - только чувствовала, как на нее надели тяжелый мундир. Звякнули погоны. Хватка ослабла, и она смогла обернуться. Перед ней стоял высокий юноша. В лице его нельзя было прочитать ни единой эмоции - только какое-то странное спокойствие и бесконечная усталость. — Слушай правила, — медленно, с расстановкой заговорил он, — вы - крысы. Боевые крысы. Вам не привыкать, не правда ли? Ну так поработайте коготками, цепляясь за свою никчемную жизнь. У тебя два погона на плечах, как и у остальных крысок. Сейчас ты войдешь в окопы, и начнется бой. О, мне очень жаль - здесь самые прожженные эгоисты, ради своей шкуры готовые на все. И как это тебя угораздило... А впрочем, мне никакого дела. Слушай. Ты войдешь в окопы, и если выйдешь, сохранив два своих погона - будешь жить. Маленькое условие - ты должна принести с собой хотя бы один чужой! Иначе... Юноша недвусмысленно провел пальцем по своему горлу. Девушку передернуло. — Что это такое?.. — пробормотала она. — Зачем все это? — Не знаю, — раздраженно ответил молодой человек, — мне плевать. Приказ начальства. Не могу знать. Ну, крыска? Готова? Нет? А мне плевать. Начинай. Несколько земляных ступеней - и мир вокруг поглотила затхлая темнота, будто над ней были не пара саженей окопа, а многие мили. Погоны звякнули. Откуда-то издалека послышался похожий звон. Ее затрясло. Меч девушка оставила снаружи - в таком узком пространстве ее охотничий нож был куда более верным оружием. Крепко сжав дрожащими пальцами его рукоять, девушка двинулась вперед, ступая как можно осторожнее, чтобы не создавать лишнего шума. Кто-то был рядом. Здесь, за поворотом - она чувствовала. Послышался тихий звон - он здесь. Сама она не издала ни звука, что давало ей очевидное преимущество: она могла воспользоваться неожиданностью, прыгнуть, всадить нож в горло "крысы", забрать погон и тут же выйти, не проходя по этим траншеям, не подвергая себя опасности... Но она не смогла. Не поднялась рука, не позволило сердце. — Боец... — позвала она, сама не зная, на что надеется. Ответом послужил тихий звон. — Я... я не хочу твоей смерти. Мы можем просто обменяться погонами и... — Баба, — презрительно хохотнул кто-то из-за угла. — Дура. Точно дура. Погона должно быть два своих. Не выйдет. Иди-ка ты лучше ко мне, я быстренько... В этот момент кто-то бросился на нее, придавив коленом к земле и приставив к горлу нож. В темноте окопа девушка не смогла даже рассмотреть нападающего - лишь блеснули черные глаза и звякнул отрываемый вместе с тканью мундира погон. Перескочив через распростертую на земле девушку, задев каблуком ее лицо, с ликующим возгласом безымянный боец бросился прочь, воздев к небу свою добычу. Она не смогла ни вздохнуть, ни пошевелиться - так сдавило грудь. По подбородку заструилась кровь. Во рту появился ржавый привкус. Было ли страшно? Безусловно. Но не потому, что пришло осознание близкой смерти, нет. Страшно было понимать: боец, так легко ставший ее палачом, вполне осознавая это, теперь будет жить благодаря этой смерти.***
В далеком зимнем небе безразлично мерцали холодные звезды. Она стояла, терпеливо ожидая, пока ей свяжут за спиной руки. — По что ж ты не напала первой? — спросил спокойный юноша с каким-то неожиданным участием. — Не смогла, — тихо ответила девушка, — не смогла убить. Так нельзя. Мы не звери. — А они смогли. Все до одного смогли. Выходит, — так же тихо сказал вдруг юноша, поднимая взгляд к звездам, — ты последний человек на этой войне. Девушка не отвечала, лишь молча смотрела, как одна за другой на снег падают крупные алые капли. — Зачем ты сунулась? — снова спросил спокойный юноша. — Приказ... — выдохнула она. — Найти девушку по имени Богдана. Привести к Командиру, и... — Как знакомо, — усмехнулся молодой человек, — знаешь, я, кажется, это слышал. Ищут то Дарину, то Марильку, то Веермира, а то и Преслава. И все, представляешь, не находят - их отправляют то к дозорным, то на кухню, то на кладбище, то в госпиталь, только вот те самые Дарина и Веермир всегда отчего-то точно на шаг впереди. Может статься, все и правда так. Может статься, что последний-то человек... И тогда она поняла все. Пока ее вели к месту, где навеки должна была оборваться ее жизнь, она плакала. Но о том лишь плакала, что не сможет теперь увидеть Беримира и никогда уже не докажет выполненным поручением верность своему Командиру. — Назови свое имя, предатель, — прозвучал приказ. Девушка вскинула голову. Ветер растрепал короткие, как у мужчины, волосы. Карие глаза блеснули гордо и смело. Она обвела взглядом толпу, собравшуюся поглядеть на готовящуюся казнь. В лицах людей таилась какая-то странная, необъяснимая злоба, бог знает, чем вызванная, но она лишь улыбнулась уголками губ. И светлая печаль, скрывающаяся в этой улыбке, казалось, говорила: "Я прощаю вас. Я не помню зла. Я нашла то, что искала". — Меня зовут Богдана, — тихо, но твердо и отчетливо сказала она, и слова эти удивительной силой разнеслись в морозном по-предсрассветному воздухе. Богдана еще раз скользнула взглядом по лицам собравшихся, и вдруг в толпе блеснули знакомые глаза. — Капитан... — прошептала девушка, уверенная, что он услышит, — я сделала, что ты просил. Я нашла Богдану. — Не Богдану, — послышался голос - удивительно, как его не заглушил рев жаждущих кровавой расправы зевак, — и то не я просил. Нет, не Богдану, милая. Себя нашла. Не потеряла. Правда. Все правда. Шершавая петля коснулась шеи, но Богдана не издала ни звука и не пошевелилась. Только глаза закрыла, чтобы не видеть больше пламенеющего города, озлобленных зевак и дикой, страшной Ночи, отбирающей у людей, пожалуй, то единственное, что никогда нельзя было им терять: человека. Человечность. Самих себя. — Сдохни, как того заслужила, ведьма, — прогремел голос палача, — мучайся и страдай. Родина не простит тебя. Звук выбиваемой из-под ног опоры. Короткая боль. Вспышка света. Я последний человек на этой войне.