Привидение

– Он просыпается! Шш, просыпается, отойди! – слышался голос, пока Сербан открывал глаза. Или, точнее, глаз. Мальчик дёрнулся и инстинктивно съежился, словно опасность ещё держала свои когтистые лапы на его шее. Но он не чувствовал боли; правда, как и не чувствовал привычных доныне ощущений, например, как поднимается левое веко и двигается глаз. Сербан наконец сфокусировал взгляд на Вафле. Она смотрела на него с неизмеримым счастьем в глазах. – Проснулся, миленький! – воскликнула она и бросилась на сахаша. Они покатились по траве кучей мала. Честно сказать, мальчика это расслабило, то, что надо - его рассудку сейчас требовался был отдых. – Как они меня отпустили? Ты их камнями закидала? Сербан встал, отряхиваясь. Отсутствие глаза было жутко непривычным, сюрреалистичным. Мальчик не до конца осознавал, что утратил один из двух инструментов лицезрения окружающего мира. Всего два хрупких инструмента. Теперь один. Сербан ощупывал лицо, будто его мозг окутал туман дурмана. – Он помог, – сказала Вафля и указала пальцем за спину мальчика. Он обернулся, но обнаружил лишь обычную лужайку, летящих к небу коровок и солнце, близившееся к горизонту. – Кто он? Он прячется? – Он невидимый. И мне кажется, это он бежал за нами, ну, на том поле. – Он? Он же хотел нас сцапать. – Нет, – возразила Вафля и добавила неуверенно: – Сейчас он спас тебя. Обрубил эти растения, а потом будто бы… не знаю, забрал всю кровь из глаза. Мне было так страшно на тебя смотреть, Сербан! Маленький сахаш молчал, внимательно оглядывая Вафлю одним глазом, затем повернулся к тому месту, куда она указывала. Всё ещё никого. Да и что ожидать, действительно, раз было сказано, что «чудище» невидимое? А может это всего лишь лихорадочный сон? Вафля, кажется, заметила смущение Сербана. – О! Придумала! – воскликнула она. – Сейчас ты всё поймёшь! – и кинулась к бочке. Вернулась девочка с той самой злополучной простынёй, на котором всё ещё красовалась рожица приведения. Подпрыгнув, Вафля попыталась накинуть ткань на воздух. Или чудо-юдо, как она говорила. Сербан удивился, когда простыня действительно определила поверхность существа. Вафля несколько раз подтягивала ткань с разных сторон, и вот перед ними нелепо витало приведение. Сербану на секунду показалось, что существо, несомненно, древнее, готово их убить за такое богохульство. – Он вроде как ждал твоего пробуждения. Я не знаю, как это поняла, но это так. Он будто бы помогает выстраивать… ход мыслей в моей голове, вот я и додумалась. – А что он хочет, если ждал меня? – Не знаю. Может, убедиться, что с тобой всё хорошо? Сербан замялся. Он не знал, чужды ли монстру вопросы морали и традиции цивилизации, но решил, что было бы нехорошо – не поблагодарить за спасение, — он подошёл поближе и смущённо поклонился. – Благодарю вас за спасение. Вот. «Приведение» все ещё витало на одном месте. Он что, окаменел? За всё это время монстр не сделал ни одного движения. – Он жив вообще? – шепнул Сербан Вафле. – Вроде да. Он ходил вокруг меня, когда ты… о! смотри! задвигался! Дети встрепенулись, наблюдая за чудищем как за новой зверушкой в доме. Приведение медленно поплыло в сторону, подёргиваясь, видимо, в такт к шагам. Чудище-то было довольно высоким. Интересно, как оно действительно выглядело? Наконец оно остановилось у бочки. Та дёрнулась, будто бы чудище слегка задело её ногой. – Приглашает? – Приглашает? – Куда? – Туда? – Не знаю, а ты? – Не знаю. Страшно. Дети застыли в неведении и нерешительно глядели то на бочку, то на приведение. Оно пнуло бочку ещё раз. – Действительно зовёт нас сесть. Видимо, это он перемещал нас в бочке? – сказал Сербан. – Попросим его отправить нас домой? – прошептала Вафля. – Мне кажется, он хочет нам что-то показать. Набрав побольше воздуха и осмотрев обманчиво дружелюбную полянку в последний раз, дети бок о бок, будто боясь потерять друг друга, двинулись к бочке. Солнце катилось за горизонт, и его апельсиновые лучи освещали складки нависающего над детским транспортным средством приведения. Его беспристрастное лицо, , слегка колебалось поднимающимся ветром. Казалось, сейчас начнётся шторм, поэтому желание укрыться в бочке становилось всё более естественным. С лёгким волнением Сербан закрыл крышку, и дети снова оказались в темноте. Это путешествие прошло гораздо мягче двух предыдущих. Наверняка сыграл тот факт, что в этот раз дети не пытались сбежать и скрыться от опасности сломя голову. Сейчас бочка даже не переворачивалась на бок, что великое везение, потому что без смягчающей простыни дети с большой вероятностью набили бы себе тумаков. – А вдруг это какое-то мифическое существо? – начала Вафля шёпотом. – Не знаю, я не помню, чтобы нам про такого рассказывали. – Наверное, потому что он невидимый. Получается, мы будем его перв-первоооткрывателями? – Думаю, он уже давным-давно первооткрыл себя сам, – закончил Сербан. Что-то постучало по бочке. Дети поняли, что это немногословное приглашение выбираться на свет. Но света не было. Они оказались в лесу, ничуть не уступающем по мрачности человеческому кладбищу – больные деревья своими искорёженными ветвями скребли воздух, трава затхлая, маслянисто-противная, а солнце и вовсе чуждо этому… миру? Измерению? Дети не подозревали этого, но сегодня они пропутешествовали в мирах штиля дольше, чем какой либо особо подготовленный авантюрист. Они совсем позабыли об опасности долгого нахождения в штиле, а тот в свою очередь будто бы отнёсся со снисхождением к детской наивности, прямо как разумное существо. Посреди всего этого мрака стояла небольшая ветхая хижина, которой вероятно стукнуло бы сто лет в обед, если бы тут можно было измерить время. Их новый знакомый медленно топал в сторону домика. В головах маленьких путешественников одновременно появилось желание последовать за ним, что они и сделали, ступая по склизкой траве. Внутри хижины было пусто, будто тот, кто создал её, хотел возвести лишь пустую декорацию, и только потом в ней поселилось чудище. А может эта хижина всегда тут была, а может появляется лишь тогда, когда на неё устремлён взор мыслящего существа. Приведение застыло, едва ли не упираясь беленькой макушкой в потолок, такой темнеющий потолок, будто его и вовсе не было. У детей складывалось ощущение, что они знают, что делать, будто ходят сюда по каждым субботам. Они легли на пол. Потолок действительно казался чернеющим небом, и, казалось, на этом небе начинали блестеть гвоздики звёзд. Ребята закрыли глаза и услышали голос. Он был не мужской и не женский, не громкий и не тихий, не на их родном языке, но и не на чуждом разуму. Осознаваемо было лишь то, что голос очень мелодичный - прямо пение звёзд, похожее на гармоничное постукивание стеклянных палочек друг о друга. Словно звезды сами были из стекла и пропускали через себя чужой гул космоса, превращая его в волшебную пробирающую мелодию. – Здравствуйте, дети, – заговорил голос. – Здравствуйте?.. – неуверенно ответили дети. – Кто вы? – спросил Сербан. – Спросите себя. Вы обличили нас, дали нам важность, прислушавшись к просьбе, и слушаете сейчас… Ребята помолчали, не зная, что ответить, но вскоре Вафля продолжила: – Какой просьбе? Вы всё это время молчали молчуном. – Детское ощущение намного более чуткое. Вы поняли, что мы просим вас последовать за нами, и, более того, приняли эту просьбу с пониманием. Дети многозначительно помолчали, выражая понимание. – А-а зачем вы нас сюда привели? – Чтобы сказать, что ваши сердца замерзают. И сердце ещё одного существа вашего рода. По вашей вине добро лишается трёх теплеющих сердец. – Что? Почему по нашей? – возмутился Сербан. – И почему они замерзают… А затем обоих ребят постигло осознание. – А что, если мы опоздали на праздничный костёр. Но что за третье сердце? Мы ни в чём не виноваты! – Сердце хранительницы границы штиля, – заявил голос. – Без него наступит разлад. – Какой хранительницы? – спросил Сербан, а затем шёпотом, но у Вафли. – Какой хранительницы? – Вы разбили обереги старой хранительницы. Поэтому она не успеет защитить границу и прийти на костёр. – Старая… И тут дети осознали. Единственная старая женщина, которую они сегодня встречали – та самая злобная старуха-отшельница. Они вспомнили тот звук бьющихся осколков, раздавшийся тогда, когда они выскочили в простыне. И она хранительница границы? Невероятно! Но ведь её ни разу не видели на празднике! – А вдруг она просто приходила самой последней? – прошептал про себя мальчик. – И что теперь будет? – воскликнула Вафля. – Нам же сказали. Каюк, крышка, кранты, – ответил Сербан. – Наверное из-за нас ей теперь нечего вешать на забор между потоком и штилем. Из-за этого она не успеет на праздник, и её сердце замерзнет, как и наши! – Зря мы её напугали! Теперь штиль всех заберёт! – Это всё из-за меня! Чего стоили эти дурацкие яблоки! – Спокойнее, дети, – мягко сказал голос. – Мы рады слышать, что вы сами дошли до осознания своей ошибки. У вас ещё есть шанс всё исправить. Сердца согреваются не обязательно костром… – Наверное, можно согреть их помощью? – сказала Вафля. – Но тогда нам надо спешить! – Вы отправите нас домой? – Вы уже дома. Сербан почувствовал, что рука Вафли, которую он держал в своей ладони, исчезла. Теперь его очередь. – Но всё же: кто вы? – Мы – хранители детства. – Тогда зачем вы нас водили по всем этим полям? И почему я о вас никогда не слышал? Маман мне никогда не рассказывала о таком. – Мы забываемся, как только о нас молвится слово. Именно поэтому и вы будете молчать. Молчать, чтобы помнить нас. – То есть… мы не первые тут? Постойте! А вы не можете… – Сербан замялся. – …ну, вернуть мне глаз. Или сделать с ним что-нибудь? – К сожалению, нет. Теперь это отсутствие – твоя неотъемлемая часть. Клеймо за храбрость, которое поможет тебе помнить сегодняшний день. Мальчик понуро задумался. – Прощай, дитя. – Прощайте, приведения. Сербан открыл глаз. – Ай, ты прямо на моём хвосте появился! И чего ты там так долго возился? – Я разговаривал с… – мальчик запнулся. Вафля понимающе посмотрела на него. Она хоть и не застала последние слова привидений, но интуитивно, по их мистической воле, понимала, что не стоит говорить об этом вслух. – Я поняла. Ладно. Тогда вылазим? Или посидим на дорожку? Сербан хотел было ответить, что вдоволь насиделся в этой пресловутой таре для засола огурцов, но он вдруг понял, что она станет для него воспоминанием. Вряд ли очень хорошим, но вряд ли и плохим. Действительно горькая досада была в том, что глаз так и не вернулся к мальчику, на что в нём до этого момента теплилась маленькая надежда из-за сказочности происходящего. – Ты можешь носить повязку. Прямо как пират! – Вафля будто бы прочла его переживания. – Путешественник по штилю! – Сдались мне эти путешествия по штилю. За маман страшно, она, наверное, ужаснётся, – вздохнул Сербан. – Сладо, пойдём лучше извиняться перед старушкой. И они покинули бочку навсегда. Старуху они обнаружили в том же самом месте, где и произошло происшествие. Как оказалось, дальше она за ними не погналась, а сидела и выбирала уцелевшие обереги из той кучи осколков, что блестела теперь на вечернем солнце. Поначалу она так и грозилась пришибить их, но выслушав слова извинения и предложение помощи, немного потеплела, наверняка, как и её сердце. Она не показывала этого, всё так же бурчала, но теперь без злобы, и даже показала детям, как связать стекляшки обратно в обереги, чтобы существа штиля, которые увидят на границе эти блестяшки, не посчитали жителей стана неумёхами. Что уж говорить о детях, им это действительно понравилось, особенно Сербану, чем-то это походило на настоящее рукодельничество. Идея с простынёй теперь казалась такой далёкой и такой глупой. И надо же было ещё и у Алека краски воровать ради такого! – Мне и этого хватит, остальное я и сама доделаю, – пробурчала старуха, собирая оставшиеся обереги в охапку. – А вы бегите на праздник сердечки ваши греть. И чтобы я духу вашего здесь не видовала, шиш! – А как же ваше? Старуха помычала, подбирая слова, и сказала: – А моё и так уже согрелось. Ну всё, пшли отсюдова! И друзья бросились наутёк, вперёд, навстречу уже воспылавшему костру, который был виден даже с такого далёкого отшиба.