Последний рассвет

Вскоре над полем битвы поднимется горячее солнце, выпивая пролитую кровь. Война была проиграна; страна потеряна; жертва напрасна. Но Влад забыл об этом, забыл, потому что Мирена умирала на его руках. Ее дыхание слабело; казалось, оно отлетит вместе с первым лучом солнца. Почему все так вышло? В чем он ошибся? — Влад, — позвала Мирена. Ее голос был еле слышен, но тверд, как никогда. — Да, — поспешно отозвался он, будто эта поспешность могла хоть чем-то помочь, а не была мольбой о прощении за все, что он не смог сделать. — Что? — Прошу… — Она говорила все тише, все торопливей, будто боялась не успеть. — Выпей… — Что? — Выпей мою кровь, — вдруг очень отчетливо выговорила она. — Нет! — Влад взглянул на нее с ужасом, думая, что у жены помутилось в голове, что близость смерти туманит ее рассудок. Он не обманывал себя: Мирена уже не могла выжить, было чудом, что она еще здесь, с ним, в этот последний, самый горький рассвет. Чего бы он ни отдал, чтобы она жила! Но, видно, судьбу обыграть невозможно. — Выпей, — повторила Мирена, слабой рукой сжимая его запястье. — И дай мне выпить своей. Ее взгляд был непреклонным, и в нем не было и тени безумия — лишь отблески восходящего солнца отражались там светлыми бликами. И вот теперь Владу стало страшно. — Нет, — повторил он. — Я не сделаю этого. — Сделаешь. — Чуть слышный голос Мирены противоречил силе ее слов. — Ради меня и ради нашего сына. Тебе уже нечего терять, Влад. Ты потерял все, кроме последней возможности. Влад молчал. — Солнце встает, — сказала Мирена. Рассвет уже окрашивал ее щеки, придавая им обманчивую живую красоту. — Вдвоем мы вернем Ингераса… спрячем. Он будет жить, он вырастет — и отомстит. А мы… мы всегда будем вместе, неважно где. — Перерывы между словами становились все больше, голос — все тише, и Влад склонился низко-низко, чтобы не пропустить ее последних слов. Белая, тонкая кожа шеи слепила его. Под непрочной преградой слабо билась жилка. Влад слышал это биение. Недолгая жизнь для него, быстрая смерть для нее — что может быть проще? Достаточно ничего не делать, удержаться еще немного, может быть, два-три биения сердца, может быть, чуть дольше. — Ладо, — выдохнула Мирена, как это бывало в постели. — Мой Ладо… Ее голова склонилась набок, открывая шею от ямочки под ухом до тонкой ключицы. Далеко отсюда, в горной впадине вспыхнула золотая искра. Влад ничего не видел сквозь пелену, застилавшую глаза. Он будто всегда знал, как это делается. Клыки с легкостью нашли нужное место, вонзились глубоко, жадно. Мирена дернулась в его руках и замерла, лишь еле заметная дрожь проходила по телу, когда он делал очередной глоток, не в силах насытиться алой жидкостью, горько-сладкой, как сама жизнь. Солнце ударило по глазам, и Влад в ужасе метнулся под защиту быстро убывающей тени. Упав на колени под стеной замка, он положил Мирену на траву, рванул клыками запястье и поднес к ее губам. Она пила, с трудом, часто прерываясь, но пила, пока не потеряла сознание, и тогда Влад унес жену в подземелья замка и не сводил с нее глаз до самого вечера — темнота отныне не была ему помехой, и холод камня был приятнее солнечных лучей. Он знал, что пробуждение будет страшным, и прижал Мирену к себе, баюкая и утешая, пока она кричала и билась, и ее тошнило черной полупереваренной кровью. Но вот она затихла, высвободилась из его объятий и вытерла губы. Влад боялся взглянуть ей в глаза. — Ладо, — позвала она. — Мы снова вместе, и никто не встанет у нас на пути. Владу казалось, что ее глаза сияют, как прежде, и что свет их по-прежнему чист. — Ты прощаешь меня? — спросил он. — Я люблю тебя, — ответила Мирена. Они поднялись, рука в руке. — Вернем нашего сына, — сказал Влад, и тысяча летучих мышей наполнила шумом крыльев старинные своды. Еще миг — и их стало вдвое больше. Единой черной тучей поднялись они в воздух, затмевая луну, и старый вампир в пещере вздрогнул, предчувствуя недоброе.

* * *

Когда все было кончено, когда куски тела Мехмеда едва ли можно было сложить в целый труп, когда Влад, шипя, сдирал вкипевшие в кожу серебряные монеты, а Ингерас в ужасе смотрел на него, не зная, броситься ли к отцу или бежать от него со всех ног, — в этот час вперед выступил никем не замеченный монах и, угрожая крестом, сказал, что заберет их сына. Влад понял на него тяжелый взгляд, и Лукиан отшатнулся, впервые усомнившись в надежности своей защиты. — Ты никого не заберешь, монах. — Влад не двигался с места, не поднимал руки, не шевелил даже пальцем, но Лукиан все равно мелко дрожал — вера его была крепка, но тело предавало. — Душа его матери не потеряна. Всего лишь три дня — и темные силы оставят ее, она вернется в мир смертных и воспитает своего сына, как должно. — Нашего сына, — поправила Мирена. — Нашего сына, которого я так люблю. — Она раскрыла объятия, и Ингерас бросился к ней, обхватил за шею и замер. — Нашего сына, которому мы дали все, что могли, все, что у нас было. У него нет страны и народа, это верно. — Она отстранила Ингераса, любуясь им с гордостью матери. — Но когда он вырастет, он сам возьмет то, что было отнято. Он достойный сын Влада Цепеша. И когда-нибудь он поймет, почему мы сделали это. Может быть, скорее, чем мы думаем. Она подтолкнула Ингераса к Лукиану. — Что ты делаешь? — не веря своим глазам, спросил Влад. — Ищу кого-нибудь живого. — Мирена скользила по большому султанскому шатру, словно ветер, прикрывая глаза от блеска серебра и оказываясь то в одном, то в другом углу. — Вот этот подходит. Отвернись, Ингерас. — Нет! — закричал Влад. Черные крылья вздулись за его спиной, захлопали, забились, и гром громыхнул над шатром, словно обрушилась гора. Мгновенно очутившись рядом, он рванул Мирену за плечо, но было поздно. Кровь текла по голубоватым клыкам, по розовым, капризным губам, стекала по подбородку. Влад стер ее ладонью, понимая, как много дано им теперь, и как недостижимо все, чем они жили прежде. — Зачем? — горько спросил он. — Прости. — Мирена улыбалась. — Я не могла оставить тебя. У Ингераса есть целый мир, а у меня — одна только любовь. — Ты не понимаешь. — Он провел пальцем по ее щеке, по нежной шее, стараясь не вспоминать о том кровавом месиве, что оставила она за собой, прорываясь к сыну сквозь лагерь турецкой армии. — Я не свободен. Моя судьба предрешена. Старый вампир долго ждал замены, и теперь этот час пришел. Я стану чудовищем, охраняющим пещеру. — Или мы заставим его расторгнуть договор. — Ее взгляд ласкал лицо Влада, будто ничего не изменилось. — Теперь нас двое, и я ему клятвы не давала. Я клялась в верности лишь тебе, муж мой. Влад крепко сжал ее руку. — Ингерас, — сказал он, обращаясь к сыну, будто к взрослому, — как обычно, когда давал ему напутствие перед отъездом. — Мы всегда будем помнить о тебе и защищать тебя. Иди с этим человеком и ничего не бойся. И всегда помни, кто ты. — Я сын Влада Цепеша, — проговорил мальчик, и факел дрогнул в руках Лукиана. — Я буду помнить. Он помедлил, а потом протянул Владу руку. Четверо вышли из шатра. Монах и мальчик пошли на север, а огромная стая летучих мышей взмыла в небо и направилась к Сломанному клыку. Там, в пещере, жило древнее зло, которому вскоре предстояло невиданное противостояние с силой, прежде неведомой по эту сторону смерти.