Знак равенства

      Гермиона столкнулась с ним в коридоре четвёртый раз за день, когда не наступило ещё даже время обеда, и окончательно уверилась в мысли, что кто-то сверху решил посмеяться.       Это как маггловское развлечение: они заводили муравьиную ферму, запихивали определённое количество муравьев в весьма ограниченное пространство и развлекались, наблюдая за их передвижениями. У её соседки Сьюзан была такая, в первые дни после покупки она успела пригласить к себе всех детей с округи, чтобы они смогли оценить столь необычную покупку. Но пару недель спустя девочка и думать забыла про бесполезных муравьёв и их бесконечные ползания, оставив заботы о насекомых родителям.       Потому что в этом не было никакого смысла. Гермиона ещё тогда подумала, что это очень жестоко, какое-то извращённое удовольствие. Сейчас Хогвартс напомнил ей этот чёртов муравейник: ни сбежать, ни укрыться, ни спрятаться. Кто же там сверху наблюдал, кто сталкивал их — таких же бесполезных для Вселенной, но таких значимых для себя самих?       — Грейнджер, — фыркнул Малфой, приподнимая бровь. — Я понимаю, что ты, возможно, никуда не собираешься, но мне надо идти на урок зельеварения.       Гермиона вынырнула из своих мыслей и поняла, что стояла в узком проходе, перекрыв собой выход и уставившись на его галстук явно дольше положенного.       — Да, конечно, — она отошла, прижимаясь спиной к стене, пропуская Малфоя вперед. Он посмотрел на неё как на идиотку и прошёл мимо, задевая своей мантией. Грейнджер успела заметить тёмные круги, залёгшие под его глазами, потрескавшиеся тонкие губы, сжатые в тонкую линию и выдающие его раздражение. Её нос уловил едва слышный аромат свежего парфюма, но она не успела разобрать ни одной определенной ноты — Малфой исчез за поворотом.       Гермиона глубоко вздохнула и до боли потёрла глаза руками. Это какое-то безумие. Она всё чаще и чаще уходила куда-то далеко в себя, копаясь так глубоко, что боялась не вынырнуть обратно. Это было единственной причиной, по которой она вернулась в школу после войны. Если бы не это, её отправили бы к колдомедикам, специализирующимся на психоэмоциональных травмах. Она не была готова. Не была готова к этим участливым, добрым и понимающим глазам. Потому что это было не так. Никто из них не мог понять, раз даже у неё самой это не получалось. Ей не хотелось проходить терапию и сталкиваться с папарацци каждый раз при выходе на улицу. Не хотелось видеть Риту Скитер, вознамерившуюся написать ещё один бестселлер под названием «Золотое трио: секреты героев, спасших весь мир». В последний раз, когда Скитер попыталась сунуться к ней со своим прытко пишущим пером, Гермиона пообещала, что в этот раз засунет её в банку не на неделю, как на четвёртом курсе, а на месяц минимум. После этого Рита опасалась подходить к самой героине войны, но попыток раскопать хоть что-то не оставляла.       Героиня войны. Как гордо, почётно и… пафосно лживо. Будь у неё выбор, она никогда бы не пошла на эту войну. Не провела бы целый год жизни, скитаясь по лесам. Никогда бы не чувствовала, как выжигает душу и сердце медальон с заключенным в нём темным сгустком подобием души Темного Лорда. Грейнджер до сих пор просыпалась посреди ночи от нехватки воздуха с ощущением жжения на грудной клетке, там, где он раньше соприкасался с кожей.       Правда была в том, что хоть Гермиона и пошла на эту войну, хоть и попала когда-то давно на факультет отважных, она не знала, хватило ли бы ей сил пережить это ещё раз. Зная, с чем ей придется столкнуться. Что ей придется потерять. Какую цену заплатить за мирное небо над головой. Она бы не поставила ни сикля на то, что согласилась бы на эту войну.       Гермиона заметила, что движется по инерции к выходу из замка, ноги сами вели её к Чёрному озеру. На пути она встретила несколько четверокурсниц, весело щебечущих о приближающемся походе в Хогсмид. И Грейнджер захотелось сорвать с себя кожу от обжигающей обиды и злости. Они отдали всё. Она отдала всё за это мирное небо над головами, в то время как многие просто спрятались, переждали. И Гермиона понимала, что это совсем не по-гриффиндорски, ведь благородство и храбрость являются самыми главными качествами, но она по-другому не может. Злоба на всех, кто просто отсиделся в стороне, а потом вылез из своих нор, радуясь, таилась в душе. Тех, кто ничего не потерял. Потому что она не могла нормально спать, есть, ходить, существовать, чёрт подери. Не могла простить им этого.       Она почти бежала к озеру, глотая искусанными губами холодный воздух, чувствуя, что его катастрофически не хватало. Иногда ей казалось, что она сходила с ума (а может, и не кажется). У неё не получалось говорить об этом даже с Гарри и Роном. Она видела в зелёных глазах Поттера жалящую боль от потери близких, видела отпечаток осознания той цены, что они все заплатили. Но ещё Грейнджер видела, как эта боль притуплялась, когда он смотрел на Джинни. Словно та была якорем, обезболивающим средством, смыслом. Гермиона точно знала, что Поттер видит в ней свой шанс на спасение и забвение.       И может, именно поэтому Гермиона сама не могла найти спасения в Роне, поскольку, глядя на него, видела только потери и его минутную слабость, обернувшуюся расколотым доверием. Когда он не выдержал, сбежал — пусть даже потом вернулся. Это было неважно. Хотелось громко закричать ему в лицо, что желание скрыться преследовало не только его. Она тоже жаждала хоть ненадолго избавиться от этой чёртовой войны, спрятаться от смертей и ужаса, но не сделала этого. Не оставила Гарри одного, потому что понимала: тогда всё точно будет потеряно.       Глядя на Рона, она видела мертвое тело Лаванды Браун, которая раньше прижималась своими губами к его. Она видела её белокурые волосы, заляпанные грязью и кровью, её остекленевшие глаза. Видела его слёзы, когда он упал на колени перед телом Фреда. Глядя на Рона, Гермиона видела только потери, злилась на себя за это, но не могла ничего с этим сделать. И была рада тому, что Уизли не поехал в Хогвартс, а остался помогать Джорджу с магазином. Как будто камень упал с груди, заменяясь на грызущую внутренности вину, когда он сообщил эту новость.       Ей было стыдно. Стыдно и больно за все те чувства, бушующие внутри. Словно она уже не являлась Гермионой Грейнджер. Будто всё произошедшее вытянуло изнутри её саму, а заполнить сосущую пустоту было нечем — и остатки боли и ужаса с войны занимали пустующее пространство.       — Чёрт, чёрт, чёрт, — она схватилась дрожащей рукой за дерево и прислонилась щекой к влажной коре. Гермиона почувствовала, как её начало неконтролируемо трясти, и поняла, что её настиг очередной приступ — один из тщательно скрываемых от друзей, — а пузырек с успокаивающим зельем остался в комнате. — Ты Гермиона. Гермиона Грейнджер. Ты справишься. Обязательно справишься, — попыталась убедить она себя, хватаясь за осколки реальности.       Гермиона ощутила, как холодные капли дождя падают на её горящие щёки, отдаленно думая о том, что волосы точно превратятся в неконтролируемый ворох. Но кого это волнует?       — Грейнджер, ты заблудилась, что ли? — услышала знакомый голос, возвращающий к реальности. Она повернулась на голос, пряча руки в рукавах мантии, чтобы скрыть ломающую их дрожь.       Нет, это точно блядский муравейник. Иначе как объяснить пятую встречу за день? И Гермиона не знала, как разбить стекло, чтобы выбраться из него.       — Никогда не страдала топографическим кретинизмом, — она по привычке вздёрнула нос, пытаясь показать, кем является. Или кем была. Грейнджер заранее знала, что сейчас он недовольно вздохнёт и закатит глаза. Словно они отыгрывали привычные роли, повторяя устойчивый набор действий, цеплялись за эти маски, пытаясь спрятаться за ними; чтобы не показывать, что с ними стало на самом деле.       — Топографическим, может, и нет, а вот обычным вполне возможно, — пробормотал он, обходя её и всматриваясь в землю.       — Что ищешь, Малфой, свою корону? — привычно съязвила Гермиона.       И от этого легче. Словно они обычные студенты противоборствующих факультетов. Это было заложено в них с самого начала. Подколы, сарказм, стычки, конкуренция и общая неприязнь. Словно не они сражались на разных сторонах в этой войне. Словно не он спас им жизнь, не выдав их личности в тот злополучный день, когда всех поймали. Будто не его мать спасла Гарри, скрыв от Лорда правду о пульсирующей жизни в теле Поттера. Словно не сама Грейнджер ещё два месяца назад давала яростные показания в Визенгамоте в пользу освобождения Драко Малфоя.       Почему-то проще, когда они вот так привычно пытались друг друга ненавидеть. Пытались, потому что Грейнджер знала, что никогда не испытывала никакой ненависти по отношению к нему. Это было слишком громким словом, чтобы обозначать их школьную вражду.       — Нет, твою расческу. Ты, видимо, забыла, что это в принципе такое, — протянул он, и она почувствовала, как уголок её губы дернулся то ли от злости, то ли от улыбки. Гермиона не поняла, почему нелепое замечание, скрывающее в себе оскорбление, может вызвать улыбку.       Ей вдруг резко захотелось спросить, как Малфой переживает всё происходящее. Узнать, почему тот приехал в школу. Может, тоже хотел сбежать от всего свалившегося на него после произошедшего. Скрывался от бесконечных интервью, прятался ото всех. Гермиона осознавала, что его положение даже хуже: если её не оставляли в покое как героиню войны, воспевая хвалебные оды, встающие поперёк горла, то в его случае ему скорее плевали в лицо и проклинали. Она читала в «Пророке», что Люциуса Малфоя посадили на два года, максимально смягчив срок. Ей по-человечески жалко младшего Малфоя, но Грейнджер считала это справедливым. Неизвестно, сколько их семье придётся искупать грехи за ошибки Люциуса Малфоя, но она была уверена, что на это уйдет не один год.       Ей хотелось узнать, как он смог выдержать несколько недель в камере, пока шло разбирательство по его делу, и не сойти с ума. Потому что её саму начинало засасывать одиночество, стоило лишь ненадолго остаться без людей, даже в качестве фонового шума. Ей интересно, надевал ли он школьную форму с ощущением неправильности происходящего, будто они пытались играть в осточертевшем спектакле, который давно уже никто не хотел смотреть. Её разрывали все эти вопросы, которые никогда не сорвутся с языка. Кто она такая, чтобы их задавать?       Ещё бы Гермиона спросила у самой себя, а зачем, в принципе, ей знать всё это? Почему не поговорить с Гарри, с Джинни, с Невиллом? Со всеми, кто был рядом на войне, переживал и проживал её вместе с ней. Почему желание залезть в голову того, кто скорее размазал бы её по стенке, нежели ответил хоть на один из вопросов, сводило скулы.       «Каково это, Малфой? Каково быть на той стороне, понимая, что ты её даже не выбирал. Или выбор был, и если да, то почему ты сделал именно такой? Почему под твоими глазами такие огромные мешки, неужели ты тоже просыпаешься по ночам от кошмаров, вырывающих остатки тепла из груди? Что ты видел на этих собраниях Волдеморта, сколько смертей? Скажи мне, что я не одна такая сумасшедшая, скажи, что не только эта сторона пострадала, расскажи мне это и облегчи мои терзания хоть немного».       Бесконечный поток вопросов крутился на кончике языка, но вместо них Гермиона произнесла:       — И ты ради этого решил сбежать с зельеварения? Вау, не думала, что моя прическа настолько для тебя значима, — она видела, что раздражение разлилось по лицу Малфоя, и по-детски порадовалась. Словно всё как раньше.       — Слизнорт послал набрать дёрг-травы, она нужна для антипростудного зелья, — сквозь зубы процедил он. Грейнджер даже удивилась тому, что он в принципе соизволил объяснить своё присутствие здесь.       Малфой ходил возле берега, всматриваясь в траву, что-то яростно бормоча себе под нос. У него привычная недовольная гримаса, и Гермиона злорадно ликовала: хоть что-то оставалось неизменным в этом мире. Она ощутила, что дрожь перестала выкручивать пальцы, а мысли, чёрной тучей вившиеся вокруг головы, отступили.       — Сука! — воскликнул Малфой, поскальзываясь на мокрых листьях. Он нелепо взмахнул руками и приземлился на пятую точку, выпуская палочку из рук.       Грейнджер ехидно хмыкнула, видя, как его идеальные брюки покрылись грязью. Ей показалось, что она почти готова засмеяться — и это большой прогресс. Она поставила в уме галочку и похвалила себя. Мол, видишь, Гермиона, ты ещё не совсем сошла с ума, ты ещё можешь быть прежней.       — Смешно тебе, да? — прорычал Малфой, поднимаясь и кривясь то ли от злости, то ли от боли после падения. — Это же так по-взрослому, — он поднял палочку, одним взмахом счищая всю грязь с одежды.       Гермиона краем сознания отметила его неплохие способности в невербальной магии. Это было не так легко, и только талантливые волшебники владели ей на свободном уровне. Гарри и Рон так и не смогли в полной мере освоить это умение. Их достижения ограничивались на нескольких простых заклинаниях, вроде Акцио. Эти мысли — это что-то от старой Грейнджер, той, которая глотала книги, мечтая стать самой способной колдуньей из всех. Что-то вроде привычки, как заправлять правую прядь за ухо, а левую почему-то не трогать.       — Уверена, если бы упала я, ты бы не отделался одним смешком, — она покачала головой и скрестила руки.       — Чтобы смеяться над тобой, мне не нужно ждать твоего падения. Ты и так ходячее недоразумение. Я бы мог написать список «Сто вещей, которые смешат в Грейнджер» и ни разу не повториться, — Малфой наконец нашёл нужную траву и зло выдирал её с корнем, набирая в холщовый мешок. Гермиона еле сдержала себя от прорывающегося наружу укора за такое обращение с полезной травой, но поняла, что Драко Малфой не тот человек, который будет слушать её нотации.       — Не думала, что тебя так интересует моя персона. Аж целых сто пунктов, — язвительно улыбнулась Гермиона, чуть ёжась от холодного ветра — дело, конечно, не в ледяном взгляде серых глаз.       — Не обольщайся, Грейнджер, — Малфой затянул верёвки на мешке и выпрямился. — Ты просто настолько раздражаешь, что эти пункты приходят на ум сами, как только ты появляешься в поле зрения. И первым я бы поставил твою прекрасную прическу. Серьёзно, причешись уже, — он окинул её прощальным взглядом и направился к замку, а Гермиона почувствовала, как щёки начали алеть от злости.       — А вторая, — сказал он, даже не оборачиваясь, — это твоя неспособность вовремя закрыть рот, — Малфой взмахнул палочкой, всё еще не смотря на неё, и Гермиона поняла, что грязь на щеке от коры, которую она даже не замечала, исчезла от его невербального заклинания. А через секунду пришло осознание, что она действительно уже открыла рот, готовясь выдать гневную тираду. И от факта правоты поганого Малфоя злость ударила в затылок, и Гермиона закрыла рот с такой силой, что зубы столкнулись с громким стуком, отдаваясь вибрацией в челюсть.       Ей показалось, что она физически ощутила его усмешку, словно видела её сквозь его удаляющуюся спину. Откуда у него такой талант выводить её из себя? Но почему-то стало лучше, всего немного, но Грейнджер словно вернулась на пару минут назад в то время, когда всё это не напоминало сраную муравьиную ферму. Будто только что держала в руках маховик в беззаботное прошлое.       Гермиона сделала вдох и направилась к замку, попутно пытаясь понять причину, почему же Малфой позаботился о том, чтобы стереть грязь с её щеки.