Формула

***

      — Простите, времени у меня было мало, а возможности изучить особь, сумевшую выйти из-под влияния зеркал, не было вовсе. Надеюсь, теперь вы пустите меня к вашей пленнице.       Аблок широко зевнул и, сдвинув пенсне, потёр глаза. Это заставило Нушрока обратить внимание на время суток. Ночь не просто вступила в свои права — близилась к концу вторая стража. А впрочем, какое это имеет значение? Нужно всего лишь зажечь побольше керосиновых ламп, чем Нушрок и занялся, двинувшись вдоль огромного рабочего стола длиной во всю несущую стену башни.       — Что вы изменили в зеркале, которое я сегодня испытал на девчонке?       Прежде чем ответить, Аблок поставил пробирку в штатив и склонился к стоящему рядом микроскопу с кусочком стекла на предметном столике.       — До сих пор каждый квадратный микрометр кривого зеркала собирал отражаемый свет в пучки, которые на границе двух сред, то есть, при попадании на роговицу глаза, преломлялись таким образом, что достигали сети пассивного режима работы мозга и опиоидных рецепторов. При попадании на сеть пассивного режима работы мозга свет проецировал на зрительную часть мозга изображения сокровенных грёз человека. Я изменил угол наклона граней квадратного микрометра. Пучки лучей станут тоньше, изображение мечт чётче и реалистичнее. Образец с новым углом наклона я послал вам, но есть и другие.       Аблок оторвался от микроскопа, расправил скатавшиеся края тонких резиновых перчаток и взял ещё два куска стекла — в каждую руку по куску.       — Лучи света, отражённые этим зеркалом, задействуют участки мозга, отвечающие за слух и осязание человека, а отражённые этим — даже участки, отвечающие за вкус, хоть и слабо.       Нушрок тоже натянул резиновую перчатку, краем сознания отметив, что очень вовремя избавился от перстней, и посмотрел на свет одной из ламп через кусок стекла, который при добавлении амальгамы станет новым кривым зеркалом.       Вздрогнул. Чтобы увидеть, чем полон центр фантазии, амальгама не нужна, но она совершенно необходима по другим причинам.       — Это всё, Аблок?       — Также я собирался изменить количество пептидов в амальгаме, но извините, не успел. Вот здесь, — Аблок указал на пробирку в штативе, — выжимка, которую я собирался добавить в амальгаму.       — Что изменилось в выжимке?       — Только количество пептидов. Мне не удалось придумать, что ещё можно с ней сделать… Имейте в виду, она нечистая. Её ещё нужно прогнать через обнулитель.       Нушрок положил кусок будущего зеркала и продолжил расставлять лампы под немного удивлённым взглядом Аблока.       Дрожащий неверный свет падал на многочисленные стеклорезы, быстрорезы, линейки для резки стекла, разметочные циркули, линзы выгнутые и вогнутые, поляроиды, лазеры, светодиоды, держатели, дифракционные решётки и прочие приборы геометрической и волновой оптики. Всё это в некотором беспорядке валялось вокруг трёх микроскопов и колб с жидкостями разных оттенков. Нушрок бессознательно отметил разные стадии выжимки пептидов из гипофиза и гипоталамуса. Одна из колб содержала растворённые белки, другая — преобразованные из них аминокислоты. Чуть дальше на эмалированной посуде лежали пропахшие формальдегидом мозги, из которых Аблок, собственно, и добывал необходимые гипофизы с гипоталамусами.       Процесс создания первого кривого зеркала был очень трудоёмким, и Нушроку стоило немалых трудов поставить производство своего изобретения на поток. Пожалуй, это могло и не получиться без Клова и его армии студентов с химфака и также без Аблока, вставшего у руля юных падаванов. Нушрок усмехнулся, вспомнив, как давил на любознательность Клова, убеждая его поделиться химиками. Ведь добавлять выжимку в амальгаму и делать зеркалам поверхность по трафарету могут и неграмотные зеркальщики в мастерских, другое дело — добыча самой выжимки, её прогон через обнулитель, лишающий атомы в выжимке массы. Только после прогона разложенные пептиды достигали вместе с отражёнными от поверхности зеркала фотонами нужных рецепторов и уже в организме человека выстраивались в нормальные соединения эндоморфина.       Впервые услышав о механизме работы кривого зеркала, Клов спросил, для чего нужны все эти сложности.       — Вы могли бы просто регулярно поить людей чаем из листьев коки. Наш наиглавнейший министр тряхнул бы связями и быстро организовал бы вам поставку из Ханства Восходящего Солнца. Или, например, опиумные пары тоже очень хороши в достижении нужного вам эффекта.       — Вы не до конца понимаете суть нужного мне эффекта, дорогой Клов. Я не собираюсь превращать подданных нашего королевства в пускающих слюни и воющих от абстиненции болванчиков. Это не рекламный ход, мне действительно нужно, чтобы при должном уровне сознательности человек мог выйти из-под контроля зеркал. То, что делает моё изобретение… Клов, разве мы с вами ещё в студенческие годы не пришли к тому, что сама реальность мира вокруг нас не доказана? Всё существование полнится когнитивными искажениями разной силы, я всего лишь добавил ещё одно.       — Боюсь, Нушрок, что большинство наших разговоров, если не все они, были предтечей к созданию этих ваших проклятых стёкол. И горе мне, вы сделали меня своим невольным пособником!       — Не вас одного, дорогой Клов, не вас одного.       В этом месте полагалось одарить оппонента ироничной ухмылкой, полной превосходства, и Нушрок не поскупился. Правда, с того момента не удавалось отделаться от ощущения, что однажды ему похожим образом улыбнётся его собственное отражение.       — Господин Нушрок?       Нушрок вздрогнул, будто очнувшись от сна, и повернулся к Аблоку. Тот выглядел неуверенно и даже немного растерянно.       — Мне прогнать новую выжимку через обнулитель?       Нушрок снова отвернулся и поставил две лампы на книжный шкаф так, чтобы непременно видеть все корешки книг и экслибрисы* свитков. Новую выжимку… Всё новшество которой заключается всего-навсего в большем количестве растворённых пептидов. Чушь! Вздор! Это не будет работать. Как вообще можно искать решение, не найдя причину проблемы. Был ли это иммунитет на зеркала среди рабочих или отдельные неподконтрольные пассионарии, начавшие бить зеркала, как он наплёл девчонке.       Увеличить количество пептидов, если бы всё было так просто! Эти пламенные взгляды и реактивная ярость в ответ на ложь и манипуляции… Нушрок бросил быстрый взгляд в сторону мозга с извлечённым гипофизом. Что в мозгу человека заставляет его стремиться к истине?       — Найдите Лакаша, Аблок. Скажите ему, что мне нужен пленник. Любой самый рядовой рабочий. Вы поняли? Самый обычный, ничем не выделившийся, отправившийся туда, куда пошли его товарищи.       — Но зачем, господин Нушрок?       Аблок обычно не исполнял приказов, даже не попытавшись понять их суть, но у Нушрока было, чем его успокоить.       — Вы будете принимать участие в эксперименте и всё увидите, не вынуждайте меня сейчас тратить время на объяснения.       Аблок послушно вышел, а Нушрок рухнул в кресло, стоящее возле книжного шкафа, и повернулся лицом к книгам.       Истина, истина, стремление к истине… Если, конечно, это именно оно.       Взгляд стремительно бежал по корешкам и экслибрисам. «Мозг и душа», «Скорость мысли», «Личность, глия и нейроны», «Льедёг, Решэ, Хаб»*…       Сеть пассивного режима работы мозга, центр воображения, те самые верёвочки, за которые следует тянуть умелому кукловоду. Медиальная часть предклинья — хранилище молочных рек и кисейных берегов, любви, дружбы, высокого неба, сладкого вина — всего, что заставляет людей смотреть в кривые зеркала влажными котячьими глазами и снова становиться детьми. Дорсомедиальная префронтальная кора — их вздёрнутые подбородки, гордо расправленные плечи, окрыляющее их ощущение собственной важности. И вентромедиальная кора — розовые лица, пересохшие губы, бурлящая кровь, вздымающаяся грудь. Их подкашивающиеся колени. Сапог Нушрока на их плечах, который они сами хотят; его плеть под их подбородком, которой они сами просят. Без ошейника ведь так мёрзнет шея. Но… Но.       «Даже, если это правда, то это всё равно обман».       Обмякшее тело падает, некрасиво раззявив рот в беззвучном крике.       Не пептиды, нет, но префронтальная кора хранит столько тайн…       «Пикатрикс», «Герметический свод», «Изумрудная скрижаль»*.       «Человек — микрокосм, заключённый в макрокосм, ищи вовне то, что внутри, и наоборот».       Нушрок с трудом приподнял веки. За окном занимался рассвет, некоторые из керосиновых ламп ещё хранили тихое умирающее пламя, от других уже шёл тонкий дымок. Скрипнула дверь.       — Господин Ну… Вы отдыхаете? Простите.       — Что, Аблок? Лакаш нашёл мне рабочего?       — Думаю, он только сейчас отправился на поиски. Когда я нашёл его, он спал…       — Что?!       Бездельник. Кажется, стоит напомнить лодырю, что значит саботировать приказы главнейшего министра. Ведь жена этого-то Лакаша прислуживает Анидаг.       — Господин Нушрок, можно и мне?       — Что?       — Поспать.       Нушрок вздохнул. За что ему всё это. И, главное, заменить весь этот ширпотреб нечем.       — Ладно. Пять часов. После этого возвращайтесь к экспериментам. Преимущественно математическим, но и с использованием реактивов не стесняйтесь. Разрешаю вам пользоваться всем, кроме неприкосновенного резерва.       Нушрок направился к двери, но Аблок перегородил ему путь свитком в вытянутой руке.       — Ещё вам послание от министра экономики. На словах передано, что господин Торк при содействии господина наиглавнейшиго министра Абажа снова поставил ваше предприятие в северных горах на промышленные рельсы.       — В самом деле? — Нушрок развернул послание и довольно улыбнулся, — Это очень кстати. Теперь можно и к пленнице наведаться.

***

      Топсед тёр и тёр очередную тарелку куском наждачки, но пригоревший жир отмывался на удивление плохо. Уже все руки трясущиеся от усталости и красные, кое-где даже выступили маленькие кровавые точки, а белёсый слой по краям, как поблёскивал, так и поблёскивает, и по воде в ведре расходятся маслянистые круги. Надо бы воду поменять, но ноги ещё после предыдущей смены не обсохли, да и времени нет идти к насосу, он за час едва-едва три тарелки отшкрябал, гора грязной посуды по правую руку только увеличивается.       — Ну как у нас дела? — прозвучал за спиной приветливый голос тётушки Аксал.       Кухарка подошла ближе и, вытирая руки о передник, окинула взглядом фронт успехов Топседа.       — А кто у нас тут такой молодец?       Топсед знал, что точно не он.       — Кто у нас умничка, нынче справляется лучше, чем вчера, и заслуживает карамельку?       — Уж точно не наше помойное величество.       В кухню ввалился один из новых поваров Такирус с внушительной башней из грязной посуды и с видимым удовольствием пристроил её в особой близости от Топседа.       — Мне карамельку не дашь, Аксал? — Такирус приобнял кухарку за талию, — Увидишь, каким умничкой я могу быть.       — Окстись, паршивец, — тётушка Аксал шлёпнула Такируса полотенцем по плечу, — и Топседа обижать не смей. Услышу ещё раз — вылетишь с кухни, как протухшая брюква.       — Ах-ах, слушаю и повинуюсь, моя госпожа.       Топсед отвернулся, чтобы не видеть, как Такирус склоняется к запястью тётушки Аксал, а та, порозовев, отбивается. Она не первый раз обещала вышвырнуть обидчиков Топседа, но ни разу не осуществила свою угрозу.       — Ты слишком щадишь его, Аксал. У короля всё должно быть королевским — и масштабы работы тоже. Помнишь, сколько он жрал? По кухням Благородных Домов легенды ходили и не соврали ведь. Вон, какие щёчки наел.       Такирус потрепал Топседа по щеке, чем заработал очередной удар полотенцем, но не остановился.       — Жрал-то он славно, теперь славно поработает. Ну что ты всё дерёшься, Аксал? Или забыла, сколько времени поварята возились с посудой после трапез нашего наикоролейшего?       — Ты мстительное животное, Такирус! Не пеняй на мою забывчивость, лучше вспомни, что говорил Арев. Бедный мальчик такая же жертва несправедливого строя, как и мы с тобой.       Такирус осёкся. Топсед не первый раз слышал имя некоего Арева, и всегда оно действовало на поваров как-то странно. Если про какую-то вещь говорили, что это сказал Арев, любые споры пресекались. С Аревом не спорят.       Но Такирус молчал недолго. Он вообще редко молчал.       — Шож меня никто не сделал такой жертвой? Я б с радостью пострадал на его месте в обнимку с жареным гусем на второе и трюфелями на десерт.       — Не только мстительное, но ещё и завистливое, — припечатала тётушка Аксал, положив руку на плечо Топседа, — три, мой милый, три, не обращай на него внимания.       — Да, милый, три, — пропел Такирус, передразнивая, — а то как бы чего другое не пришлось натирать.       — Что. Здесь. Происходит.       Топсед уронил тарелку в ведро и сглотнул. В дверях стоял министр Тукреб при полной экипировке, со шпагой на поясе и просто смертельно бледный. Тётушка Аксал с Такирусом замерли, словно Тукреб умел смотреть, как министр Нушрок.       — Челядь не способна к пониманию с одного раза? Мне повторить?       Такирус попятился и явно попытался слиться с горой посуды, а тётушка Аксал выступила вперёд и нервно прочистила горло.       — Что вы здесь делаете, господин министр?       — Отставить праздные вопросы. Немедленно объясните, что здесь делает Король.       Топсед уронил в ведро наждачку. Получившийся в результате «плюх» послужил очень красноречивым объяснением. Тукреб набрал в грудь побольше воздуха.       — Так вот, что происходит во дворце, пока я занят делами контрреволюции…       И он вдруг рухнул на одно колено так, что аж ведро подпрыгнуло.       — Я прошу прощения, Ваше Величество.       — П-п-рощения?       Топсед в своём заляпанном фартучке и галошах, снятых тётушкой Аксал с лежащего в хмельном угаре главного повара, смотрел на склонённого перед ним маршала Королевства Кривых Зеркал ошеломлённо, с ужасом едва ли не большим, чем читался в глазах Такируса. Золотые шпоры и золотые же галуны на мундире сверкали в лучах утреннего солнца. Им явно было не место здесь среди тряпок и грязной посуды, в отличие от Топседа. Тётушка Аксал ведь говорила, что его перерождение в нового человека идёт полным ходом.       — Оберегая Ваш трон, я совершенно забыл, что моя главная задача — оберегать Вашу персону, мой Король. Я исправлю эту ошибку и больше не допущу подобного.       Тем временем, Такирус решил воспользоваться тем, что Тукреб, опустив голову, смотрел в пол, и попытался незаметно выскользнуть из кухни. Это было очень дальновидно с его стороны, ведь он не знал, сколько всего маршал успел увидеть и услышать, но едва долговязая фигура повара поравнялась с фигурой Тукреба, как тот молнеиносным движением выхватил шпагу и всадил её в шею беглецу.       Глаза и рот Такируса удивлённо распахнулись, из глотки хлынула кровь. Бедный повар распластался на полу, неестественно запрокинув голову, тётушка Аксал вскрикнула, а Топсед подавился воплем. Вытаращенные и остекленевшие глазные яблоки Такируса вперили в него свой последний взгляд.