Игра отражений

На фоне ярко-алого заката виднеются лишь их силуэты. Они сидят на песке у самой воды, держатся за руки, да так крепко, будто боятся, что стоит отпустить — расстанутся навеки. Быть может, плеск волн заглушает их тихий разговор, а быть может, оба молчат. И есть в этой картине какая-то завораживающая красота, пьянящее спокойствие, что даёт на миг забыть, где находишься. Финник любуется иллюзией, прислонившись к стволу ближайшего дерева и вытянув ноги вперёд. Головой качает. Они ведь по-прежнему на Арене, не на свободе. Всё кругом искусственное: и небо с его красками, и волны в солёной луже, и даже эта якобы влюблённая парочка на берегу. Хотя, честно говоря, по поводу последней уже успели появиться сомнения... То, что история Китнисс и Пита — умелый пиар-ход, Финник понял практически сразу. Что-то явно было не так с их драмой посреди Семьдесят четвёртых игр — наигранно, неестественно. Это чувствовалось даже через экран, и потому совсем не удивительно, что народ не поверил в финальную попытку самоубийства во имя любви. Когда во время очередного тайного разговора вдали от камер и прослушки Хеймитч заявил, что без парня девчонка жить не сможет, а потому пытаться вытащить на свободу нужно двоих, Финник подумал, что это шутка. Но теперь, после случая с силовым полем, после долгих часов рядом с героями нашумевшего романа, после этого смеха сквозь слёзы, шёпота в полумраке, столь искренних взглядов глаза в глаза... всё стало гораздо сложнее. Осталось лишь два варианта: либо у девицы из Двенадцатого внезапно открылся непревзойдённый актёрский талант, либо что-то изменилось. Впрочем, а чего удивляться? Такое ведь бывает. Осознать, как много стал значить для тебя другой человек, порой получается совсем не сразу. Когда-то само слово «любовь» вызывало невыносимую, мучительно горькую тошноту. Спасибо Октавиану Грею. Заплатив самому президенту за право провести время в компании тогда ещё совсем юного, не до конца осознавшего происходящее победителя Игр, мужчина со слезами признавался в своих чувствах. Целовал холодные щёки, рассказывал, что у его бывшего, умершего от передозировки в школьные годы, были такие же глаза. А Финник тоже почти плакал. Кажется, даже тихо просил прекратить, не решаясь на настоящее сопротивление. Но Октавиану было всё равно. Он слишком любил, слишком любил... Финника обожали многие. До безумия. Тысячи фанатов, одержимые картинкой из телевизора. К счастью, мало у кого имелись деньги и связи, чтобы заполучить столь знаменитую куклу. Но и тех немногих хватало. Хватало, чтобы порой хотеть сдохнуть. Однако, накладывать на себя руки он бы всё же не стал. В любом случае, даже если и не знал бы, что случается с семьями победителей-самоубийц. В конце концов, разве не этому в их учили с детства — продаваться ради выгоды? Шло время, он привыкал. Пытался насладиться каждым глотком дорогого вина, каждой нотой играющей музыки. Вечеринки в домах представителей высшего общества порой были хороши, так умело организованы, жаль, кончались всегда одинаково. Когда от отвращения хотелось бежать прочь, Финник погружался в мир собственных фантазий. Думал он порой о Шелли из родного дистрикта, страстной красотке с длинными ногами, умевшими обхватывать крепко-крепко, иногда о Молли, бывшей однокласснице, сладость ненасытных губ которой сводила с ума, а, случалось, и вовсе о Виренее — у парикмахерши на коже не было и миллиметра, не забитого татуировками, а раздвоенный язык выглядел жутковато, зато вдали от дома она единственная могла дать ему настоящее тепло. Это помогало. Почти. Вновь оказавшись на родине, всегда хотелось остыть. Побыть вдали от шума, от голосов и лишних вопросов. Ещё до рассвета он приходил на дикий пляж и проводил там долгие часы. Правда, и тогда оказывался не совсем один. То и дело компанию ему составляла Энни Креста — уникальная девица, умудрившаяся и победить в Играх, и опозорить собственный дистрикт одновременно. Чествовать её или забивать камнями, в Четвёртом так и не поняли, ведь выиграла она благодаря чистой удаче и умению плавать, оставив на Арене свой рассудок. Все думали, что причиной её сумасшествия стала отделившаяся от тела голова напарника и брызги его крови на лице. Но на деле то была лишь последняя капля. Финник успел побыть ментором девчонки и знал, что проблема гораздо глубже. Как и всех относительно здоровых детей в их краях, Энни пытались готовить к Играм. Вот только психологическую составляющую обучения она, судя по всему, проспала и прогуляла. А потому никто так и не успел выбить из её головы совершенно лишнюю, губительную, непреодолимую тягу ко вселенской справедливости. Она никак не сумела бы перерезать горло противнику, не задумываясь над тем, какие эмоции испытывает он и все его родственники, не рассуждая, что же он такого ей сделал, чтобы заслужить подобное. Переживала за каждого незнакомца, чем-то невообразимо ценным считала человеческую жизнь. Вот только мир не был с ней согласен. И жил иными законами. Рано или поздно они всё равно снесли бы ей крышу. Закономерность. Финник не жаждал проводить с ней время, но и против ничего не имел. На фоне песка, волн и розовеющего неба она казалась таким же элементом природы. Они почти не разговаривали, хотя иногда заходили в воду вместе. Заплывали далеко-далеко, почти за границы запретной зоны. Да, странное дело, но вопреки опасениям психиатров эта стихия не вызывала у пациентки ассоциаций с ареной. Гораздо больше её беспокоили люди — страшные существа, что обитают на суше. Она как будто хотела уплыть от них прочь и не возвращаться. Финник понимал. Ему порой хотелось того же самого. Почему они стали болтать? Возможно, он начал сам, от скуки или из любопытства. И, в общем-то, ничего плохого не произошло. Иногда Энни могла уйти в себя и не отзываться весьма долго, но этого можно было избежать, чуть аккуратнее выбирая темы для обсуждения. Вскоре оказалось, что она по-прежнему умеет смеяться, так заливисто непосредственно, шутить, подначивать. Креста стреляла своими сочно-зелёными глазами, накручивая прядь густых волос на изящный палец, и выглядела в такие моменты почти нормальной. Правильные черты лица, приятный оттенок кожи, спортивная фигура, в меру пышная грудь — визуально она смотрелась ничуть не хуже большинства других победителей. Если бы не слухи о её невменяемости и возможной агрессии, девчонка могла бы оказаться весьма популярной, в самом худшем из смыслов. Но думать об этом не хотелось. Хотелось расслабиться. Однажды Финник расслабился слишком сильно. Так вышло. Глупо и неправильно. Чересчур впитал он в себя тот образ жизни, что ему навязали, смирился, сросся с ним навеки. Привык флиртовать со всеми подряд, привык целоваться с каждым, кто оказывался близко. Кажется, она начала первая, а он ответил. Просто на автомате. «Ты совсем придурок? — шипел Вик, умудрённый горьким опытом, обычно совершено спокойный победитель давних Игр, налетевший на Финника недалеко от дома. — Тебе что, поразвлекаться больше не с кем, кроме Кресты? Ты понимаешь, какие у нас всех будут проблемы, если она вскроет себе вены к чертям? Если не планируешь провести с этой чокнутой остаток своих дней, лучше оставь её в покое прямо сейчас!» Одэйр не спорил, ведь то была чистая правда. Он не планировал. И он оставил. А после шла огромная череда пёстрых, но всё равно безликих дней, сливавшихся в один. Он наблюдал за жизнью, своей и чужой, наблюдал за людьми вокруг и понимал, что не видит ни одного по-настоящему адекватного человека. Разве всё в порядке у детей из Четвёртого, делающих вид, будто совсем не боятся Игр, чтобы одноклассники не засмеяли? Разве дружат с головой их родители, разочаровывающиеся в собственных отпрысках, если притворяются те не слишком умело? А здоровы ли победители, обманутые и кинутые, безуспешно внушающие самим себе, как здорово быть богатыми рабами? Да и вообще все, кто считает это нормальным? Как-то один из названных «любовников» поделился забавным слухом о том, чего не пишут в учебниках истории: мол, на самом деле, идею Голодных игр придумал пьяный студент, а глупые школьники доработали. И, в общем-то, это многое объясняло. Вполне складывалось с общей картиной. Ведь весь этот мир — огромная психиатрическая клиника, где нет ни одного врача. Это было во время заката. Такого яркого и кровавого. Финник стоял на берегу и глядел на горизонт, чувствуя, как внутри всё рвётся на части. Очередное развлечение в доме одного очень важного человека, которому очень невежливо отказывать, оставило множество ран, физических и моральных. Но залатали только первые. Вторые гноились, сочились ненавистью, до тряски в конечностях, до желания убивать массово и жестоко. Он чувствовал, что вот-вот сломается, треснет, разлетится на куски. Наверное, так бы оно и произошло, если бы не мягкие, аккуратные ладони, что легли ему на плечи. Ошибались те, кто уверял, будто Креста ничего не соображает, ничего вокруг не видит, находясь в собственном идеальном мире. Глупости. Эту вселенную она знала куда лучше их. «Это нечестно...» — прошептала она, прижимаясь сильнее. Её шелковистые волосы щекотали ему шею, а голос казался таким родным, таким привычным. Он действовал как невероятно сильное лекарство, мгновенно снимающее любую боль. И тогда Финнику вдруг очень захотелось, чтобы это мгновение длилось вечно. В тот день он начал медленно осознавать: у него есть то, чего так не хватает многим людям. И он готов драться с кем угодно, чтобы защитить это. Более хрупкая фигура кладёт голову на плечо другой, покрупнее. Две тени сливаются в одну. Деталей отсюда не видно, сложно определить цвет волос и одежды. Это по-прежнему парочка из Двенадцатого? Или Финник смотрит со стороны на самого себя? Очень скоро он выберется с Арены. Очень скоро он увидится с Энни. А потом, когда-нибудь, они будут точно так же сидеть у плещущейся воды. На настоящем пляже, под лучами настоящего солнца. Когда всё кончится. Но сперва нужно сделать этот мир хоть капельку справедливее.