Морок

      У щенка ее глаза. Странно, что он раньше этого не замечал. Порода отцовская, а взгляд Элеаноры — серый, прозрачный, холодный, точно лесной ключ. От этого взгляда заныли зубы, словно и в самом деле довелось хлебнуть ледяной родниковой воды.       — Зря ты пришел, — Хоу растянул губы в усмешке. — Мог бы еще пожить.

***

      — Да уж, здорово ты сглупил, друг мой, — Рендон протягивает руку, помогая подняться.       — Мог бы и промолчать.       Брайс распрямляется, досадливо морщась. Рука у леди Элеаноры мак-Энриг оказалась тяжелая, но это полбеды. Куда хуже, что он выставил себя на посмешище на глазах своих и ее людей. Вон, Леонас старательно скрывает улыбку.       — Приношу свои извинения, миледи. — Кусланд склоняет голову. — Мне нет оправданий.       Признаться, Рендон оказался ничуть не умнее друга. Они ждали леди. Совсем забыв, что Морская Волчица взяла на абордаж свой первый корабль в пятнадцать лет. Гадать, сколько ей сейчас, Рендон бы не взялся. Выдубленное солнцем и соленым ветром лицо, на котором серые глаза кажутся слишком яркими, тонкая девичья фигура, и лишь на миг мелькнувшие очертания мышц на полуобнаженных руках дают понять, что она не хрупкая фарфоровая статуэтка, а скрытый до поры в изящных ножнах стилет.       Они ждали леди и ее отряд. Конечно, на войне не носят шелка. Но на Элеаноре просторные штаны, не стесняющие движений, выгоревшая добела льняная рубаха с закатанными почти до плеч рукавами. Волосы скрыты косынкой. Вместо отряда в доспехах и при оружии — трое так же просто одетых мужчин. И разве что клинки за спиной Волчицы выглядят добротной дорогой вещью — но их они разглядели уже после того, как Брайс Кусланд улетел на камни, неосторожно назвав ее «милочкой» и приказав «сбегать за хозяйкой, а то ждать надоело». Синяк будет знатный.       Она смотрит на Кусланда холодно и бесстрастно, чуть склонив голову набок. Потом едва заметно улыбается.       — Что ж... Давайте попробуем сначала.       — Рад встрече, миледи.

***

      — Я же обещал, что мы еще встретимся, — оскалился щенок.       — Что ж, ты сам этого хотел. Обгорелые кости твоих родителей, антиванской шлюхи и ее выблядка остались в Хайевере. Тело твоего брата гниет в Диких землях. А ты ляжешь здесь.       Ледяная гладь взгляда не шелохнулась, словно укол ушел в пустоту.       — Может быть. Но пока я жив.

***

      Забыть, что его кости не гниют у Белой реки вместе с останками тех, кого некому было вытащить с поля боя, невозможно. Помнить, что до сих пор жив только благодаря Кусланду — невыносимо. Из двух друзей один всегда раб другого, хотя часто ни один из них себе в этом не признается. Рабом быть не хочется.       Но Тарлетона Хоу повесили повстанцы и Рендон до сих пор не уверен что смыл пятно с репутации семьи. Уиллиам Кусланд благополучно почил в своей постели… ну не совсем в своей, но все же — мирно и беспечально, а когда Брайс привез тело отца на родину, народ встречал его с почестями. После той раны в живот, полученной у Белой реки, Рендон выздоравливал долго и трудно, и когда вернулся в строй, Брайс уже командовал полком. В битве за гавань Денерима, в день их окончательной победы, Хоу с ополченцами караулил берег на случай, если кто-то из орлесианцев все же высадится. Кусланд сошел с палубы Мистраля бок о бок с Морской волчицей, и обоих чествовали как героев. Трудно быть на равных с тем, кому незаслуженно везет с самого рождения. Все время смотреть снизу вверх — еще труднее.       Сейчас в руке Рендона пальцы леди Элианы Брайланд, преисполненной всяческих достоинств, но бесцветной и пресной. Рядом Брайс ведет в танце леди Элеанору. Фигура заканчивается, пары меняются. В ладонь ложится рука Элеаноры, затянутая в тончайшее кружево перчатки. Дыхание перехватывает, а вежливая придворная улыбка против воли растягивается до ушей. Шаг-два-три, подскок, шаг, два, три, поворот, шаг, два, три, четыре, упасть на колено, обвести ее кругом, подняться… Сердце колотится в горле, кровь стучит в висках. Шаг-два-три, поклон, фигура заканчивается, пары снова меняются. Леди Элиана сияет. Влюблена в него, будто кошка, но что ему до того, когда все мысли о другой?

***

      — Но что с того? — ухмыльнулся Хоу. — Да, пока ты жив, последыш, никому не нужный и всеми забытый. Даже если каким-то чудом ты уйдешь отсюда — что останется в твоей жизни? Гоняться за порождениями тьмы, чтобы, в конце концов, сдохнуть где-нибудь под землей, когда тварей окажется больше? Твой род мертв, и ты уже мертв, хоть пока говоришь и дышишь.

***

      В бальной зале слишком много людей и не жалеют свечей, кое-кто из затянутых в корсеты дам уже в обмороке. Рендон не носит корсета, но дышать действительно становится тяжело, затылок ломит. Он выходит в дворцовый парк — от свежего воздуха начинает кружиться голова, и чтобы не упасть, он устраивается на первой попавшейся скамейке. Главное, не слишком внимательно вглядываться в темноту под деревьями, шорохи и шепотки доносится со всех сторон.       Поэтому Рендон бездумно таращится вдоль аллеи. От дворца идут двое, и он успевает узнать обоих по очертаниям фигуры и манере двигаться, прежде, чем становятся видны лица. Оба молчат, и Хоу чудится неловкость в этом молчании, он сдвигается глубже в тень.       — Я должен уехать, — говорит, наконец, Брайс.       При виде того, как она на миг опускает голову, нутро словно сжимает когтями. Рендон заставляет себя вдохнуть. Ничего, с глаз долой… а уж он-то постарается, чтобы и из сердца вон.       — Надо восстанавливать тейрнир, одному создателю ведомо, что там творится сейчас. Но…       Брайс замолкает, молчит и Элеанора.       — Я не хочу уезжать. Не могу. — Он шагает вперед, разворачивается, преградив ей путь. — Я схожу с ума, когда тебя рядом нет. И совершенно теряю голову, когда ты рядом. Не знаю, что делать. Нет, знаю, но…       Рендону становится смешно, настолько сейчас Кусланд не похож на самого себя, уверенного и властного. Кто ж так девушек завоевывает, девушки любят сильных.       — Не говори ничего, — продолжает Брайс. Резко выдыхает. — Ты и без слов умеешь доходчиво объяснить…       И наклоняется к ее губам.       Рендон готов закричать, глядя, как она обвивает руками шею Брайса, прижимаясь к нему все плотнее. Но он только отодвигается еще глубже в тень и молча смотрит.

***

      Щенок промолчал, и Хоу добавил:       — А когда ты окончательно сдохнешь, от твоего рода не останется ни имени, ни памяти. Ничего. Поэтому я уже победил.       Он улыбнулся, в этот раз от души. Сопляк наверняка хорош, раз прошел так далеко. Но за спиной у Хоу — опытный маг и полдюжины гвардейцев, а за спиной у мальчишки эльф и девка, да мабари у ноги готов сорваться по первому слову. Род Кусландов закончится здесь, и от сознания этого хотелось смеяться в голос.

***

      Его попускает, когда Элеонора носит первенца — в расплывшейся огромной самке почти ничего не остается от тоненькой девушки. Она ходит медленно, переваливаясь, неловко перегнув поясницу. Вместе с фигурой округляется и лицо, меняется взгляд: вместо ледяного ключа — искрящийся бесчисленными отражениями солнца весенний ручей. Рендон уезжает, чтобы больше никогда не появляться у Кусландов. И все же возвращается, не в силах забыть.       Он готов отдать что угодно, лишь бы вернуться в те дни, когда они носились по стране втроем. Когда все было просто и понятно: вот друзья, а там враги; когда говорили правду в глаза и не таили камень за пазухой. Но правда давно никому не нужна: Леонас, услышав правду — Рендон женится на его сестре только из-за приданого и связей — каменеет лицом и покидает его дом, чтобы больше никогда не вернуться и ни разу не написать. Сестре он не пишет тоже. Что сделает Кусланд, узнав правду? Пожалеет, наверное. Нет ничего хуже — стать объектом жалости.       Если бы Брайс взбесился, взревновал, отказал от дома — это было бы к лучшему. Рендон сам не понимает, что заставляет его приезжать раз за разом, смотреть, как Брайс хозяйским жестом приобнимает Элеанору за талию, как она улыбается, глядя на мужа. Не понимает, зачем по доброй воле год за годом пьет яд, именуемый ревностью. Но Кусланд наверняка сказал бы что-то вроде «эк тебя угораздило», и предложил бы съездить куда-нибудь развеяться. Вон, хоть в Вольную Марку. Или в Орлей — интересно же, как живут те, кого вы вместе когда-то выпнули из страны под зад. Возможно, перестал бы зазывать в гости, но от дома не отказал бы, безоговорочно доверяя жене. И другу — почему от этого слова так тошно?

***

      Щенок едва заметно пожал плечами.       — Может, ты и прав. Обо мне точно никто плакать не станет, да и героев битвы за Денерим вряд ли кто-то будет помнить поименно уже в следующем поколении. Но кем запомнят тебя? Героем битвы у Белой реки? Или денеримским мясником? Когда я встречу в Тени своих родителей, я смогу смотреть им в глаза, а ты своим?       Хоу снова от души рассмеялся. Сопляк хочет его пристыдить? Нытьем про Создателя?

***

      Иногда Брайс начинает ныть, и Рендону хочется взять его за грудки и хорошенько встряхнуть: опомнись, человече! У тебя богатейшие земли, даром что когда-то они принадлежали семье Хоу. У тебя красавица жена, и по тому, как она на тебя смотрит — до сих пор! — любому ясно, что она не закатывает тебе скандалы по поводу и без, как это делает Элиана, а значит, у тебя нет повода поднимать на нее руку. У тебя два сына, похожие на тебя, словно вас троих отливали в одной форме, а вот насчет своих Рендон не уверен… Но он лишь вежливо улыбается, сочувственно кивает, слыша про неурожай, качает головой, когда узнает, что Элеонора снова взяла Мистраль и отправилась погостить к отцу, оставив мужа скучать, и смеется, слушая об очередной проказе мальчишек. Только стискивает зубы, на миг отвернувшись. Один всегда раб другого. Он устал быть рабом.       Он не копается в чужой переписке специально — просто Брайс, проведя в кабинет, не дает себе труда прикрыть недописанное письмо, а читать вверх ногами совсем несложно. Кусланд пишет Геррину, рассказывает о недавней поездке в Орлей, мимоходом упоминает об интересе императрицы к королю Кайлану, поддакивает сожалениям Эамона по поводу отсутствия наследников у его племянника. Обычные сплетни, ничего такого, о чем бы давно не шептались — один на один, без свидетелей. Но Рендон не может отделаться от мысли, что слишком неосторожно доверять такие слова бумаге. Слишком тонка грань между сплетнями и изменой.       Он ничего не говорит вслух. Просто перехватывает гонца. Письмо ложится в шкатулку под замок, тело гонца исчезает в морских волнах. Даже если найдут — кто поймет, проломили ему череп при жизни, или после смерти волны разбили о камни. Рендон пока не уверен, что именно он будет делать. Возможно, и ничего. Просто приятно знать: стоит показать это письмо кому нужно, добавив пару правильных фраз — и Кусланду конец, как бы высоко он сейчас ни взлетел.

***

      — Я смогу смотреть в глаза своему отцу, — ухмыльнулся Хоу. — Уничтожив род того, кто его повесил. Думаю, эрла Тарлетона это порадует. Думаю, он повеселится вместе со мной, когда я расскажу: последнее, что видел твой отец в этой жизни — как твоя мать целует мне сапоги.       Щенок рассмеялся.       — Морская Волчица, дочь Морского Великана? Ты считаешь меня глупцом, способным в это поверить? Или сам настолько безумен, чтобы мечтать о подобном?       Столько презрения прозвучало в его голосе, что лицо Хоу налилось кровью. Он потянул из-за спины клинки.

***

      Победа пахнет гарью и кровью. Рендон перешагивает через тела. Кто-то в доспехах и при оружии, кто-то, как антиванская девка с пащенком — в чем из постели выскочили. Кусландов — ни старших, ни младшего — не видно. Впрочем, он бы удивился, если бы те дали себя зарезать прямо в спальне. Хотя пока Хоу не собирается их убивать. Они нужны живыми. Вздернуть щенка на дыбу при родителях — и подпишут что угодно. И все будет так, как нужно. Хайевер вернется семье Хоу, он сам станет героем, разоблачившим гнусного предателя. Логейн, наконец, избавит свою дочь от Эамона, который слишком много о себе возомнил. Да и Кайлан, наверное, будет рад сбросить поводок. Если бы не королева, Эамон вертел бы мальчишкой, как хотел, не зря ж так старается избавиться от нее. Словом, все получат, что хотят. Кроме Кусланда, но тому пора бы и честь знать. Тридцать лет… да какие там тридцать, с самого рождения он получал все, что хотел. Родословную, славу, почести, земли… Элеанору. Рендон устал, смертельно устал быть вечно вторым.       Лишь бы они не успели сбежать. В Башне Бдения есть потайные ходы, и в Хайевере они тоже наверняка есть. Впрочем, Брайс скорее гордо погибнет, чем побежит. А Элеанора… Рендон вдруг понимает, что не знает ответа. Совершенно не может предсказать, как бы она поступила.       Она не побежала. Когда Рендон приходит в кладовку у кухни — неужели ход начинается там, где бывает только прислуга? — Элеанора сидит, прислонившись к стене и норовя завалиться на бок. Одна рука висит плетью, кисть второй выгнута под неестественным углом — видимо, вывихнули, обезоруживая. Доспех пробит в нескольких местах, залит кровью, как и лицо. Крови так много, что Рендон успевает испугаться — не умирает ли — но потом видит тело Брайса и понимает, что Элеанора обнимала его, уткнувшись лицом в грудь. Перед тем, как встать в дверном проеме с оружием в руках.       — Где Айдан? — рычит Рендон, нависая над ней.       Она пожимает плечами.       Он присаживается рядом, берет вывихнутую кисть. Дергает, вправляя. Элеанора не кричит — только стискивает зубы так, что на лице на миг взбухают желваки.       — Где? — повторяет Хоу.       В этот раз она не дает себе труда даже пожать плечами. Только смотрит в глаза — взгляд прозрачен и холоден, словно нет ран, не лежит рядом тело человека, с которым прожили почти три десятилетия, и не ее дом залит кровью. Рендону хочется закричать, ударить наотмашь, чтобы стереть это надменно-ледяное выражение. Он жестко хватает ее за подбородок, так что лицо становится совсем близко — и вдруг понимает, что все эти годы не видел ее по-настоящему. Перед ним седовласая женщина — морщины вокруг глаз, складки у рта. Наверное, все еще красивая, была бы красивой, если бы перед внутренним взором не вставало лицо той, совсем юной Морской Волчицы. Прежним остался лишь взгляд — и больше ничего.       Он все-таки бьет ее по лицу — наотмашь, со всей силы, бьет не женщину, но морок, которым он бредил тридцать лет. Заставляет себя распрямиться и отвернуться, потому что иначе ударит еще и еще, пока бить станет некого. А она ему нужна живой. Со щенком было бы проще, конечно, теперь придется повозиться.       — Перевязать, в оковы и с собой, — бросает он своим людям. — И если кто-то еще остался из рыцарей или домочадцев — тоже с нами.       Наутро его будит капитан — бледный до зелени и отчаянно трусящий. Рендон идет за ним и долго смотрит на безмятежное мертвое лицо, залитую кровью шею, рану в ямке между ключицами, и длинную деревянную шпильку, вынутую из скрученной в узел косы.

***

      Брайса убили его люди, Волчица ускользнула из рук, но щенок пока жив. У сопляка ее глаза и ее улыбка. Хоу сотрет их из мира, чтобы и сама память исчезла. Своими руками. Он коротко крикнул, отдавая команду людям, и ринулся вперед.