с’est très bien

Однажды их взаимная страсть, которая раньше была лишь электрическим напряжением в воздухе, когда их взгляды встречались - или когда его рука в черной перчатке касалась нежной кожи ее лица, или когда их голоса сплетались воедино - переросла в нечто большее. Неравномерно оплывшие свечи, дрожащее пламя, закопченные подсвечники, которые когда-то, вероятно, были золотыми. Пара больших канделябров с хрустальными подвесками - они неловко выделялись среди крошечных собратьев, как многоэтажки среди старых деревянных домов. Все разной формы, разных размеров, с разным цветом и количеством копоти, они пестрели везде, где только можно. Тысячи крошечных мерцающих огоньков, от дрожи которых рябило в глазах, они были похожи на рассыпанные по пещере драгоценные камни, они единственные дарили мрачному промозглому подземелью тепло и свет. Чтобы зажечь их, казалось, не хватит и вечности, даже задуть не выйдет за пару секунд, но какая разница, насколько непрактично, если всем известно, что атмосфера, которую создают горящие свечи, особенно если их много, не сравнится ни с каким электрическим светом! Огоньки начинали двигаться в разы хаотичнее, если мимо них проходил человек, а некоторые, самые слабые, могли даже угаснуть, не выдержав резкого потока воздуха. Иногда они гасли даже сами по себе - порывистый ветер, колошивший темную гладь подземного озера, гулял тут круглые сутки, периодически завывая, казалось, в такт звучащей здесь музыке. Как будто уже привык к ней за долгие годы, пока этот мрачный нижний ярус театра был обителью для того, чей единственной страстью было самозабвенно творить искусство. За россыпью разнообразных свеч таилось сердце подземного царства музыки - собственно, орган. С блестящими, в отличие от закопченных канделябров, трубами, уходящими ввысь на пару метров, как симметричный горный хребет - одно возвышение, другое, красивый ровный угол посередине. Хрупкий инструмент обжег Кристину, как только ее тело соприкоснулось с холодной поверхностью, ведь сама она вся горела огнем, пока он, нежно и крепко схватив за бедра, подсаживал ее, ни на секунду не переставая утыкаться в ее шею и целовать то чуть выше ключицы, то у самого подбородка, то совсем спускаясь к декольте. Пошлый и банальный жест спускаться все ниже и ниже, работавший на нее безотказно. Чувствовать себя купленной за грош продажной девкой для нее, не лишенной гордости по жизни, было чем-то новым и непередаваемо увлекательным, особенно когда в глубине души она понимала - даже если и так, она стала первой и единственной, кто продалась ему. Кристина не знала сама, но не раз слышала от подруг рассказы, как раздражающе медлительны мужчины в самый ответственный момент . Копаются сто лет, пытаясь разобраться с несчастными корсажами чуть ли не зубами, то так, то сяк, иногда самые невезучие затягивали какую-нибудь ленту намертво так, что потом было уже не до страсти, надо было молиться, чтобы злосчастную ленту не пришлось перерезать... А у него, у него получалось как-то на раз, пусть он в тот момент и был занят страстным поцелуем. Потянул за ленту, щелкнул всеми крючками одновременно, и отбросил все ненужное в сторону. Кристине оставалось толко надеяться, что не на мокрый пол, впрочем… ей было уже не до нарядов, когда она осталась абсолютно без ничего перед ним. И вроде у нее не было никаких сомнений, что именно так закончится их история, с той самой минуты, как она поняла, что он, он - человек, что он не первый год смотрит на нее с той страстью, которую столько лет строго-настрого себе запрещал, зная, что любви в его жизни не будет и быть не может. Она знала, что если она попала в его сети, его разум ни за что не сможет одержать верх над плотью и он не отпустит ее - но все равно, все равно было в этом что-то неправильное, дикое, так… так не должно было быть. Боль от разрушенной детской сказки слилась с предвкушением вступления на новый путь. Музы, любовницы? Пошло и банально, все как надо, все как ей нравилось. Впоследствии она станет женщиной, женой, и эти утехи станут привычной частью ее жизни, но так, как он, не возьмет ее больше никто и никогда - и это была ее единственная мало-мальски внятная ее мысль, пока она сидела на уже согретом ее собственным теплом органе, а он наслаждался ей за все эти годы, пока она была ему недоступна. Скованность и неловкость оставалась при ней, и она непроизвольно старалась сдержать каждый стон, который моментально подхватывало звучное эхо. Было бы странно, действительно, если бы он сделал себе жилище без прекрасной акустики. Это заставляло ее чувствовать себя не с ним на большой глубине, где их не услышит никто, а снова на сцене, снова впереди полный зал, ложи до самого потолка, гром аплодисментов, и все аплодируют ее голосу, который она сейчас так пошло и ничтожно тратила на стоны. Ну, в какой-то степени, все по-прежнему, это он снова вдохновлял ее. Своеобразно. После он схватил ее заметно ослабевшими руками, прижал к себе - она с удивлением поняла, что он даже горячее ее. Еще не привыкла она к этой мысли, что он тоже теплый, тоже живой, так же тяжело дышит после этого головокружения. Она прижималась к нему крепко-крепко, стараясь унять предательскую дрожь в ногах, которую подарил ей недавний экстаз, утыкалась носом в него, вдыхала его запах. Безумно, наверное, мерзкий, но для нее - сладкий, как ладан. Они дышали почти вровень, когда ложились вдвоем в одну постель. Она захотела забыться и уснуть, уснуть поскорее, а утром подумать - надо же, какие бесстыдные сновидения стали приходить к ней в последнее время! Но сердце не поддавалось на уговоры и продолжало нещадно биться, не давая провалиться в сон. Голова кружилась, ей казалось, что вместо импровизированного гроба-кровати они лежат то ли на огромной карусели, то ли вообще на центрифуге…. заснуть не получалось. Приоткрыв глаза - впервые с того самого момента, когда он подсадил ее на инструмент - она увидела лишь непроглядную тьму. Но стоило ей повернуть голову - из этой тьмы на нее сверкнул лукавый взгляд. Кристина нервно сглотнула, облизала пересохшие губы. - С’est très bien, mademoiselle! - донесся до нее откуда-то сверху до боли родной голос.