finished, ясный сокол

«…хороший коньяк должен иметь крепость не менее 40-45 градусов…»

От Антона почти постоянно разит виски и коньяком — впитывается в постельное и рубашку с плохо отстиранным пятном алкоголя на груди. Еще чуть, кажется — и въестся под кожу, окончательно отравляя затуманенное сознание. Мартынов швыряется деньгами и словами, откровенно хамит, курит в комнате и щерится ухмылкой. По таким не скучают, не жалеют и не влюбляются. — Ты когда в универе был в последний раз? — Майкл закатывает рукава рубашки и вопросительно смотрит на клубок простыней. — Отвали, а. — Не, я понимаю, отец, наверное, разрулит, но… — Отвали, — Антон повышает голос и с неохотой выбирается из-под одеяла. — О, живой, — Кристина усмехается уголком губ и отхлебывает привычный кофе. — Тебе чаю или сразу коньяк? — провоцирует откровенно и бесстыже. Вопрос ударяется о закрытую дверь ванной и через пару минут рикошетом впечатывается под ключицу. — В этом сегодня идешь? — Антон ерошит рукой непослушные кудри, распахивая дверь, и указывает на почти черный пиджак, наполовину залитый водой. — Ты придурок? — звенит металлом резко ледяной голос. — Сама виновата. А я случайно. — Идиот, — Кристина выдыхает медленно и сжимает зубы, только чтобы удержаться от потока отборных ругательств. Она всегда была тайфуном: вихрь эмоций, ураган чувств. Горячее дыхание ярости и эфемерный туман спокойствия. Буря среди скал, взрыв в сердце города, пламя в сухой степи. Электричество по полупрозрачным проводам вен, с завидной регулярностью пускающее искру: коротким замыканием вспыхивает и догорает тут же. Таких не терпят, не нежат и не берегут. — Иди так, — Антон кидает пиджак на стул. — Чёт я не выспался, — останавливается у чайника, обернувшись, и почти неслышно тянет сразу сделавшийся густым воздух. — По клубам бы дольше ходил, — Кристина оценивающе рассматривает себя в зеркало, поправляя тонкий шифон на плечах. Чуть одергивает задравшуюся юбку вниз. Взгляд на себе чувствует и аккуратно, задумчиво закалывает пряди волос, открывая шею. За пиджак злится, конечно. Но впервые предпочитает промолчать — ей приятно, портить не хочется. — Так даже лучше, — Мартынов не говорит комплиментов, не предполагает действий. Не отводит взгляд. И не «получает», как обещала Кристина. Ни возмущения, ни «спасибо». Она молча влезает в привычные каблуки, сменившиеся с туфель на осенние ботильоны, привычно закидывает в сумку лейкопластырь, и Антону остро хочется просто спросить. — Снова стерла? — знает, что такие ссадины заживают долго. — Тебе ли не все равно? — Кристина старательно прячет улыбку. — Нет, — абсолютно бездумное в унисон закрывающейся двери. До Мартынова смысл дойдет позже. До торопливо бегущей по лестнице Кристины его ответ не долетит совсем. // Если синоним любви — нежность, то Кристина — ненависть. Она резко вскидывает голову и хмурит брови, отвечает грубовато, неприкрыто швыряясь любыми словами и мыслями. — Бесишь, Мартынов, — черт с тем, что думать начинает другое. Он вваливается в комнату, привычно взъерошенный, с распахнутым пиджаком, и осоловелым взглядом впивается в патоку ночи за окном. — Ты че не спишь? — фокусируется на острых коленях, подтянутых к подбородку, на пустом столе и на торопливо строчащей что-то в тетради руке. — Конспекты пишу. Иди в комнату, — Кристина не хочет показывать раздражения, и не уверена, что даже если бы хотела — смогла. — Даже возмущаться не будешь? — удивленный взгляд ловит. — А должна? Ты можешь вообще не приходить. Мне плевать, — напрочь сносит северным ветром из-под ресниц и крышу: остается голая честность, и Кристине думается, что обманывать себя сложнее, чем самого проницательного собеседника. — Где куртка? — нарочитый лед голоса тает в смысле вопроса. Антон не отвечает, но вперивает тяжелый взгляд прямо в блестящие в полутемноте глаза напротив. Так, словно раздевает не тело, а душу. Так, будто знает, что слова Кристины — это только слова. И тогда ей становится страшно. — Что? — спрашивает осторожно, пробуя буквы на вкус — кислотно-ядерная опасность. — Мне не все равно, — Антон надеется, что утром этого не вспомнит. — Что? — кислота сменяется непониманием и привычно нахмуренными бровями. Кристина откладывает ручку и молча следит за неловкими и развязными движениями Мартынова. Вот он снимает обувь, подходит к раковине, пьет из-под крана — противно. Ставит чайник, лезет в шкафчик, берет кружку — любимую Кристины: Соколовская еле сдерживается, чтобы не возмутиться, но с пьяным спорить — себе дороже. Предпочитает промолчать. И по-прежнему не находит слов, когда вместо «есть че к чаю?» раздается стук кружки по столу, а Антон убирается в комнату, оставляя за собой терпкий шлейф дорогого парфюма и еще более дорогого алкоголя. Кристина прислушивается к тишине за дверью и улыбается почти незаметно, едва приподнимая уголки губ. Отхлебывает горячий кофе: без сахара, без молока. Без льда. Все, как она любит. // Наутро Антон не помнит, а Кристина пообещала забыть. Не собирается — в ночи бережно оставляет кофе на дне и, проснувшись, залпом допивает давно остывший, коротко кивая выползающему из комнаты, как из берлоги, Мартынову. Кристинино «нельзя» — на уровне рефлексов, поэтому она молча отставляет кружку в сторону, не позволяет лишнего и личного и выскальзывает из блока метнувшейся птицей. — До вечера, — Антон успевает услышать прежде, чем захлопнется дверь. На нем сегодня нет лица и привычной печати похмелья: как назло, не сразу, но вспоминает. Когда можно купить все, что пожелаешь, сложно не потерять умение подмечать детали и в нужный момент оказываться рядом. Антону хочется забыться в алкогольном угаре — бросает себя, чтобы не бросать призрачное ощущение полного контроля. Не удается: от Кристины шлейфит отталкивающим отражением его собственного характера, смысла и мысли. Хочется рассмотреть поближе и провалиться в чертово зазеркалье, где мир видится другим, а под заплатками век и аккуратным касанием серебра на запястье засыпает эхо легких хвойно-розовых духов. — Твою мать, — Мартынов закатывает глаза, отвечая на звонок. — Дома, насколько этот сарай может быть домом. Ну не был. Да иду, иду, — отключается и с неохотой натягивает носки, оставляя кровать незаправленной. Ожидаемо зависает в соцсетях, бестолково листает фотографии каких-то полузабытых знакомых: скролл, лайк, дежурный смайл в комментарий, повторить. «Ты в неаттестованных висишь», — безэмоциональное прилетает в уведомления о сообщениях. Антон клацает по экрану и дважды перечитывает единственное предложение в переписке — звучит торжественно, почти как руки и сердца. «Буду ко второй». Кристина долго изучает стенд в холле, пока не натыкается взглядом на знакомую фамилию. Пока не обнаруживает под ней стройную колонку «н/а» у доброй трети предметов. Нервно хмурится, бездумно тянется за телефоном и спонтанно решает предупредить: хочется верить, что личной важности под этим нет. Не верится. Поэтому в короткий диалог летит убеждающее «мне плевать, можешь не докладывать», — в первую очередь, чтобы вразумить себя. Поэтому, когда Кристина после первой пары еще издали замечает Мартынова у входа, круто разворачивается и решительно шагает в противоположную сторону: ее дело сообщить, и дело выполнено. Слишком много доброго на сегодня сделано для человека, который не упустит случая оскорбить, подколоть и задеть. Побеспокоится о здоровье, нальет кофе. Соколовская таких не любит — хватит с нее печального опыта на пару жизней вперед. Закаленный стержень идеально выпрямленной спины помнит синяки на лопатках и черные ленты скотских слов на похоронных венках привязанности. Подобное остается выжженным клеймом поперек умения довериться. Когда начинается пара, телефон громко пиликает уведомлением о входящем, а строгий и вредный преподаватель вопросительно смотрит поверх молнией сверкающих очков прямо на Кристину. Она чертыхается про себя, извиняется и почти с ненавистью открывает сообщение. «Спасибо». — Соколовская, вам весело? Выходите к доске. Давайте я тоже поулыбаюсь. // — … срок — месяц, — равнодушно пожимает плечами Антон. — Да ладно? Давай учи, — Яна всплескивает руками, а Маша согласно кивает, докрашивая ногти розовым. — Ну ты попал, старик, — Майкл шумно отпивает чай. — О, Кристина, привет. А у нас тут помощь отстающему звену, — смеется. Соколовская вместо приветствия вопросительно мотает головой и расстегивает пальто. — Оно же у тебя тонкое, я помню, — подскакивает Маша, пробуя материал на ощупь. — Не холодно? Ноябрь на дворе. — Белова, мне нормально, — Кристина оставляет пальто на вешалке и устало садится к столу. — Препод, козел, чуть не завалил из-за одного дурацкого сообщения, — мгновенно прошивает пулей затылок стоящего у холодильника Мартынова. — Так уведомления отключи, — Маша закатывает глаза так, будто разговаривает с отсталой. — Да я с этим придурком не переписываюсь, а тут вдруг посмотрите-ка на него, — Антон оборачивается наконец и моментально встречается глазами с сине-сизой вьюжной бурей в пристальном взгляде. Собственный не отводит и нахально усмехается. — Кристин, все хорошо? — Яна осторожно касается ее плеча, пока Соколовская медленно тянет воздух, чтобы не закипеть окончательно. — А? Да, да, — отбрасывает подружескую руку и решительно поднимается со стула. — Вы чай пить будете? Пойду переоденусь пока. Антон неслышно отделяется от ребят и, пока те готовят нехитрый стол, проскальзывает к комнате девочек. — Ян, ты? — Нет, — Мартынов нагло втискивается в узкую щелку двери. — Дверь закрой, — сидя на кровати и натягивая домашние штаны, шипит Кристина. — С той стороны, придурок, — повышает чуть голос, когда Антон молча подпирает дверь спиной. — Что тебе надо? — в конце концов вздыхает только, зная, что просто так не отделаться: до жути не хочется осознавать, насколько они похожи. Не потому, что в таком случае станет считать себя такой же «идиоткой», но — поймет, что и впрямь имеет шанс на большее, нежели короткие ссоры и соседские сплетни. Быть может, в конце подсолнечной осени все сложится по-другому, нежели год назад: Кристине сегодня зачем-то верится в дурацкое лучшее. От того и страшно — старается пылью слов затереть отражение. — Скандалить пришел? — Нет, спросить, — у Антона долбаное «раздвоение личности» будто: он и сам не знает, каким является, когда не хочет казаться. Деньги на ветер, слова на больное, неискренность на волю — помноженные на гордость, самолюбие и эгоизм, рисуют нелицеприятную картину. — У тебя с деньгами проблемы? — и нечестную: Мартынов, оказывается, умеет быть человеком, а не бутылкой для коньяка и банкоматом для ветреных девочек. Самому удивительно — Антону думается, что он либо спятил, либо с разлету врезался в сложную, нахальную, разбитую и трепетно красивую Соколовскую. Он бы поставил на первое, но заранее знает, что тогда проиграет эту ставку. — С чего ты взял? — Кристина непонимающе и недружелюбно вздергивает бровь. — В тонком вон ходишь, зима на носу. — И? — то, что Соколовская пару недель назад присмотрела себе на зиму, действительно дорого, особенно для студентки родом из Твери, но ее обостренное чувство справедливости и гордость не позволяют признаться в этом. Накопит, заработает, найдет что-то другое. — Я могу помочь, — это до ужаса нелепо звучит, и оба замолкают, чувствуя, насколько по-дурацки сейчас выглядят. — Не можешь, — Кристина не принимает подарков и не берет в долг: не любит быть обязанной. — Вопрос закрыт, — решительно поднимается с кровати и останавливается перед самым носом у Мартынова. — Что ты делаешь вообще? — В смысле? — он засовывает руки в карманы и пожимает плечами, привычно лукаво усмехаясь. — Лейкопластыри, кофе, пальто, — «не все равно» остается недосказанным. — Ну мы так-то вместе живем, окей? Что я, по-дружески спросить не могу? — о расстегнутом пиджаке, сообщении и молчаливом разрешении смотреть умалчивает. Благо, предчувствуя и зная, что высказать Антон тоже может, Кристина тему не продолжает. Боится признаться, что «не все равно» не только Мартынову. — Давай ты меня просто выпустишь, — сделать это оказывается сложнее. // За чаем и дружескими разговорами вечер пролетает мгновенно: Маша, Кузя и Майкл разбредаются по комнатам первые, пока Яна пытается доказать Антону, что тому обязательно нужно успеть сдать долги. — Обязательно, слышишь? — Семакина размахивает руками и грозит пальцем. — Да нормально все будет, Ян, не начинай, — он заедает фразу кусочком сыра. — Но все-таки, что за хрень вы вечно покупаете? — задумчиво крутит масляно-желтую пластинку в пальцах. — Вообще-то, это я брала, — Соколовская хватает тарелочку со стола и грубовато швыряет ее в холодильник. — В следующий раз, будь добр, купи сам. — А вы кроме «Пятерочки» больше никуда не ходите? — «определись, ты или деньгами хочешь помочь, или будешь ими упрекать»: Антон не знает, как себя вести, а Кристина заводится с полоборота, не понимая, что он делает. — Да ладно вам. Что еще тебе нужно сдать? — вкрадчиво хочет сгладить Яна. — Экономику. — О, Кристина может помочь. Да? — Нет, — она отрезает резко и прямо, круто разворачиваясь к столу и опираясь на него ладонями. — Тебе что, сложно? — обиженно дует губы Яна. Девочка-солнечный луч, девочка-язвительный всплеск, девочка-только дружба. Кристина не отвечает и молча исподлобья сверлит глазами Мартынова, развалившегося на стуле и дожевывающего кусочек сыра. Если бы взглядом можно было убивать, она бы сейчас испепелила Антона в порошок, стерла в пыль, уничтожила в песок. Но, как только Яна скрывается в ванной, он вдруг садится, как за парту, упрямо смотрит в Кристинины колючие морозно-синие и просит. Сюрреализм, ей-богу. — Да, помоги, пожалуйста, — и она ломается. Трескается ледяной фигуркой на последнем осеннем солнце. — Хорошо, — от этого ощущения почти плохо. — Кристиночка, — Мартынов выделяет неподчеркнутым курсивом, мелким шрифтом с каллиграфически выверенным подтекстом. — Что? — Соколовская от обращения, как от удара, вздрагивает, но взгляд не отводит. — Спасибо, — Антон не хамит, не язвит и не издевается. Улыбается только, мать его, спокойно так, будто это — правильно. — Ну, знаешь… — Кристина не находит ни слов, ни сил на ответ и не уверена, что он необходим. А потому изворачивается самым простым и проверенным способом. — Иди к черту. Антон нарочито равнодушно пожимает плечами и не бросает в ответ что-нибудь неприятное: слишком тонкими чернилами легло личное и не-лишнее обращение к Кристине, боязно размазать и, как всегда, испортить. Разве что ухмыляется привычно: хоть что-то обыденное среди стремительно тающих ледников и глобального потепления. «Что ты делаешь?» — молчаливый вопрос остается немым укором, поделенным надвое. Кристина нарушает тишину первая. Кристина позволяет себе фразу, автоматически подписывая Мартынову карт-бланш. Кристина сдается. — Доброй ночи, Антош.