Fireworks never end

      Снег медленно кружился, застилая набережную белым пушистым войлоком. В кармане пальто, настойчиво добиваясь моего внимания, глухо вибрировал телефон. На глазах навернулись жгучие слезы, и я откинулась назад, наблюдая, как снежинки сверкают в свете фонаря, создавая свою маленькую рождественскую магию.       Вот тебе и все Рождество, Шерри. О таком празднике ты мечтала?       Еще с утра я представляла, как, приехав пораньше, сделаю ему сюрприз, как в рождественскую ночь, сидя в его крепких теплых объятиях, соберусь с духом, скажу, что согласна, что оставляю родной Бристоль и переезжаю в его Нью-Йорк окончательно, да только вот... только вот он оказался не один — в прихожей меня встретила полуголая мамзель. Гребаный мудак! Губы искривились в горькой усмешке, и рука потянулась к бутылке красного сухого, одиноко выглядывающего из шоппера. Вместо романтического ужина — вино по акции, вместо теплых объятий — ледяная скамейка. Просто чудесно!       — Ну, с Рождеством, одиночка Шерри, — хмыкнула я и, сделав глоток из горла, поморщилась. Я явно погорячилась, решив изменить привычному полусладкому.       Кажется, с сегодняшнего дня я ненавижу Рождество, да и вообще все праздники… Люди собираются вместе, счастливо улыбаются друг другу, звонко смеются, загадывают желания, делают неловкие признания, любят, в конце концов! Все это теперь кажется таким сладким, что сводит зубы. Я и не знала, что в праздники одиночество чувствуется особенно остро. Оно не ложится на плечи легкой вуалью, нет. Эта сволочь бетонной плитой прибивает к земле, превращая в унылую кляксу на асфальте праздничного Нью-Йорка.       — Добрый вечер. Огонька не найдется? — раздался мужской голос, вырывая меня из тоскливых размышлений.       «Огонек в глазах подойдет?» — сказала бы я, но с ним теперь было туго, поэтому, нырнув рукой в карман, я выудила зажигалку и не глядя протянула незнакомцу: — Можете оставить ее себе, я не курю.       Ну вот, последнее напоминание о тебе я без сожалений отдала первому встречному. Ох, ты бы, наверное, злился, сжимал бы руки в кулаки, сверкал глазами, словно ошалелый, будто тебе не все равно... Впрочем, это уже неважно.       — Спасибо, — чиркнула зажигалка, к фонарю взметнулась сизая струйка дыма. — Я присяду?       — Да ради бога, — махнула я рукой, — только вино не пролейте.       Только сейчас я обратила внимание на незнакомца. Длинное черное пальто, кашемировый шарф, темные волосы зачесаны назад. Дорого-богато. Не чета мне с моим пойлом из супермаркета, пить которое невозможно.       — День не задался? — спросил мужчина.       — От чего же? — пожала я плечами. — Просто праздник не для меня, а для тех счастливчиков, кто верит в чудо.       — Смотря что считать чудом, — хмыкнул он, выдыхая облако дыма. — Например, чудом можно назвать уже то, что мне повезло встретить на безлюдной набережной человека с лишней зажигалкой.       — И дешевым вином, — уточнила я.       — И дешевым вином, — вторил незнакомец. Его голос был приятным, расслабляющим, совсем не таким, как тот, что уговаривал меня все бросить и уехать в Нью-Йорк.       — Хотите? — протянула я бутылку. — Красное сухое. Мерзость еще та, но другого не имеем.       Бархатный смех разнесся по набережной, и я улыбнулась. Да, голос у него действительно чарующий. Или это все проделки алкоголя?       — Мне нравится Ваша непринужденность, мисс..?       — Шерри, просто Шерри.       — Что ж, Шерри, я Тео, — он снял перчатку и протянул ладонь. — Очень приятно.       В ответ я протянула свои озябшие, покрасневшие от мороза пальцы и усмехнулась: куриная лапка вместо изящной женской ладошки. Прикоснувшись к моей руке, Тео вздрогнул.       — Господи, да у Вас ледяные руки! — он стянул вторую перчатку и обе протянул мне. — Вот, возьмите. Так будет теплее.       — Не стоит, это пустяки, — отмахнулась я, отворачиваясь и запрокидывая голову к небу.       Ветер стих, и теперь тишину нарушали только плеск воды и отдаленный шум машин. Тоска. В огромном горящем яркими огнями Нью-Йорке совсем не видно звезд. Разве ночь без них может называться ночью? А тлеющая любовь, растоптанная и сожженная дотла, она может считаться любовью? И как я сразу не поняла, что мои чувства никогда не были взаимными? Какой же глупостью было ехать за человеком, чтобы узнать, что он больше не нуждается в твоем присутствии.       — Весь день — один большой пустяк, — невесело рассмеялась я. Вот что случается, когда ты — наивная дура. — Мне разбили сердце, так что сейчас я не лучший собеседник. Ох, простите, Тео, это признание было ни к чему...       — Бросьте! — возразил он. — Нет ничего постыдного в том, что Вы — живой человек, способный на сильные чувства. Терпеть не могу, когда люди воображают себя бездушными машинами, кичатся своим напускным безразличием. Если не рисковать, не падать, разбиваться и собираться снова, неужели это жизнь? Человек жив, пока он чувствует.       Горло сдавила невидимая рука обиды. Легко ему говорить! Я бы с радостью выбрала равнодушие. Лучше совсем ничего не чувствовать, чем быть преданным. Я не выбирала эти чувства, я их не хотела! И все же... И все же как бы горько ни было, Тео был прав: не важно, до каких руин разбили твое сердце, — в конечном итоге оно восстановится. Пусть не завтра, не через неделю, но обязательно восстановится. Все пройдет. Я хотела верить ему, и искренние слова подействовали сильнее, чем дежурное «мне жаль». Я повернулась к Тео, чтобы поблагодарить его, да так и замерла с открытым ртом. Он сидел, запрокинув голову и отхлебывая из бутылки. Его тонкие губы растянулись в мечтательной улыбке. Он был красив в своей естественности, в легкости, с которой он наслаждался моментом, и я невольно залюбовалась. Хотела бы я сейчас восхищаться мелочами так, как делал это он.       Заметив, что я на него пялюсь, мужчина вдруг выпалил: — Не хотите со мной потанцевать?       — Ох, — только и сказала я. От его живости у меня перехватило дыхание. Это действительно волшебный момент — проходящий мимо мужчина проявил ко мне больше внимания, чем тот, от кого я напрасно ждала этого несколько лет. Лицо запылало, и я обхватила его руками, чтобы скрыть смущение. — Знаете, Тео, я очень хочу, но совсем не умею...       — Это ерунда, — он вскочил на ноги и задорно улыбнулся. В его медовых глазах плясали чертята, раздувая тлеющие угли моего праздничного настроения. Он светился, будто теплое апрельское солнце, смело заявляющее: «Лето идет!». Но то было Рождество. На улице все еще хозяйничала зима, заметая землю самотканым кружевом. Боже, и с каких небес на мою голову свалился этот дух Рождества?       — Ну же, Шерри, — протянул он руку, — давайте потанцуем.       — Мне нужно выпить для блеска глаз… — затараторила я, хватая вино и делая для храбрости несколько жадных глотков. Не хотелось выглядеть трусихой. Если уж позориться, то без сомнений и с пустой головой.       Хотела ли я танцевать? Очень. Могла ли я отказать Тео? Ни за что. И моя ладонь послушно легла в его руку. Рывок — я испуганно вскрикнула, не заметив, как оказалась на ногах. Тео выдернул меня не только со скамейки, но, что куда важнее, — из пучины тоски. Он поймал мой затуманенный взгляд, подмигнул мне, и я звонко рассмеялась. Как же хорошо! Как же хорошо хотя бы на секунду забыть о предательстве.       — А теперь идите сюда, — он потянул меня к пятачку, освещенному желтым светом фонаря, положил свою ладонь на мою талию, притягивая ближе, и я вздрогнула, уткнувшись носом в его плечо. Глубоко вдохнув аромат цитруса с легкой горечью миндаля, я забылась всего на мгновение, но его оказалось достаточно, чтобы беспричинно улыбнуться. Улыбнуться просто так, просто потому что страдать и убиваться я больше не хотела. От пьянящей пряности закружилась голова и потяжелели веки.       — Шерри, Вы со мной?       — Да-да, конечно, — встрепенулась я и подняла на мужчину задумчивый взгляд. — Подождите, Тео, но как же мы будем танцевать без музыки?       — Знаете, говорят, я неплохо пою, — усмехнулся он. — Могу спеть, если хотите.       — Хочу, — моя ладонь робко прошлась по его плечу, смахнула пушистые снежинки, замерла на груди и вернулась на прежнее место.       — Что-то рождественское?       Я кивнула. Тео притянул меня ближе, увлекая в медленный танец. Я закрыла глаза, утыкаясь в ворот его пальто, замерла в ожидании одной из тех рождественских песен, которые крутят по радио. Что-то про волшебство, звон колокольчиков, хрусткий снег и счастливую любовь. Счастливая любовь... И зачем я только согласилась? Стало тошно, что сегодня мое Рождество совсем не такое, как поется в сладких песнях. Но Тео едва слышно запел, почти зашептал мне на ухо, убаюкивая в своих объятиях. И было в этом что-то тоскливое, печальное, без фальшивого веселья, которого я так боялась.

Все ждут Рождества, Для меня это как первый день Нового года, Что придет и унесет мою грусть прочь.

      Тео не мог не знать, что я хотела этого, хотела, чтобы грусть ушла, чтобы перед глазами не стоял образ девушки, так легко занявшей мое место; чтобы телефон в кармане наконец-то заткнулся вместе с внутренним голосом, умоляющим взять трубку, выслушать пустые оправдания и простить. В уголках глаз защипало, мелкая дрожь прошлась по телу. Нельзя.

Я загадываю желания звездам на Рождество И надеюсь на лучшие дни, Когда уже не будет больно от этих чувств.

      Я зажмурилась, стараясь не разреветься. Тео крепче сжал мою ладонь, погладил по волосам, зарылся в них лицом и выдохнул: — Раз он не отпускает Вас, Шерри, отпустите его Вы. Отпустите, хоть он и дурак.       И я отпустила — заплакала, цепляясь за воротник мужского пальто. Щеки обожгло дорожками слез, с губ сорвался всхлип. Неужели этот год закончится вот так, и я приму его? Приму, потому что другого выбора у меня просто-напросто нет. Ты никогда не полюбишь меня, и не на что тут надеяться. И пускай. Пускай. Пускай без тебя, но сейчас я была не одна. Я танцевала с незнакомым мужчиной на безлюдной набережной, а снег все падал и падал, и не думал прекращать, как не прекращал петь Тео. И от его голоса, пронзительных слов, облеченных в песню, становилось легче. Я не сразу поняла, что поет он уже не о горьком Рождестве — совсем о другом. О том, как прекрасно вокруг, том, что фейерверки никогда не закончатся. О том, что все так, как должно быть.       Тео закружил меня, выпуская из объятий. Желтые фонари, мерцающие снежинки, все в задорном запале заплясало перед глазами, и я потерялась, испугалась, что Тео вот-вот отпустит мою руку, но он снова притянул меня к себе и снова по-мальчишески подмигнул. Слезы еще не прекратились, но едкая, отравляющая тоска унеслась вместе с порывом морозного ветра, оставляя лишь легкую грусть и смущенную улыбку на губах. В груди разрасталось что-то приятное, растекалось теплом, щекоча легкие, и я снова рассмеялась, запрокидывая голову к зимнему небу. Ну и что, что оно без звезд? Ведь вокруг действительно так прекрасно, что замирает сердце.       Но все когда-то заканчивается — закончился и танец. Тео замолк, по-прежнему держа меня за руку. Тепло и спокойствие — вот что мужчина подарил мне на Рождество, сам того не осознавая. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и замер, наблюдая за тем, как я завороженно пялюсь на его губы. Пойманной с поличным, мне уже было не поднять глаз. Я не хотела его целовать, но на секунду представила, что на его месте мог быть тот, к кому стремилось мое сердце. Стремилось до сегодняшнего дня.       — Какие у Вас планы назавтра, Шерри? — спросил Тео, разжимая пальцы, и моя рука безвольно упала. Ну вот, я снова оставалась одна.       — Рано утром у меня самолет в Бристоль, — пожала я плечами, рассеянно уткнувшись себе под ноги. Мне предстояло очередное прощание, которого совсем не хотелось, и я спрятала руки, помнящие тепло его ладоней, в карманы. — Больше мне здесь делать нечего.       — Так и знал, что Вы англичанка, — просиял он. — Тогда, раз уж Нью-Йорк Вас больше не манит, предлагаю поужинать и выпить бокальчик вина прежде, чем я Вас провожу. Обещаю, вино будет не из супермаркета. Для этого время найдется?       — Для Вас, Тео, найдется время даже в Бристоле, — улыбнулась я в ответ.       — Тогда позвольте, — мужчина выставил локоть, и я ухватилась за его предплечье, готовая к любым приключениям.       Ведь Тео был прав — все стало так, как должно быть, и фейерверк никогда не закончится.