***
— Вечер удался, Эредин, поздравляю. На ступенях, ведущих в западное крыло особняка сидят трое мужчин. Каждый из них по-своему красив, обладает харизмой и крутым нравом, и каждый опасен, особенно, когда они собираются все вместе. У того, чьи волосы цвета вороного крыла и глаза точно два изумруда, недовольно кривится рот, когда худощавый эльф в мундире подходит к нему совсем близко, выпустив прямо в лицо плотное облако табачного дыма из трубки. Но он быстро овладевает своими эмоциями и натягивает лживую улыбку на красивое лицо. — Я рад, что ты получаешь от него удовольствие, Амаврис. За спиной Эредина едва слышно хмыкает Имлерих, спрятав лицо за большим кубком, который то и дело наполняли услужливые служанки, тенью мелькающие туда-сюда, прислуживая и угождая, но ни в коем случае не мозоля глаза. Одну из них хватает за руку Нитраль, до сего момента почивающий жарким из куропаток двух своих любимых гончих, и резко тянет на себя, перекидывая через бедро. — Хочешь поиграть с dh`oine, Драуг? Собака лишь лениво виляет хвостом, даже внимания не обратив на побледневшую от страха девушку, вновь тыкнув носом в уже почти пустую миску с едой. — К слову о dh`oine. Почему я не вижу твоей пугливой самочки, что пять лет назад ты возвел в ранг фавориток? Насколько я слышал, она хороша собой. Почему же ты прячешь ее от своих друзей? Эредин жалеет, что не может одарить Амавриса тем полным презрения взглядом, которого он так заслуживает, а возможно и вовсе отправить в полет до ближайшего фонтана, где этот подлец мог хотя бы немного протрезветь. Он вымученно улыбается, провожая тоскливым взглядом очередную кокетку, что в компании подружек бросала многозначительные взгляды на него и его друзей, и ничего не отвечает. Совсем ничего. А что он может сказать и почему вообще должен? Когда-то давно, даже по меркам эльфов, никто не осуждал советника короля за то, что тот, во время очередного кризиса в отношениях с супругой, решил побаловать себя интрижкой с одной из служанок и даже выделил ей покои рядом с собственными. Разумеется, служанку после охлаждения к ней советника никто не видел, но факт остается фактом. Так что же столь удивительного в том, что и Эредин решил немного развлечься, пускай и не в первый раз и пускай на довольно-таки долгий период времени. Долгий для человека, конечно же. — Говорят, ты забрал ее у одной высокородной семьи и фактически превратил в светскую даму. Это так? — С каких пор ты стал собирать сплетни, Амаврис? Неужто измена твоего любовника столь пагубно сказалась не только на твоем физическом, но и на умственном здоровье? Эльф тотчас багровеет, но с ответом не находится. В его крови слишком много алкоголя и едва ли меньше фисштеха, а потому он лишь фыркает и отходит в сторону, провожаемый взглядами полными холодного презрения и отвращения. — Некоторые из нас являются большими людьми, чем эти трусливые мышки. — Имлерих опускает свою тяжелую руку на плечо Эредина и, опираясь на него, встает. — Пойду найду себе какое-нибудь развлечение. Эредин лишь криво усмехается, прекрасно зная, что за развлечения у его друга и чем именно они обычно заканчиваются. Главное, чтобы не плодил бастардов-полукровок в его доме, а все остальное не столь важно. — Господин! Из дома выбегает растерянная и испуганная до чертиков служанка, трясущимися руками сминая белоснежный фартук и не смея поднять на мужчину глаз. — Чего тебе? — Господин, Лора… — Что с ней? — Эредин резко встает, оскалившись подобно дикому волку. — Она мертва…***
Она лежит бездыханная на кровати с застывшей полуулыбкой на лице. Такая прекрасная даже в смерти, она так и не выпустила из рук флакончик с ядом, крепко сжимая его тонкими изящными пальцами. Она не была рождена, чтобы прислуживать по дому, нет. Эредин сразу понял это, когда увидел ее тогда, пять лет назад, такую смущенную и такую невинную, присевшую перед ним в глубоком реверансе посреди огромного холла старого поместья. На фоне высоких статуй из мрамора и крепких мощных колонн, она казалась еще более хрупкой и маленькой, чем была на самом деле, и он, поддавшись порыву, забрал ее себе. Благодаря все тому же порыву и желая хотя бы на время спугнуть скуку, он даже обучил девицу письму и пару раз вывел в свет, вызвав тем самым большое неудовольствие консервативно настроенной знати. Но все хорошее рано или поздно заканчивается, любое чувство ослабевает, а потому подобные истории заканчиваются либо умеренной жизнью в браке, где страсть давно уступила место привычке, либо вот так. Эредин аккуратно обходит уже успевшую засохнуть лужицу рвоты на полу, и, словно по наитию, подходит к письменному столу, где лежит оставленное для него одного письмо. Он присаживается на стул, полной грудью вдыхая запах любимых духов Лоры, которыми была пропитана бумага, и начинает читать. Его глаза скользят по строчкам, не цепляясь ни за единое слово, ведь он и без того знает, что было у нее на душе. Он знал, что этот момент, когда придется что-то делать с пресытившимися отношениями, настанет, только и подумать не мог, что девушка сама решится на подобное. Храбрая куколка. И такая глупая. Эредин складывает письмо и прячет его во внутреннем кармане камзола. Он выходит из спальни, более даже не взглянув на мертвую, и сталкивается нос к носу с Карантиром, что смотрел на него взглядом полным сочувствия, смешанного с ничем не прикрытым обожанием. — Нитраль сказал мне… Это правда? Эредин кивает и в его глазах плещется плохо скрываемая ярость. — Я знаю, что ты привязался к этой девке… — Найди мне ту мразь, что дала ей яд, слышишь? Привести ко мне живым! По лицу Карантира пробегает тень обиды, приправленной капелькой ревности, но он быстро кивает и тотчас удаляется, оставляя своего командира Красных Всадников одного, наедине со своей злостью и тоской. Эредин аккуратно закрывает двери в спальню Лоры, словно боясь громким шумом нарушить покой девушки, и медленно опускается на пол, вытянув длинные крепкие ноги перед собой. Он снова перечитывает письмо, задерживаясь взглядом уже почти на каждой строке, и на его губах играет странная улыбка. Она всегда была гордой девочкой, думает про себя Эредин, вновь убирая послание в карман. Она все сделала правильно. Он уходит и не слышит, как вновь замузыцировали сверчки под окном спальни покойной, прощаясь навсегда с той, что единственная ценила их пение…***
«Я давно уж решила смириться, Я уже не играюсь с судьбой, Не желаю жить в клетке как птица, Ожидая конец роковой. Ты меня получил как награду, Против воли я стала твоей, И смеяться над жизнью отрадно, Что течет меж песчаных зыбей. К людям редко ты благосклонен И частенько бываешь жесток, Изменить ты себя не позволил И обрек на чудовищный рок. Как весь дивный народ ты прекрасен, Но из сладких уст сочится яд, В своей безумной страсти ты опасен, И дьявольским огнем глаза твои горят. С тобой я испытала счастье, Открыл ты предо мною дверь миров, Но явилось все же к нам ненастье, Прекрасных лживых чувств сорвав покров. Теперь все реже ты покои навещаешь И вечный голод утоляешь в стороне, Иной девице горы злата обещаешь, Оставив позади меня в полночной тьме. Ты вновь пируешь, я слышу смех знакомый, Мужские голоса и тихий женский плач, Твоих друзей галдежь, порывистые стоны, Безвинной жертвы ты безжалостный палач. Ярится на душе пурга и воет как волчица, Ты не позволишь мне в ночь от тебя бежать, Не любишь ты скандалы, ты снова будешь злиться И снова месяцами не станешь навещать. Хотя и горько мне, удерживать не смею, Мне не по силам сохранить любовь твою, Мне слишком дорого все то, чем я владею, Покорно смерти себя я отдаю».