Только живи

      Лютов стоял у изголовья кровати и наблюдал за Рудик без сознания. Как только он узнал, что она попала к знахарям, тут же побежал сюда. Правда, перед входом долго собирался и не мог сделать последний шаг, чтобы переступить порог.       Руки предательски дрожали, а дыхание было частым и каким-то рваным. В груди все судорожно сжималось, когда Лютов смотрел на через чур бледную кожу и темные синяки под глазами. Рыжие волосы сильно контрастировали с белыми простынями, еще сильнее выделяя неестественную бледность девушки.       Рудик, как всегда, отличилась. В схватке с Многоликом она чуть не погибла. В принципе, как всегда. Лютов закатил глаза. И даже здесь этой идиотке нужно было выделиться и попытаться доблестно умереть ради других.       Иногда ему казалось, что Рудик так выделывается. Спасает, чтобы выделиться, но…       Очнись, Лютов. Она не ты. Она лучше.       И он понимал, что она делает это, потому что иначе не может. Просто Рудик такая. Добрая.       Даже здесь он ей проиграл. Да, именно проиграл. Рудик всегда была лучше. Во всем. Всегда добрее, всегда сильнее, всегда упрямей. И это невольно восхищало. Свою слабость в плане магии она компенсировала тренировками и силой воли, что сильнее стали. И он не мог не признать, что это достойно уважения.       В этот раз её глупость была просто запредельной. Она всерьез решила умереть. Всерьез пожертвовать собой. Осознавая, что шансов никаких. Как он понял, она рассчитывала на то, что из-за силы заклинания, которое на неё направил Многолик, защита Метки рухнет, уничтожая собственно саму метку, вместе с её владелицей.       Лукой побежден, Рудик. Гордись собой. Вот только какой ценой?       И вот сургучевий кругляш разделен на две части и не имеет абсолютно никакой ценности. Просто сургуч, просто Черная Метка Гильдии. А Рудик без сознания, почти при смерти. Грудь слабо вздымается, показывая, что рыжая еще дышит.       Знахари сказали, что Рудик выживет, что угрозы жизни уже нет. Но почему тогда так тревожно? Почему так хочется обнять и больше никогда не отпускать? Желание было настолько сильным, что Лютов даже руку потянул к рыжим кудряшкам.       Нет, идиот. Нельзя. Не твое право.       Лютов отдернул руку, спохватившись в последний момент. Он не может. Кто он ей, чтобы касаться? Правильно, никто. Всего лишь человек, которого она ненавидит.       Лютов сжал кулаки, да так, что костяшки побелели. От бессилия и презрения к себе сводило зубы. Ведь это он все испортил. Это он во всем виноват. И в том, что не имеет права обнять её тоже.       Когда человек не двигается долгое время, его мышцы атрофируются. Без движения и тренировок они приходят в негодность. Также происходит и с чувствами.       Когда тебя постоянно бросают и предают, все хорошее пропадает. Остается только боль. Когда его предали собственные родители, он стал ненавидеть весь мир вокруг. Людей, жизнь. Абсолютно все. И его способность любить атрофировалась, так же как те мышцы. Из-за ненадобности. И с того момента он только ненавидит. Потому что больше ничего не умеет.       По крайней мере, так Лютов думал — что умеет лишь ненавидеть. Пока не влюбился. Да и в кого?! В эту рыжую приживалку!       Когда он впервые увидел её в «Перевернутой ступе» в компании своих убогих дружков, он даже не заинтересовался. Рыжая и конопатая была достойна только презрения с его стороны. Она выглядела также убого, также жалко, и Лютов даже подумать не мог, что она будет настолько смелой, чтобы ответить ему. Ну, или же глупой, смотря с какой стороны посмотреть. И момент, когда она открыла свой поганый рот, стал роковым.       Все начиналось безобидно — презрение, обида и легкий интерес, подмывающий узнать у тетки, что это за рыжая приживалка. А потом, узнавая её все больше, он стал восхищаться. Смелостью, на грани с откровенной глупостью. Добротой, дружелюбной улыбкой, которую она дарила всем, кому не лень. Этими дебильными, черт возьми, веснушками и упрямым взглядом серых глаз.       Он влюбился как последний идиот. Именно так он себя и чувствовал — идиотом.       А потом понеслось… Лютов вел себя, как мальчишка, которому нравится девочка, но он не знает, как ей об этом сказать. Поэтому дергает за косы, обзывает и цепляется по поводу и без.       Так делал и он. Цеплял, обзывал. Просто потому что иначе он не умел. Не знал, как нужно показывать любовь.       Лютов не гордился собой. И не считал, что поступает хорошо. Каждый раз ему ставало противно от самого себя, и глядя в глаза Рудик, ставало только противней.       И поэтому он ненавидел её — за то, что заставила снова чувствовать, а потом презирать самого себя. Ненавидел за веснушки, которыми любовался бы вечно; за непослушные волосы, в которые так хочется запустить пальцы; за такие восхитительные серые глаза.       Лютов любил её, но не имел на это права.       Он смотрел за тем, как поднимается грудь, когда она делает вдох, и как опускается, когда делает выдох. Рыжие волосы спутались и небрежно лежали на подушке, создавая своеобразный ореол вокруг лица. Длинные ресницы трепыхали, отбрасывая тени на заостренные скулы.       Лютов подошел ближе к кровати и присел на корточки. Отбросив рыжую прядку волос со лба, он прошептал:       — Только живи, Рудик. Можешь ненавидеть меня, главное — живи.       Дверь тихо хлопнула, а Рудик открыла глаза, вспоминая свой странный сон, где кто-то просил её жить.