Three Games

От лица Бет       Впервые Бет оказалась на пути Боргова в Мехико, но не там все началось.       Она читала о нем в журналах, выучила русский язык, опять-таки - ради него. Сохранила в бумажнике фотографию, которую вырезала из "Шахматного обозрения". Всякий раз, когда она чувствовала, что сошла с пути: будь то наркотики, выпивка или другого рода чертовщина, она вытаскивала его фотографию и смотрела на врага, крича на себя до тех пор, пока изображение не мялось до такой степени, что начинало сходить. Она держала его рядом с фотографией своей биологической матери.       Находиться в Мексике было похоже на ходьбу по канату, ну или как будто она хваталась за электрический забор, не подозревая, когда он может ударить. Мать говорила, что в жизни есть нечто большее, чем шахматы, и когда она, наконец, вышла из своей комнаты, отчасти пьяная, но недостаточно, чтобы не разделять границы дозволенного, она увидела его - Боргова, его жену и ребенка и двух мужчин, которые чуть позже, как она узнала, оказались из КГБ. Он стоял там в парке Чапультепек, глядя на горилл, словно вовсе не собирался разрушить ее жизнь.       Она пошла домой как можно быстрее, боясь того, что может сделать, если останется. Она боялась столкнуться с ним там в присутствии жены и ребенка, боялась выставить себя дурой перед человеком, который (о, она уверена), едва ли видел в ней человека, не говоря уже о сопернике.       Когда она вошла, она побежала в сторону очень горячей ванны и сидела в обжигающей воде, пока не стало прохладно. Вместо того, чтобы думать об игре она думала о нем: о том, как он наклонился, чтобы поговорить с сыном, о том, как на лице, которое казалось каменным, был хотя бы намек на жизнь. Она выпила столько алкоголя, сколько выдержало бы ее тело, а затем упала в постель, перед тем как успеть отрезветь. Ей снился сон на русском.       Через пару дней она остановилась, чтобы посмотреть его матч с Билеком.       Холодный, расчетливый, уверенный в себе и в своей победе, которую он одержал в кратчайшее время. Ее глаза не могли оторваться от его лица, как бы бесстрастно оно ни было, и она кусала щеки изнутри, пытаясь успокоить свой набирающий обороты гнев. У этого человека не было души, говорила она себе, он бесчувственный. И все же, она чувствовала его присутствие всякий раз когда он был рядом. Сидя за столом в ожидании мальчика-Гирева, с которым ей предстоит сыграть, ее голова повернулась практически против ее воли, чтобы посмотреть, как он проходит мимо, как не замечает ее, но приветствует мальчика.       Играть с Гиревым было одним из самых разочаровывающих поступков, которые она когда-либо совершала. Пять часов заканчиваются перерывом, и у ребенка хватило наглости оставаться очаровательным и наивным, беседуя с ней после игры. В очередной раз она заползла в ванну, настолько горячую, что у нее болела кожа, и проигрывала ходы против Гирева в поисках пути к победе.       В конце концов, она остановилась на запугивании, гуляя по балкону рано утром, словно ей было безразлично. И она выиграла. И первая мысль после этого была о Боргове, о его хмуром взгляде, неодобрении, по поводу того, что она сделала. Она проглотила горечь, которая попала в горло и сказала ребенку правду:       — Ты лучший среди тех, с кем мне довелось играть.       И она услышала его ответ, предназначенный в основном себе, но достаточно громко, чтобы остаться незамеченным:       — Пока не сыграешь с Борговым.       Слова застряли у нее в спине, как нож, покалывая заднюю часть шеи, и она ясно видела его. Боргов возвышался над ней, смотрел на нее сверху, даже не пытаясь запугать, но умудряясь расстроить ее так, что она до сих пор не понимала как это случилось.       Она не ответила, просто оставила Гирева сидеть там одного и нашла доску Боргова, оставленную там со вчерашнего дня и убедилась насколько он уверен в своих ходах, в своей победе.       Она отыскала свою мать внизу по ее игре на пианино, по тому как она мастерски справлялась с этим. Это отзеркаливало ее собственное мастерство игры на шахматной доске. Мать играла с эмоциями, в точности как Бет играла в шахматы. Она посмотрела на свою мать, уверенно сидящую на стульчике, на всех ее поклонников в гостиной отеля и думала, что они действительно подходят друг другу, как ни одна пара на свете не подходила бы. А потом она увидела объявления о следующих матчах: себя против Боргова. Из нее вырвались все чувства, кроме резкого шума в ушах, который мучил ее после автокатастрофы, и мать вынуждена была отвести ее в комнату. Она пыталась читать, пыталась есть, но теперь для нее не было ничего, кроме него.       Она поняла все в лифте. Когда Боргов и четверо сопровождающих его мужчин поднимались на игру. Она застыла в углу и пыталась оказаться маленькой, невидимой, неприметной, пыталась отвести взгляд, но не совсем справлялась с данной задачей. И она слышала их разговор. Понимала о чем они говорили (спасибо урокам русского языка). Двое мужчин, окруживших его, перечисляли ее слабости с таким непринужденным видом, что она думала, что умрет прямо здесь: она была пьяницей, она была злой, она была женщиной...       Но Боргов их прервал:       — Она сирота, борец. Она такая же, как мы. Проигрывать не вариант для нее, иначе какой была бы ее жизнь?       Ее голова резко повернулась, и она уставилась на него. Не женщина. Не пьяница, не неудачница. А просто Борец.       Медленно, она видела, как его голова повернулась, в то время как она смотрела с восхищением, которого бы желала не чувствовать, и в тот момент, когда его глаза встретись с ее, она огрызнулась на себя и отвела взгляд, но он успел заметить ее. Он перевел взгляд в сторону так же медленно, как если бы он вообще не желал поворачиваться. Ее внутренние ощущения были тяжелее, чем ванна джина и распространялась по ее телу непривычным способом: начиная между ног и направляясь к пальцам ног.       Она чувствовала себя на миллион градусов и была удивлена, что машина вовсе не загорелась.       Василий Боргов знал ее. Не только ее игру, не только ее неудачи. "Она сирота. Борец". Слова звучали эхом внутри нее, словно она превратилась в безлюдный собор, ожидающий хоть какого-нибудь посетителя.       Она уже сидела, когда пришел Боргов, и перед тем, как он сел, он протянул ей свою руку. Ее сердце забилось тысячу миль в час, когда она взялась за нее. Чувствовалось немного грубее, чем она ожидала (чего вообще она ожидала?). Он расположил свои фигуры так, чтобы они стояли предельно точно. Ее пальцы горели.       Она посмотрела на доску, контролируя свою дрожь. Когда Бет посмотрела вверх, чтобы запустить часы, на нее смотрел призрак: не мигая, с каменным выражением лица. Лицо, которое она вытаскивала из бумажника десятки раз и ругала себя, лицо врага, лицо человека, который назвал ее борцом. Она запустила его часы.       Это был не быстрый матч, но он был точен, уверен в себе так, чего она ни разу не испытывала за все свои игры. Он точно знал как уничтожить ее, и он это сделал, с бесстрастным лицом, как никогда раньше. Он ни разу не посмотрел на нее за весь матч, сосредоточившись только на доске, только на игре, в то время как она не могла не смотреть на его серьезное лицо. Она чувствовала, что у нее может случиться сердечный приступ, как будто ее сердце заполняет ее легкие.       Он не был машиной, нет, но она не ожидала, что почувствует это. Каждый раз, когда он сопротивлялся ее движению, как если бы он мог читать ее мысли, она чувствовала злость. Бет прекрасно осознавала, что собирается проиграть, но не могла просто взять и сдаться.       Наконец-то, она играла против Василия Боргова, и она не отступит, даже перед лицом смерти.       Когда она позволила своему королю сделать шаг вниз по доске, она задрожала, злясь на себя, на него за то, что он так хорошо ее знал. Она не сказала, что проиграла, но король был внизу и его глаза, наконец, нашли её. Она увидела в них кое-что: отражение его глаз в ее, линию его челюсти, но все мысли были поглощены яростью. Она не смела взглянуть на него, боясь, что увиденное окажется разочарованием. В ней.       Он снова протянул руку, и она практически не взяла ее, но заставила себя. Она пыталась сбросить руку, вырвать из его хватки, но он задержал ее на долю секунды. Этого было достаточно, чтобы остаться замеченным только между ними. И когда она подняла взгляд наверх в тревоге, он смотрел на нее, через нее, сквозь нее. Он был недосягаем, а она неглубокой лужицей.       Она побежала обратно к матери.       Когда она вернулась в их комнату, ее сильно трясло, но ощущение, нависшее над ней в лифте подтвердилось, и она почувствовала, словно все ее тело застряло в сетке, сплетенной Борговым специально для того, чтобы бесить ее. И она задыхалась.       Ни один матч не заставлял ее чувствовать себя такой. Это как секс, в котором хотелось бы признаться самой себе и близкий к полному провалу. Она говорила и говорила о своем поражении, о своей неудаче, говорила матери, что рада, что ее не было рядом, что не застала ее унижение, но когда она пожала ее ногу, чтобы получить реакцию, та не ответила.       Комната была похожа на гробницу, в которой Бет хранила молчание.       Трясясь по другой причине, она включила свет рядом с головой матери и увидела, что ее глаза не мигают. В одно мгновение она оказалась где-то в другом месте: на мосту, в грузовике, а потом вернулась. Глядя на маму, она плакала как никогда в жизни. К тому времени, когда гостиница уведомила полицию, и когда забрали тело, глаза у нее уже были сухими. Она хотела оказаться в небытии, и Мексика предоставил ей это так легко и просто.       От лица Боргова.       Василий узнал об Элизабет Хармон чисто в виде справки. Ради галочки. Может быть, Лученко или Лаев, он уже не помнит, от кого именно он узнал о девушке, которая займет его мысли на долгие годы.       О ней тогда говорили только то, что она хороша, лучше, чем большинство, но эмоциональна, не расчетлива. Легко будет логически найти выход, если все же появится необходимость сделать это.       Потом она выиграла Открытый чемпионат США в Лас-Вегасе и стала проблемой, которую нужно было решить.       Василий всегда получал постоянный поток информации о своих соперниках, даже о своих соотечественниках, а после Открытого чемпионата Элизабет Хармон стала более регулярно прорабатывать свой путь в его жизнь. Он всегда практиковался для того, чтобы победить любого: будь то новый соперник или знакомый против которого он оказывался, однако угроза этой девушки была такова, что она стала занимать его время так, что ему было не совсем комфортно. Она была той, о ком говорили его коллеги-игроки, той, о которой он думал. Когда он разговаривал со своей женой, он пробегал в уме ходы, сделанные Элизабет Хармон. Когда он шел с сыном, перед ним появлялись широкие глаза Элизабет Хармон. Он сжимал челюсть и прогонял ее призрачный образ.       Он читал о ней. В своих интервью она откровенно говорила о том, что она сирота, о ее жизни в детском доме, и это все больше и больше заставляло его думать о том, что она выросла приспособленной к жизни. Прочитав о ней все необходимое, он знал, что она сделает все ради победы. Он понимал, чтобы победить ее, у него не будет права как на ошибку, так и на сомнения. Его мрачный внешний вид скрывает внутренние махинации, которые всегда играли в глубине его души.       Им суждено было встретиться в Мехико.       В этот раз погода тут была теплее, чем обычно, и костюм на нем смотрелся почти угнетающе, но он прибыл сюда со своей женой, сыном, товарищами по команде и постоянно присутствующим призраком КГБ. Он и его семья почти привыкли к этому, чтобы их игнорировать, но угроза была всегда. Если они пытались уехать, если позорили Советский Союз, то КГБ всегда исправлял это. Но в глубине души, особенно здесь и сейчас, была Элизабет Хармон.       Сын умолял его и мать поехать в парк Чапультепек, чтобы посмотреть на животных, и Василий не мог не улыбнуться своему любопытному сыну. Они поехали, и мальчик сразу же был увлечен обезьянами. Достаточно, чтобы они остановились на полчаса только для того, чтобы понаблюдать за приматами. Его сын был умным, умным, как и отец, а его прекрасная жена была такой нежной, такой доброй. Два агента, которые следовали за ними повсюду, были далеким воспоминанием.       Они были перед стаей горилл, когда он почувствовал это. Покалывание на задней части шеи, словно кто-то наблюдал, ощущение, которое внутренне было ему знакомо с тех пор, как он был охраняем (заточен)Советским правительством. Он пытался не обращать на это внимания, но терпеть это стало слишком. Он посмотрел в противоположную сторону от жены, сына и увидел ее. Элизабет Хармон, в укрытии. Узнаваемая по своим рыжим волосам, она, как ни в чем не бывало, уходила от него в шуршащем, ясном дождевике. Он не увидел ее лица, но знал, что это была она.       В течение нескольких дней он пытался выкинуть ее образ из своей головы, если не полностью, то по крайней мере хотя бы частично. Он играл свои матчи уверенно, собираясь победить, и сбивал соперников один за другим. Хотя Боргов не раз и чувствовал на себе этот колючий взгляд, он не поддавался искушению. Он искал девушку только после того, как садился, и лишь ненадолго. Если он не находил ее, то выталкивал ее образ в сторону, сосредотачиваясь только на своем противнике. Если же он ее замечал, то позволял себе самую малую долю секунды изучить для того, чтобы действительно увидеть гнев в ее взгляде. Было неоднократно сложно оторваться от нее. Неоднократно он видел ее, сидящую позади него и наблюдающую за его игрой, и не позволял вниманию зацикливаться на ней, ровно до ее ухода.       Он заметил ее, когда они с товарищами вошли в лифт и скрыл это. Ему не хотелось думать, что кто-то из его товарищей видел ее там, сжавшуюся в углу, как пойманное в ловушку животное. На самом деле он не жалел ее, ведь знал на что способны запертые в ловушку животные.       Его второй и третий помощники говорили о ней так, как будто он уже не знал о ней всего. О ее слабостях, алкоголизме, как будто он уже давно не слышал этих слухов. Но тогда он услышал: "Когда она промахивается, она злится и может быть опасной".       Этот человек имел в виду, что она может быть непредсказуемой. Может сделать то, чего ни один рациональный игрок не станет совершать, что от ее действий могут споткнуться даже самые лучшие игроки. Споткнулись лучшие игроки.       А потом прозвучало: — Как и все женщины.       Его внимание полностью зациклилось на этом человеке, и он знал, что он может заставить его чувствовать себя так, будто его прижали. Что он и сделал, в виде доказательства. Он хотел, чтобы этот человек почувствовал холодный гнев, который пронизывает его сейчас. Говорить такие вещи, пока девушка стояла прямо за ними, было не более чем грубостью, грубостью, которую он терпеть не мог. Он не знал, поймет ли его девушка, но быть таким жестоким было для него анафемой.       — Она сирота, — сказал он холодно и ровно, не глядя ни на одного из мужчин, но на дверь, боясь, что иначе он потеряет терпение. — Борец. Она такая же, как и мы. Для нее проигрыш - не вариант. Иначе какой была бы ее жизнь? — Слова получились неожиданными, но он знал, что это правда, и тогда, хоть и на мгновение, он почувствовал грусть за девушку. Сирота, борец, животное, попавшее в ловушку.       Он снова почувствовал обжигающий взгляд на себе и медленно повернулся, чтобы посмотреть на нее. Он почувствовал, что она поняла его по ее взгляду. Доля секунды, когда их глаза встретились, прежде чем она посмотрела в сторону, пронзила его. Он повернулся назад так же медленно и его спутники, наконец, тоже заметили ее.       Элизабет Хармон подумал он, кусая внутреннюю часть щеки. Он чувствовал, как хмурая линия пролегает меж бровей, как его глаза бегали туда-сюда в поисках чего-нибудь, за что можно было бы зацепить взгляд, помимо этой девушки.       Спустя вечность двери открылись, и он почувствовал себя на свободе. Прохладный воздух открытой комнаты покалывал незакрытый участок его голой кожи. Он шел так далеко, как мог, прежде чем остановиться. Стоило ему повернуться, как он увидел ее снова, смотрящую на него в окружении своих друзей. Он повернул голову обратно, чтобы не смотреть на нее. Его сердце билось, но он не знал, почему. Его мысли словно были на гонке. Он едва мог понять, что говорят другие, да и не прилагал особых усилий, чтобы понять их.       Он знал, что эта девушка станет его гибелью, хотя и не определил точную причину.       Когда он добрался до доски, она уже была там, на что он и надеялся. Он крепко и уверенно вздохнул, отстранившись от окружающего мира и принял участие в игре. Боргов как обычно протянул руку. Он так делал всегда по отношению ко всем своим оппонентам. Ее пальцы на нем заставили его почувствовать, словно он задыхается. Восстановив дыхание, вернув образ профессионала, он приступил к уничтожению этой девушки в собственной игре.       Он не осмелился смотреть на нее, пока они играли, только отвел себе несколько секунд, чтобы изучить ее до того, как она запустила его часы. Он играл против мужчин с самым высоким рейтингом в мире и выигрывал, но именно эта молодая женщина угрожала стать его концом. Эта женщина, которая не следовала шаблонам, которые нашла в книгах, но выковыривала новые пути. Он долгое, долгое время не чувствовал, что ему бросают вызов. Это подарило ему новые ощущения, он чувствовал себя бодрым, и в то же время он анализировал каждое ее движение. Он знал, что он все еще выигрывает, всегда может выиграть, играя против нее.       Он прижал ее к середине игры, и они оба это понимали. Но она играла, словно могла бы решить данную головоломку, словно это был кулачный бой и у нее есть право на победу. Но она проиграла.       Застыла пауза, и он все еще не мог смотреть на нее, пока она не уронила своего ферзя, который упал со своего места. Затем он посмотрел на нее: гнев в глазах, легкое дрожание в пальцах. Он протянул руку, и она взялась за неё, словно кто-то насильно вынудил ее это сделать. Она находилась далеко от него, и он почувствовал опустошенность.       Больше всего на свете ему хотелось подойти к ней, поговорить, убрать эту блокаду, но вместо этого он просто смотрел вслед за ней, ровно до тех пор, пока она не исчезла из виду. У него обсохло в горле.       Его ждали жена и сын.       Позже, спустя несколько дней он узнал, что ее приемная мать умерла в день их матча. Пока мозг переосмысливал эту информацию, его лицо, как и всегда, оставалось каменным.

Отрывок к следующей главе:       Когда она оказалась в Париже, Боргов был одним из первых, кого она увидела там. Триумфальная арка, Эйфелева башня и Василий Боргов. Когда она думала об этом позже, то именно в таком порядке стоял образ Боргова в ее голове, впрочем, как и любая другая статуя Лувра.