Кто ты?

      Мари-Анж, пригнувшись, взбежала на крыльцо трактира, прикрыв голову растянутым в руках шейным платком, что, конечно же, было бесполезно: тонкая ткань промокла насквозь и оказалась неспособна защитить пышные волосы от воды. Утром, исполнив просьбу мадам Каррер и передав от неё записку плотнику, для которого у хозяев гостиницы накопилось немало работы, она решила прогуляться. Узкая извилистая тропинка, едва различимая в высокой осоке, увела её в сторону от поселений на одно из каменистых плато, уступом нависающих над песчаным берегом. Первые капли дождя девушка приняла за брызги морской воды, во множестве долетавшие до неё, когда очередной пенящийся гребень разбивался о скалы. Опомнившись, Мари-Анж поспешила вернуться, но не успела: ливень промочил её до нитки, когда она уже бежала по главной дороге, превратившейся в сплошную лужу с доходящей до щиколоток мутной водой. Детские годы Мари-Анж прошли в тихом, безлюдном пригороде Монреаля. Рядом с её отчим домом величественно и важно нёс свои воды Святой Лаврентий, и одним из немногочисленных развлечений маленькой непоседливой девочки было навязаться в компанию к местным рыбакам, которые в любую погоду ходили на своих небольших лодках вдоль заросшего камышом пологого берега. Но, хотя ей и случались наблюдать там сильные волнения, всё же это не шло ни в какое сравнение со штормом в бескрайнем Французском заливе. От вида бурлящей тёмной воды, поднимающейся гигантскими волнами под грохот разверзающихся небес, и бросающейся всей своей необузданной силой на прибрежные камни, захватывало дух. И как только в такую бурю стоящие в бухте корабли смогут уцелеть? Девушка перекинула через плечо влажные волосы, обхватила их обеими руками и, туго закрутив, выжала на блестящие ступени. Как было бы здорово сейчас усесться поближе к очагу и, завернувшись в пушистый плед, выпить горячего грога! Обеденный зал на первом этаже гостиницы был полон посетителей. Табачный дым от многочисленных трубок клубился колечками вокруг подвешенных под потолком светильников, а пламя горящего камина бросало красноватые отсветы на загорелые лица моряков, делая их похожими на краснокожих индейцев. Гул множества голосов напоминал жужжание насекомых в жаркий летний полдень. Однако при появлении мадемуазель дю Лу все разговоры разом стихли, постояльцы повернули головы в её сторону, старый матрос вынул изо рта трубку, кто-то присвистнул. Что ж, им было от чего потерять дар речи. С девушки струйками стекала вода, промокшее насквозь платье прилипло к стройному телу, волосы вились колечками вокруг нежного овала лица и отливали золотом в матовом свете сальных свечей, а светлые глаза с длинными густыми ресницами сияли как изумруды. Она оглядела таверну и улыбнулась, заметив за одним из столиков Кантора де Пейрака. Кузен приветливо помахал ей рукой. Девушка грациозно откинула за спину длинные волосы и, не обращая внимания на пристальные взгляды, нацеленные на неё со всех сторон, направилась прямо к нему. Кантор обедал не один. Рядом с ним, придвинув к себе блюдо с зажаренной в медовой корочке курицей и горкой запечённых томатов, сидел невысокий, слегка полноватый мужчина с румяными щеками и хитрыми живыми глазками, которые, стоило ему увидеть Мари-Анж, возбуждённо заблестели. Подле него на высокой табуретке примостился светловолосый мальчик лет десяти. Он в задумчивости гонял по тарелке маленькую помидорку, подталкивая её обглоданной до белизны косточкой. По яркому пурпурному жюстокору, обилию кружев на воротнике и манжетах незнакомца, а также по немного потрёпанному ветром, но всё ещё напудренному парику, что сушился за его спиной на спинке стула, Мари-Анж сделала вывод, что перед ней некто весьма значительный и, вспомнив о правилах приличия, присела в реверансе. Спутник кузена сразу же проворно вскочил и бросился ей на встречу: – Бог мой, что я вижу?! – воскликнул он и, галантно поклонившись, поцеловал её руку. – Ну что за место, это Голдсборо? Куда ни глянь – одни красавицы! Разрешите представиться – маркиз де Виль-д’Авре! А вы, должно быть… – он перевёл хитрый взгляд на Кантора. Младший Пейрак также поднялся и поприветствовав сестру, накинул ей на плечи свой тёмно-коричневый плащ. Завернувшись в толстую, но вместе с тем удивительно мягкую ткань, она почувствовала умиротворение, как от объятий близкого человека. – Это моя кузина, мадемуазель дю Лу, – сказал Кантор прежде, чем Мари-Анж успела открыть рот. – Ах, стоило догадаться! – маркиз выглядел чрезвычайно довольным. Он разглядывал новую знакомую с таким пристальным вниманием, что она даже слегка покраснела. Впрочем, виной этому могло стать и мягкое тепло длинного плаща. – Вы похожи, как брат с сестрой. Это изумительно! Знаете, а вы ведь удивительным образом имеете сходство с матерью этого юного вельможи, – продолжил Виль-д’Авре, в то время как Кантор помог ей усесться на стул с высокой спинкой и дал указание средней дочери Каррер, прислуживающей в зале, принести ещё одну порцию горячего за их стол. Мари-Анж с трудом удержалась, чтобы досадливо не поморщиться. Почему-то людям казалось, что девушке должно быть лестно слышать нечто вроде: «Ах, до чего вы похожи на госпожу Анжелику!», «Такой цвет глаз есть лишь у двух женщин на всём белом свете» или «Ваша красота может сравниться разве что с красотой нашей графини». Когда Жослен дю Лу, погладив нежную розовую щёку Мари-Анж, сказал ей, что она напоминает его сестру, она испытала гордость, словно по-настоящему стала частью древнего рода, потомком которого был её отец. Но изо дня в день слышать подобное из уст совершенно чужих людей… Мари-Анж казалось, что, произнося это, они словно утверждают «Тебя нет. Ты всего-навсего молодой портрет уникальной женщины». Отчего-то дю Лу была уверена, что Анжелику с ней не путали. Вряд ли кто-то по ошибке мог назвать мадам де Пейрак мадемуазелью. Хотя это было бы, наверное, презабавнейшим зрелищем! От развития этой темы её избавило появление Жюли, несущей поднос с жареной индейкой, бутылкой ликёра из местных трав и тремя бокалами. Мари-Анж благодарно улыбнулась дочери Каррер. За время её пребывания в Голдсборо она успела подружиться со всем семейством и частенько помогала им, особенно вечерами, когда постояльцы расходились по комнатам, оставив после себя уйму грязной посуды и горки пепла на полу и скатертях. – А знаете, что только что пришло мне в голову? – маркиз с аппетитом обгладывал куриную ножку. Мари-Анж никогда бы не подумала, что руками можно есть с таким изяществом. – Вам обязательно нужно посетить Францию! Поверьте, ваша красота не останется там незамеченной! Ну а протекция семьи де Пейрак, чьей родственницей вы являетесь, – это сейчас лучшая рекомендация во всех парижских салонах! Что скажете, Кантор? Может быть, возьмем вашу кузину в Париж? Вы ведь, как я уже слышал, оседлой жизни предпочитаете как минимум раз в год пересекать океан? – Как и вы, – немедленно парировал Кантор и добавил, задумчиво посмотрев на Мари-Анж, которая застыла, не донеся до рта ложку, – не знаю, право, будет ли ей в радость салонная болтовня. После свободы Америки первое время там может не хватать воздуха. – О, какие пустяки, – Виль-д'Аврэ вытер блестящие от жира губы салфеткой и сделал большой глоток ликёра. – Разве можно в вашем возрасте мечтать о чём-то большем, нежели знакомство с высшим обществом Франции? И не смейте даже возражать мне, – он нарочито сердито покосился на Кантора, – будто бы жечь костры с индейцами и чистить рыбу в туче москитов может быть интереснее, чем слушать виолу Маре, оперы Люлли или смотреть "Федру" Расина. Вообразите Версаль: утопающий в сочной зелени парка дворец с высокими стрельчатыми окнами и пилястрами; бальные залы, своды которых расписаны фресками, а стены украшены лепниной! А чего стоит зеркальная галерея Ардуэн-Мансара? Можете ли вы только представить себе, что вся мебель в ней сделана из литого серебра? Затем Виль-д'Авре пустился в пространные описания жизни и быта королевских придворных и фрейлин, с их шумными развлечениями, коварными интригами и порой откровенными безумствами. Где-то там, далеко за океаном кипела, бурлила и вертелась в сумасшедшем танце совсем другая жизнь! До сих пор ещё не утратившая живого детского воображения, Мари-Анж как будто перенеслась в далёкий красочный мир. Она мчалась по булыжным мостовым в грохочущей карете с золотыми гербами и звонкоголосым кучером на козлах, кружилась в пене многослойных юбок, стуча каблуками по мраморным плитам залов, ослеплённая тысячами свечей в витых канделябрах, оглушённая королевским оркестром, опьянённая винами всех сортов и дурманящим ароматом французских духов! – Однако, у вас превосходный аппетит! – неожиданно изумлённо воскликнул маркиз. Мари-Анж даже не заметила, как, заслушавшись, опустошила целую тарелку. – Вижу жизнь, подобная той, которую я так искренне восхваляю, приходится вам по вкусу? – Признаюсь, я размышляла об этом раньше, когда мой отец вспоминал свою жизнь в Старом Свете, но, что скрывать, ваши рассказы побуждают немедленно броситься в порт и, прихватив с собой лишь смену белья, любой ценой пробраться на первый же отплывающий корабль, – и Мари-Анж звонко рассмеялась. – Есть и другая сторона этой начищенной вами до блеска медали, – спокойно вставил Кантор. Выглядел он при этом таким серьёзным, что на фоне жизнерадостного маркиза, казался много старше своих лет. – Ах, бросьте, – Виль-д’Авре махнул рукой и бросил обглоданную куриную косточку в высокую урну, специально приспособленную для этих целей, – вы вечно всё видите в чёрном цвете. А между тем жизнь прекрасна! Кто станет с этим спорить? Просохнув и окончательно согревшись, полная впечатлений от рассказов маркиза, Мари-Анж отправилась к себе. В холле её догнал Кантор. Он окликнул её и увлёк в небольшую нишу под лестницей, где мадам Каррер держала бочонок с соленьями для ужина. Там они смогли уединиться, оказавшись невидимыми для других посетителей. Мари-Анж чувствовала на своей щеке тёплое мужское дыхание. Лицо молодого человека было скрыто тенью, света от люстры едва хватало, чтобы слабо осветить его красиво очерченные губы. – Я должен сказать тебе кое-что важное. – тихо произнёс Кантор. От него пахло морской свежестью и корабельной смолой. – Будь осторожна с этим Сваммердамом. Мари-Анж посмотрела на кузена с удивлением: – Я не понимаю тебя, Кантор. – Просто запомни: он опасен, – и, видя недоверие в её распахнутых глазах, пояснил, – тебе не стоит заводить с ним дружбу. Я пока не могу объяснить всего, но я волнуюсь за тебя. Он и впрямь выглядел взволнованным. Его забота тронула девушку, хотя она совершенно не поняла, к чему эта таинственность и что такого опасного может скрывать обычный провинциальный доктор, случайно оказавшийся в чужой стране. – Спасибо, – произнесла она ласково, – спасибо, что беспокоишься обо мне. Но поверь, я уже неплохо разбираюсь в людях и не дам себя в обиду. Она стянула с плеч плащ, который до сих пор укрывал её от сквозняка, гуляющего по первому этажу, протянула его кузену и боком проскользнула на лестницу. Поднявшись на несколько ступенек, она оглянулась на Кантора, который по-прежнему стоял внизу и провожал её внимательным взглядом. Переступив порог комнаты, Мари-Анж привалилась спиной к тёплой деревянной двери, а мгновение спустя со стоном повалилась на кровать. Небо за окном посветлело, дождь перестал лить, как будто в небе кто-то проделал дыру, и его капли уже более ритмично забарабанили по крыше. Она испытывала необъяснимое волнение – то ли от захватившего её желания отправиться в Париж и самой увидеть короля, Версаль, и всё то, о чём с таким восторгом говорил Виль-д'Авре, то ли от непонятных предостережений Кантора, на которые так хотелось махнуть рукой, а, может, всему виной было то томительное чувство в груди, которое время от времени охватывало её, и усиливалось от близости крепкого молодого мужского тела. С тех пор, как её детская фигурка только начала приобретать женственные очертания, предложения о замужестве посыпались на семью, как из рога изобилия. Но чем больше их поступало, тем меньше Мари-Анж привлекала перспектива вступления в брак. И дело было вовсе не в том, что она категорически отвергала идею благословенного церковью союза или излишне дорожила своей свободой. Сыновья колонистов, просившие её руки, казались ей одинаково скучными. Всё, что занимало их мысли, это стремление обогатиться за счёт торговли шкурами или схватки с воинственными ирокезами. Свою жену они видели прежде всего добросовестной хозяйкой и многодетной матерью, готовой посвятить всю свою жизнь взращиванию новых поселенцев. Подобное будущее нагоняло на Мари-Анж неизменную тоску и желание во что бы то ни стало избежать уготованной ей участи. Жизнь девушки в Голдсборо протекала удивительно спокойно. Денег, которыми снабдил её перед отъездом отец, пока хватало. Да и Мадам де Пейрак пообещала, что окажет ей в случае необходимости материальную помощь, наряду с любой другой, какая только ни потребуется юной родственнице. До сих пор Мари-Анж не нашла себе занятия по душе, но это не слишком её тяготило. Она уделяла время всему понемногу, потому что её деятельная и непостоянная натура не терпела рутины, равно как и безделья. Помощь Каррерам с их повседневными заботами в трактире, уход за огородом и домашними курами, вязание шарфов, ставших очень популярными среди моряков, и даже сбор целебных трав для госпиталя тётушки – всё это и многое другое составляло её ежедневные хлопоты. Когда-то давно матушка Буржуа предрекала ей удивительную судьбу, полную опасностей и приключений. «От такого непоседливого эльфа, как вы, всегда следует ожидать чего-то непредсказуемого» – говаривала она после очередной проделки своей воспитанницы. Однако её пророчество пока не сбылось. И каким бы туманным и неопределённым ни представлялось девушке собственное будущее, в настоящем она лишь мирно плыла по течению. Как знать, куда оно её приведет? Видимо, Мари-Анж задремала, убаюканная шумом дождя, потому что неожиданный резкий звук, донёсшийся из соседней комнаты, заставил её подскочить на постели и распахнуть глаза. Судя по всему, там что-то разбилось, но девушка не могла отделаться от чувства, что перед этим слышала короткий вскрик и удар о стену. Она быстро выбежала в коридор и постучалась к Генри. Он не открывал. Дю Лу схватилась обеими руками за ручку и начала её трясти. Дверь оказалась не заперта, и девушка ввалилась внутрь. Сваммердам стоял у стола с отрешенным и немного безумным выражением лица. В дальнем углу валялись осколки стекла, а стена и пол были забрызганы водой. – Что случилось? – испуганно спросила Мари-Анж. Генри несколько раз моргнул, приходя в себя, и ответил обычным равнодушным голосом: – Я разбил графин. Они оба несколько мгновений рассматривали небольшую лужицу со сверкающим стеклом посередине. – А зачем? – спросила Мари-Анж. Генри молчал. Видимо, ему не хотелось вдаваться в подробности. Наконец он вздохнул и ответил: – Вода была невкусной. Вот я и… Его странная ложь и невозмутимость, с которой он её произнёс, позабавили девушку. Она тихонько хихикнула и заметила, что Генри тоже усмехнулся. – Чем обязан вашему визиту? – спросил он, хоть по нему не было заметно, что его раздражает общество незваной гостьи. – Мне захотелось воды, – весело заявила Мари-Анж. – Воды больше нет, – с той же улыбкой ответил Генри и развёл руками. Мари-Анж подумала, что продолжать этот нелепейший диалог она готова до бесконечности. Она обвела комнату взглядом, подыскивая, что ещё глупого можно было бы брякнуть, чтобы услышать в ответ такую же несуразицу. Её взгляд привлекла стопка ветхого пергамента на краю стола, особенно её заинтересовал превосходно выполненный крупный рисунок жука на верхнем листе. Приблизившись, Мари-Анж рассмотрела подпись в правом нижнем углу: «Сваммердам». – Вы пишете книгу, Генри? – изумлённо спросила она. – Нет, – он покачал головой, – это рукопись Яна Сваммердама* – моего… отца. От Мари-Анж не укрылась небольшая заминка в его ответе. – Отца? – переспросила она тихо. – Точнее, человека, которого я принял, как отца, – Сваммердам осторожно погладил кончиками пальцев немного обтрёпанный край пожелтевшей страницы. – А ваш родной отец? – Мари-Анж чувствовала, что задает очень личный вопрос, но ей вдруг стало по-настоящему интересно узнать, как можно больше о своём… Друге? – Мир устроен так, что человек не всегда знаком со своим настоящим отцом, – эта фраза в устах прочих людей прозвучала бы трагически проникновенно, но Генри умудрился сказать её таким обыденным тоном, словно это была не более, чем всем известная истина. – Я думаю… По крайней мере, мне говорили, что я незаконнорожденный потомок знатной фамилии. Я никогда не видел своего отца, а уже будучи в сознательном возрасте, узнал, что он был осуждён за сделку с дьяволом и сожжён на костре вскоре после моего рождения. Сумрак в комнате постепенно рассеялся, тёмные углы осветил бледный свет незашторенного окна, и спасшийся от дождя мотылёк беспокойно застучал крыльями о деревянную раму. Генри некоторое время молчал, рассматривая потолок, местами покрытый пятнами сажи от коптящей свечи. – Мать, дорожившая своей репутацией, предпочла не афишировать факт моего появления на свет, а отец успел позаботиться о том, чтобы я не испытывал лишений и получил достойное воспитание, – продолжил он тем же спокойным голосом. – Я рос бок о бок с юными вельможами, впитывая их манеры, становясь похожим на них, но так и не был принят знатью, не удостоили меня и фамилии. В возрасте двенадцати лет, когда мой опекун умер, я переехал к месье Сваммердаму, проживавшему в Амстердаме. Почему к нему? Возможно, став очередным знакомым моей матери, он показался ей чем-то похожим на меня. Его приверженность науке, наблюдательность, стремление докопаться до истинной сути вещей в чём-то перекликались с моей любовью к чтению, усидчивостью и желанием учиться. Впрочем, он мог просто оказаться в нужном месте и в нужное время. А причины, по которым мать хотела выслать на время меня из страны, могли быть и иными. Так или иначе, этот небогатый, одинокий человек, не имевший собственных детей, и ведущий весьма скромное существование на средства своего престарелого отца, взял меня к себе помощником и учеником. Знаете, – Генри тепло улыбнулся, – он был одержим насекомыми. Мог часами сидеть, не шевелясь, под палящим солнцем, чтобы проследить, как сбрасывают свою шкурку подёнки. И я сидел вместе с ним… Многие считали его сумасшедшим, а я восхищался упорством, с которым он мог отринуть суету повседневной жизни и углубиться в созерцание того, что имело для него первостепенное значение. У меня так и не вышло приблизиться к его гению, я слишком приземлён для этого. И в какой-то момент предпочёл практику теории. Что ж, он и в этом мне помог, определив меня с помощью своих связей в Лейденский университет, который он сам окончил. Там я получил медицинское образование, после чего отправился в путешествие по странам Африки, а когда вернулся, отец уже заканчивал книгу. Мари-Анж слушала с волнением, даже не заметив, что прижала руки к груди. Её почему-то очень потряс не столько сам рассказ, сколько светлое выражение лица Генри, пока он говорил. Нет, Кантор ошибается! Человек, сердце которого способно на такие чувства, не может оказаться подлецом! – Увы, с возрастом месье Сваммердам, как и многие талантливые люди, сделался слаб рассудком, – Генри вновь оглянулся на рукопись, – ему стало казаться, что в своём стремлении понять суть природы он посмел сравнить себя с Богом. Отец хотел сжечь все свои труды, но я спрятал пергаменты. Мари-Анж, ловившая каждое слово, обратила внимание и на то, что о своём опекуне молодой человек говорил в прошедшем времени. – Ян Сваммердам скончался позапрошлой зимой, – подтвердил её догадку Генри, – а я покинул Голландию и предпринял поездку по Европе. Ну а теперь, если мне посчастливится добраться до Гарварда, возможно, я смогу найти учёных, кому небезразлично наследие этого великого человека. Отец не принял католичество, а потому во многих европейских странах отношение к нему и его работе предвзято. – Вы за этим хотите ехать в Новую Англию? – Отчасти да. – Знаете что, – Мари-Анж шагнула к нему и положила руку на скрытое чёрным камзолом предплечье, – графа де Пейрака многие считают если не учёным, то крайне образованным и умным человеком. Он очень богат и влиятелен. Почему бы не обратиться к нему? Уверена, он бы смог помочь издать этот труд! Генри нервно дернул плечом, сбрасывая её руку, и задумчивое выражение его бледного лица сменилось на жёсткое и безразличное. – Не стоит ни о чём просить месье де Пейрака, – резко бросил он, – то, что у нашего с вами общего покровителя достаточно золота, чтобы воплотить в жизнь любые пожелания своих подданных, не означает, что следует обращаться к нему по малейшему поводу. – Вы правы, – смущённо согласилась Мари-Анж, про себя подумав, что для выросшего в бедности, не имеющего титула сироты Генри Сваммердам обладает чересчур болезненным чувством собственного достоинства. – А ваша мать жива? – осторожно спросила она, стремясь увести беседу подальше от опасной темы. – Нет, – ни один мускул на его лице не дрогнул. Мари-Анж во время всей беседы тщательно следившая за едва уловимой сменой настроений молодого человека, не заметила на этот раз ничего, что подсказало бы ей, что творится в душе Генри при мыслях о матери. Она с нетерпением ждала, что он расскажет о себе что-нибудь ещё, но он молчаливо оглядел унылые стены комнаты, ненадолго задержав взгляд на осколках графина. – Хватит откровений на сегодня, – нарочито небрежно бросил он спустя пару минут, – давайте лучше выпьем чего-нибудь согревающего. В такую погоду нет ничего лучше грога! С этими словами он достал из сундука странный предмет, больше всего напоминающий светильник. Внутри широкой керамической чаши находилась толстая плоская свеча, а сверху устанавливалась чугунная решётка, на которой с легкостью могла поместиться какая-нибудь небольшая посудина. – Моя походная лаборатория, – пояснил Генри, аккуратно поставив на решётку медную кружку, – незаменимая вещь для химических опытов. Он разогрел вино, разбавленное сахарным сиропом, который приготовил на краешке стола, и, обернув кружку полотенцем, чтобы не обжечься, протянул её Мари-Анж. И, хоть в комнате не было ни камина, ни пушистого пледа, а видавший виды нагреватель немного чадил, девушка была уверена, что пьёт лучший грог в своей жизни!

***

У Анжелики уже порядком кружилась голова от выпитого, и она отрицательно покачала головой, когда Полька взялась за новую бутылку. – Я всё ещё надеюсь помириться сегодня с Жоффреем, – пояснила она в ответ на удивленный взгляд подруги, – мне хотелось бы предстать перед ним в подобающем виде. – Эх, всё-таки есть в твоей нынешней жизни моменты, когда тебе не позавидуешь, – Полька с сожалением поставила бутыль обратно на полку, – при таком-то муже и не расслабишься толком. Вечно надо думать, как держать лицо. Анжелика предпочла промолчать. Пусть лучше подруга думает, что Анжелика отказывается от выпивки из-за Жоффрея, чем поймёт, что от её угощения мадам де Пейрак немного подташнивает. Казалось, они поговорили уже обо всём на свете: вместе вспомнили прежнюю жизнь в Париже, Полька помечтала о будущем собственном заведении, где её кулинарные таланты будут оценены по достоинству, перемыла косточки мадам Каррер, которая невыносимо раздражала её своей приверженностью к чистоте, порядку и религиозной ереси, а Анжелика рассказала подруге о тех странностях, что в последнее время тревожили её размеренную жизнь. Пойло Аристида затуманило Анжелике разум и развязало язык. Это было единственное объяснение её откровенности. Она почти сразу пожалела о том, что посвятила Польку в историю с таинственными покушениями, но было уже поздно. Мадам де Пейрак в глубине души надеялась на то, что раскрасневшаяся от выпитого и уже слегка пошатывающаяся женщина на следующий день не вспомнит и половины того, что услышала сегодня. К тому же Полька всегда умела хранить секреты и можно было быть уверенной в том, что её откровенность не выйдет за пределы этой пропахшей брагой кухни. – Итак, – Полька тяжело опустилась на стул и вытерла краем фартука выступившие на лбу капельки пота, – значит, ты снова перешла кому-то дорогу, но не понимаешь, кому? Анжелика вздохнула и перевела взгляд на окно. Сквозь него уже ничего невозможно было разглядеть – настолько его залил дождь. – Раз мы пока не можем понять, кому с этого будет выгода, попробуем поразмыслить над тем, кто имел для этого возможности, – Полька опёрлась локтями о столешницу и стала напоминать напыщенного полицейского, только в юбке, ведущего дело о пропавшем у цирюльника парике. – Жоффрей уверен, что это не могло случиться в Голдсборо, – сказала Анжелика. – И он прав! – воскликнула Полька, со значением подняв вверх палец, – Дырявый Живот жаловался на то, что его, честного торговца, не пустили на палубу ни одного из графских судов. Вооруженная охрана там дежурит даже ночью. А он всего-то хотел предложить уставшим людям немного горячительных напитков, – она сокрушенно покачала головой. – Тогда выходит, что Жоффрей вёз яд через океан… Что это? Послание от старых «друзей»? – сказав это, Анжелика попыталась представить, как некто, злорадно усмехаясь, впрыскивает отраву в изящный флакончик, затем вкладывает его обратно в шкатулку и, спустя несколько минут, учтиво раскланивается с графом де Пейраком, возможно, даже просит его передать жене своё почтение. – Мистика, – пробормотала Анжелика. – О! – Полька подскочила на стуле, и Анжелика вздрогнула от её громкого голоса, – это силы зла плетут вокруг тебя свои козни! Вспомни, когда ты в последний раз причащалась? Не предсказывали ли тебе гибель, овеянную ароматами цветов? Она вдруг громко расхохоталась, но Анжелика не могла её в этом поддержать. Ей сразу вспомнилась Дьяволица, и по спине пробежал холодок. «Она мертва, – несколько раз повторила про себя Анжелика, – мертва, её тело надежно сокрыто в земле, а проклятую душу забрала преисподняя!». – А Гийметта ничего не говорила о том, куда ещё не следует ходить твоему супругу? – не унималась Полька, утирая выступающие от смеха слёзы. – Может, она запрещала ему посещать парфюмерные лавки? – она прыснула и с трудом смогла закончить фразу. – Нет, – раздраженно ответила Анжелика, – Гийметта говорила, только о Праге. Погоди-ка, – на Анжелику внезапно снизошло озарение, – а ведь ты права! Полька перестала смеяться и перегнулась через стол, мадам де Пейрак сделала то же самое, и теперь две женщины заговорщицки приблизили лица друг к другу. – На острове Орлеан она сказала, что Жоффрей не должен ездить в Прагу. Она не объяснила, почему. Колдунья не говорила, что его там ждёт гибель. – Возможно, это была только игра воображения, но в эту минуту Анжелике показалось, что пламя в камине вдруг вспыхнуло ярче, а причудливые тени от шкафов и полок зловеще заплясали по столешнице. Следующую фразу она произнесла шёпотом, и собственный голос показался ей потусторонним, – что, если она увидела, как он встретит там врага, мечтающего о МОЕЙ гибели? И этот враг…. – Месье Сваммердам, – закончила за неё Полька. Наступило молчание. За окном всё ещё шумел дождь, но ветер почти стих. Гром гремел уже где-то далеко, гроза отступала. Анжелика сидела, не шевелясь, сраженная своей внезапной догадкой. Действительно, именно с появлением в их краях Генри, с ней стали происходить все эти необъяснимые вещи. Она ведь сразу почувствовала его неприязнь, неспроста в его холодном взгляде ей чудилась скрытая угроза, а улыбка казалась насквозь фальшивой. – Неприятный тип, – озвучила её мысли Полька, – а я, знаешь ли, кое-что понимаю в людях. Никакая учёность не скроет гнилое нутро, вот что я тебе скажу! А на днях, – она снова наклонилась вперёд, так, что её груди, стянутые корсажем, коснулись поверхности стола, – проходя мимо его комнаты, я слышала, как он с кем-то разговаривал и всё повторял: «Оставь меня в покое! Я сам... сам всё сделаю»... – А ты не знаешь, кто там был, кроме него? – поинтересовалась Анжелика. – Да в том-то и дело, что, скорее всего, никого, потому как было около трёх часов ночи, а мадам Каррер бдит порядок в своём трактире похлеще матросов на фрегате твоего меченого! Анжелика не стала спрашивать, что могла делать в коридоре, рядом с комнатами постояльцев, в такое время сама Полька. Намного больше её тревожило, что этот лекарь, вполне возможно, имеет сообщника или же, что ещё хуже, одержим. «Он нехороший. Он приехал, чтобы убить.» – вспомнила она слова Онорины. – Ты должна обо всём рассказать мужу, – уже совершенно серьёзно заключила Полька. Жоффрей…. Теперь, когда он рядом, разве могла она бояться за свою жизнь? О, нет! Одно лишь осознание его близости прогоняло прочь все кошмарные предзнаменования. «Пока он со мной – подумала Анжелика, – я смогу вынести всё, что уготовано мне судьбой!»