Daddy Issues

— Ты иногда такая глупышка, — шепчет он в ее волосы, а они пахнут персиком, и он вдыхает-вдыхает этот запах и не может надышаться. — Блин, ну я же не виновата, что этот глупый Ямамото-кун возьмет, и действительно подарит мне шоколадку! — Именно поэтому я еще не наказал тебя, детка. Если бы нарочно попросила его что-то подарить тебе, здоровыми не была бы ни ты, ни он. — И что, отшлепал бы меня? — она ярко улыбается, игриво, но до жути наивно. Этакая девочка-одуванчик — Не только, и ты знаешь это. Неделю бы ровно ходить не смогла. Она захихикала, предвкушая. Такое наказание ее не страшило, а наоборот, вызывало бабочки в животе. Такое наказание хотелось получить. — Ребенок... — Реборн вздохнул наигранно устало, спрашивая небеса, за какие заслуги ему досталось это чудо. Грехов у него было предостаточно, так что киллер бы не удивился, будь той, в которую он влюбился, какой-нибудь стервой. Она бы вила из него веревки, закатывала истерики, требовала дорогие подарки. И не то, чтобы ему было жалко денег, все же он лучший киллер в Италии... но такая меркантильность была отвратительна. Другое дело его солнышко — никогда ничего не просит, лишь посмотрит заинтересованными глазками в сторону понравившейся вещи, да сделает незаинтересованный вид. Но он наловчился замечать то, куда направлен ее карий взгляд, и после покупал это и привносил ей в подарок. Она смущалась искренне, не хотела принимать, он видел ее насквозь: ей было неловко из-за дороговизны даров, неудобно принимать, благодарить, она потом чувствовала себя обязанной и виноватой, хотя такой не являлась. Его крошка была искренней и не умела делать заинтересованный вид, хоть и отчаянно пыталась, когда ей было неинтересно его слушать (ну не интересно ей слушать о политике!); не умела врать, всегда краснея своими маленькими ушками; не кидала заискивающих томных взглядов из-под ресниц, а наоборот, смотрела открыто и доверчиво. Вот Реборн и не понимал, как и главное за что ему достался такой ангелочек вместо дьяволенка, что трепал бы ему нервы за все хорошее, творимое им в течении жизни. — Ты определись уже, взрослой я должна быть или маленькой! Как наказывать и совращать, так это взрослая, как заставлять учиться и ругать за каждую ошибку, так это достаточно взрослая, а как что-то делаю не по-твоему, так ребенок! — она возмущенно пыхтела, пытаясь выбраться из его стальных объятий, надула щечки, как хомячок. Реборн чмокнул ее нежные губки, чувствуя, как тучки разошлись и вновь явили ему его родное солнышко. — Детка, забудь, хочешь лазанью? Пока ты была в школе я сделал ее, твоя любимая, с ветчиной. — Ах, Реборн, то есть... папочка... — она в смущении закусила губу, такая милая, что мужчина не удержался и скользнул руками под кофту, — Ты же знаешь, что ты самый лучший? — Конечно, — он хмыкнул, зарываясь носом в мягкие волосы. — А я персики купила, будешь? — Ты сама как персик, так бы и съел... Он игриво укусил чужую шейку, на которой висела подаренная им цепочка с хамелеоном. Его солнышко порывисто вдохнула, закрыла доверчиво глазки, откинув голову и давая место для поцелуев. — Не хочешь переодеться? — Снова косплей..? — она вновь надула губки бантиком, заломив бровки. Реборн тепло усмехнулся. — Любишь же ты такое... — На сей раз тебе понравится. И когда она вышла к нему в пушистом костюме кролика, он словно озверел. Стал голодным волком, что набросился на манящую добычу. Только несмотря на голод киллер был осторожен и нежен, он не хотел чтобы она по-настоящему чувствовала боль. Зато наслаждением ее помучить не просто можно, а скорее нужно. Чтобы была впредь осторожнее в словах и не намекала ни на что другим парням, даже если это молокосос-хранитель-Никчемного-Тсуны. — Ах, Р-реборн... — Папочка. — Ну блин, папочка, пожалуйста, не останавливайся... — и как назло Реборн замер, не двигаясь. Она начала ерзать, но его руки не дали ей двигаться. — Что нужно говорить? — Папочка, прошу, быстрее, не останавливайся! — красное лицо, зажмуренные глаза, в руках смятая простыня... Реборн выполнил ее мольбу, ускорившись. Плавными, но быстрыми движениями, он не только сам пришел к экстазу, но и заставил свое солнышко побывать на седьмом небе — так громко, казалось, она еще никогда не стонала. — Детка, ты была прекрасна, — уставшие, они лежали, обнявшись, на мокрых простынях. — А, то есть я уже не прекрасна, только была, да? — пошутило его солнышко, откинувшись ему на накачанную грудь. — Ты всегда прекрасна, — и нежно поцеловал. Реборн мог быть сколько угодно лучшим, жестоким, садистским киллером, но только с ней он никогда не сможет таким быть — с его деткой, солнышком, он может быть только мягким, любящим и ласковым. Не дай бог, — в которого Реборн, конечно же, не верит, несмотря на то, что являлся крещеным католиком и ходил стабильно в церковь «отмолить грехи», — она проронит хотя бы одну слезинку не счастья, а горя из-за него. Может, действительно, есть там кто, кто дал Реборну возможность искупить свои грехи ею? Этот ангел был ниспослан ему в искупление, чтобы в его жизни была не одна чернота и смерть, но и радость, любовь и счастье..? Чтобы он уверовал..? Реборн вслух фыркнул. Вот уж чего нет, так это Всевышнего. Его ангел нашлась сама, может, он нашел ее, может, она его — но факт остается фактом: познакомились они сами, будто ведомые красной нитью судьбы. И Реборн счастлив тому, что в день их знакомства у него было прекрасное настроение и он не съязвил и не оскорбил ребенка, наивно спросившего его дорогу на ломанном итальянском с милейшим акцентом. — Люблю тебя, детка. — Мм, Реборн, — она засмущалась, ушки вновь покраснели, — ты же тоже знаешь, что я тебя люблю, папочка. И вновь красные щеки. Ему нравились ролевые игры, косплей, называть друг друга «папочкой» и «деткой», так что она согласилась, не видя в этом проблемы. Кроме ее смущения, конечно же. И в итоге ей даже нравится, от каждого произнесенного ею «папочка» у нее в животе все скручивалось в приятный узел, а от реборновского хриплого «детка» она могла получить слуховой оргазм. Она была счастлива, когда был счастлив он, а он был счастлив, когда была счастлива она — прекрасное чувство, доступное лишь влюбленным.