Кто ты?

Жизнь в Голдсборо шла своим чередом. Приближалось лето. Жаркие душные дни с влажным, пропитанным солью воздухом, сменялись прохладными с порывистым свежим ветром, шумящим в кронах корабельных сосен и поднимающем вихри песка на причале. С момента приезда Жоффрея де Пейрака прошла только неделя, а в городке вовсю развернулась масштабная стройка. Кроме двухэтажной усадьбы для графской семьи, напоминающей скорее крепость, чем дворец, своими башенками и бойницами, закладывались еще несколько дополнительных укреплений на окраинах, шел ремонт складов, и многие жители, вдохновленные бесконечным стуком молотков, визгом пил и запахом свежесрубленных деревьев, взялись за благоустройство собственных жилищ. Кто-то латал прохудившуюся за зиму крышу, кто-то чинил забор, кому-то вдруг захотелось построить сарай. Анжелика поняла, почему Жоффрей решил пока не возвращаться в Вапассу – слишком много предстояло сделать здесь. Пройдет еще несколько лет, и Голдсборо можно будет смело сравнивать с Квебеком. Анжелика постепенно привыкала к забытому ощущению спокойствия и какого-то размеренного счастья. Привыкала засыпать, уткнувшись носом в смуглую шею и вдыхая запах табака и фиалок. Привыкала, проходя по дороге мимо порта или стройки, слышать надорванный хриплый голос, отдающий распоряжения. Привыкала смотреть, как муж ест приготовленный Тиссо ужин так, словно они во дворце его величества. Привыкала к его глазам, губам, рукам… Днем они виделись мало. У каждого были свои дела и заботы. Но это были их жизнь и их счастье. Вот и в этот раз Анжелика шла одна мимо причала и вздрогнула, когда ей на талию опустилась теплая рука мужа. – Похоже, пришло время и мне встретиться с вашей родственницей, – Жоффрей кивком указал в сторону мола, по которому не слишком твердой походкой шла совсем юная девушка с разлетающимися на ветру светлыми волосами, безумно красивая в лучах высоко стоящего солнца, играющего бликами на безупречно гладком, чуть загорелом лице с идеально правильными чертами. – Вы тоже считаете, что мы похожи? – спросила Анжелика, со вздохом поджав губы. Она намеренно не смотрела на мужа, боясь увидеть в его глазах восхищение, адресованное не ей. – Ни в коем случае, – она услышала в его голосе ласковую насмешку, – вы – редчайшее творение природы. Уникальный экземпляр, если позволите. Но она определенно из той же коллекции. Мари-Анж вышла на песчаный берег и задумчиво огляделась. – Добро пожаловать в Голдсборо, мадемуазель дю Лу, – проговорил Жоффрей, приблизившись и галантно поцеловав хрупкую ручку, – я наслышан о вас и безумно рад познакомиться с вами лично. – Это взаимно, господин де Пейрак, – она присела в неглубоком реверансе, – здравствуйте, тетушка. Анжелика ответила самой доброжелательной улыбкой, на которую только была способна. Ее племянница держалась непринужденно, с интересом глядя на Жоффрея. Анжелика не заметила во взгляде девушки ни тени страха, и это почему-то разозлило ее. Она вспомнила собственные ощущения, когда, будучи ненамного моложе, впервые увидела графа де Пейрака на пыльной тулузской дороге. «Посмотрела бы я на тебя, если бы тебя ему продали, как меня когда-то», – с досадой подумала Анжелика: «Тогда твоей уверенности бы поубавилось!». – Чем же мы обязаны счастью принимать столь очаровательную гостью? – Жоффрей говорил как можно более мягким голосом, чуть склонив голову набок, словно любуясь милым ребенком. – Друг моего отца уехал по торговым делам в Новую Англию и согласился довезти меня до Голдсборо. Я вынуждена искать у вас защиты. – Кто же угрожает вам, прелестное создание? – Все дело в том, что нынешний губернатор обязывает меня к замужеству, ставя таким образом под угрозу мою свободу. – Неужели эта перспектива так вас пугает? – Жоффрей подарил ей одну из самых обворожительных своих улыбок, одновременно нежную и насмешливую, которую так любила Анжелика. Мари-Анж, ни капли не смутившись, кивнула. – Так я могу на вас рассчитывать? – Можете полностью на меня положиться, – с напускной серьезностью ответил де Пейрак. – Сожалею, что пока не могу предложить вам достойного жилья, – добавил он, взяв девушку под руку, – но могу заверить, что мадам Каррер, хозяйка гостиницы в Голдсборо, предоставит вам лучшую комнату. А когда наша резиденция будет достроена, мы будем рады принимать вас у себя, как самую дорогую гостью. Я провожу вас. Перед тем, как увести Мари-Анж с причала, Жоффрей оглянулся и послал жене нежный взгляд, от которого у нее сразу потеплело на сердце. Когда Анжелика подошла к лазарету, где планировала провести несколько часов, экспериментируя с мазями для Онорины, ей навстречу выскочила Северина и выпалила взволнованным голосом: – Как хорошо, что вы пришли! Этот Бернард решил возвращаться к себе в деревню. Я плохо понимаю по-английски, кто-то у него может родить со дня на день… То ли жена, то ли корова… – Дочь, – вставил Генри из-за ее плеча. – Месье Сваммердам поменял ему повязку, – пояснила Берн. – Итак, – Анжелика уперла руки в бока и строго посмотрела на уже натягивающего рубашку англичанина, – что здесь происходит, месье? То, что ваши раны затянулись, еще не значит, что вы можете совершать путешествия за пределы палаты. Немедленно вернитесь в постель! – Исключено, – Шоули помотал головой, – семья нуждается во мне. Не время залеживаться. Северина крутилась вокруг больного, стараясь задержать его физически, вырывая из рук сапоги и пытаясь стянуть с него куртку. Анжелика, загородив собой дверь, доказывала менторским тоном всю абсурдность идеи идти почти час пешком с грозящими разойтись швами. Генри, облокотившись плечом о камин, равнодушно взирал на эту суету. Все аргументы Анжелики разбились о недюжее упрямство охотника-англичанина, но отпустить его одного она не могла. – Я пойду с вами, – решительно заявила она. – Я тоже! – просияла Северина. – Нет, будет лучше, если вы сообщите графу, что я ушла в лагерь Шамплен, – сказала Анжелика, наскоро собирая сумку с медикаментами, которые могли пригодиться в дороге, если бы состояние Бернарда ухудшилось. Англичанин не стал отказываться от сопровождения. Сваммердам остался, чтобы привести лазарет в порядок, а Северина стремглав умчалась на поиски Пейрака. Мистер Шоули, вначале показавшийся Анжелике молчаливым и угрюмым, постепенно разговорился. Он с воодушевлением рассказывал о своей семье. Анжелика могла только удивляться тому, как быстро раскрылся перед ней англичанин, что, как ей раньше казалось, совершенно не свойственно этому народу. Она скоро окончательно запуталась в именах всех его сестер, детей, племянников и кузенов. Они медленно шли по единственной дороге, соединяющей Голдсборо и английскую деревню. Высоко в небе ветви деревьев сплетались ажурным куполом, и просеянный сквозь молодую листву свет, падая на тропинку, придавал мху под ногами оттенок малахита. Слева слышался шум волн, разбивающихся о прибрежные скалы, а справа виднелись поля со светло-зелеными ростками кукурузы. Расхрабрившийся охотник вскоре стал уставать, и нужно было делать остановки, чтобы дать ему небольшую передышку и лишний раз проверить повязки. Анжелика не упускала момента, чтобы еще раз попенять на его упертость, а он, виновато улыбаясь, обещал ей, что, вернувшись домой, непременно еще несколько дней проведет в постели. Пересекавшая их путь речка стала настоящим препятствием. Верхом на лошади ее легко можно было перейти вброд, но пешим путникам приходилось перебираться по скользким крупным камням, которые после весеннего паводка едва поднимались над бурлящим потоком, поэтому переправа заняла втрое больше времени, чем они ожидали. Наконец они добрались до маленькой, загроможденной скалами бухты, за которой виднелись небольшие деревянные хижины с красной черепицей. Солнце уже клонилось к закату, когда они пересекли песчаную отмель и подошли к деревне. Как и предполагала Анжелика, отношение местных жителей к ней было скорее настороженным, нежели радушным. Хоть некоторые и были знакомы с ней лично, и не нашлось бы жителя, не знавшего Жоффрея де Пейрака с лучшей стороны, Анжелика для этих людей оставалась француженкой. Большинство поселенцев, сухо поприветствовав ее, спешили вернуться к своим занятиям. Искренне обрадовались их приходу только Шоули. Бернард представил гостье свою семью и даже попросил осмотреть дочь, которая уже с трудом могла застегнуть накидку на раздавшемся животе. Анжелика пришла к выводу, что счастливого события можно ждать в течение ближайшей недели. Пока она рассказывала сыну англичанина, как именно следует ухаживать за швами, пересекавшими во многих местах спину старшего Шоули, выставляя на прикроватный столик многочисленные баночки и пузырьки, его жена накрыла на стол. Аппетитные ароматы мгновенно напомнили Анжелике, насколько сильно она проголодалась, и приглашение к столу прозвучало как нельзя кстати. Ужин проходил за приятными неспешными разговорами, пока солнце плавно садилось за горизонт. Разомлевшая от тепла и сытости, Анжелика совершенно не хотела пускаться в сумерках одна в обратный путь, и обрадовалась, когда ей предложили остаться в лагере до утра. Но, когда она уже собиралась идти осматривать предложенную ей кровать в одной из спален, во дворе послышалось ржание лошадей. Мужчина, вышедший проверить, в чем дело, – Анжелика уже не могла точно сказать, был ли он родным братом, кузеном или дядей Бернарда, – вернулся в сопровождении слуги Жоффрея – Жана. – Монсеньор прислал меня за вами, мадам, – сказал он, поклонившись. Как она могла забыть, что ее муж – сама забота и предусмотрительность? На улице их ждала пара поседланных лошадей. На одной приехал Жан, вторая предназначалась Анжелике. Она заметила, что кобыла Жана как-то неуверенно ставит переднюю ногу и беспокойно качает гнедой головой. – Проклятая дорога, – сконфуженно сообщил конюший, – она потеряла подкову. К счастью, ваша в полном порядке. Можете спокойно ехать, а я уж как-нибудь дохромаю на своей. – У нас в деревне есть превосходный кузнец, – сообщил хозяин дома, – он мигом перекует вашу лошадку. Только, пожалуй, надо подождать до утра, – он задумчиво посмотрел на красную полосу заката на горизонте, – после обеда мастер любит пропустить несколько рюмочек крепкой настойки, а потому вряд ли сможет удержать в руках инструмент. – Оставайтесь, – Анжелика сжала плечо конюшего, – я отлично знаю дорогу, а вы вернетесь завтра. – Господин граф приказал привезти вас, – покачал головой Жан. – Не волнуйтесь, я все ему объясню. Не калечить же животное! Она легко вскочила в седло и, махнув на прощание рукой, пустила лошадь легкой рысью. Вечерний воздух был свеж и наполнен ароматами цветов, а океан – необыкновенно спокоен, напоминая о себе лишь тихим плеском волн у самого берега. Только спустившийся туман немного нервировал, постепенно скрывая тропинку. Лошадь слушалась превосходно, и, легко преодолев речное русло, Анжелика перевела ее в галоп. Внезапно она начала терять равновесие – седло накренило, а ноги в стременах потеряли опору, – и, повинуясь инстинкту, женщина высвободила их. Она отчаянно старалась остановить лошадь, но та, очевидно, тоже почувствовала неладное и точно взбесилась: она подкидывала задние копыта, пытаясь избавиться как от мешающей сбруи, так и от наездницы. Не реагируя ни на голос, ни на натянутый до предела повод, животное шарахнулось в сторону от тропинки и, перескочив поваленное дерево, выскочило на поле. Анжелика изо всех сил прижала голени к взмыленным бокам и вцепилась мертвой хваткой в уздечку. Кожаные ремешки впились в ладони, раздирая их до крови, ноги свело судорогой от напряжения, ветер свистел в ушах. Поля, затянутые туманной дымкой, вдоль которых днем Анжелика шла почти час, они перемахнули за несколько минут. Мчались ли они в сторону залива или в противоположном направлении – понять было невозможно. Когда, наконец, они ворвались в рощу, окружающую Голдсборо, Анжелике пришлось буквально распластаться, чтобы уберечь себя от хлещущих со всех сторон веток. Огромные силуэты деревьев промелькнули и пропали из виду, выпустив всадницу на открытое пространство. Анжелика, собрав все свои силы, потянула на себя повод в попытке усмирить взбесившееся животное. Лошадь встала на дыбы, заржала и, несколько раз ударив передними копытами, наконец остановилась. Анжелика перевела дыхание и ласково похлопала лошадиную шею: – Ну все, все…, – она спешилась и, осмотрев сбрую, с ужасом увидела, что один ремешок подпруги лопнул, а второй едва держался на узкой полоске кожи. Женщину пробрала дрожь, когда она поняла, что, лошадь едва не потеряла седло во время этой бешеной скачки. Случись подобное, шансов удержаться у Анжелики практически не было. Знакомый пейзаж успокаивал: в сумраке виднелись горящие прямоугольники окон, громада форта возвышалась неподалеку. Оставшийся путь Анжелика вела кобылу в поводу, глубоко вдыхая прохладный воздух. Она сама завела лошадь в конюшню, укрыла ее алой попоной и немного постояла, прижавшись к крупной голове с огромными карими глазами. Когда Анжелика вошла в большой зал форта, превращенный ее стараниями в уютную гостиную, Жоффрей стоял, склонившись над какими-то чертежами, разложенными на столе. Увидев жену, он отложил перо и стремительно подошел к ней. – Что случилось? – спросил он, с тревогой глядя на ее перепачканное платье, порванное в нескольких местах. – Лошадь п…понесла, – запинаясь ответила она. Анжелика вкратце пересказала ему свое небольшое приключение. Пейрак нахмурился. – А вы не заметили в лагере Шамплен никакой враждебности по отношению к себе? – поинтересовался он, осторожно выпутывая из ее растрепавшейся прически застрявшие листочки березы. – Нет, – она покачала головой, а потом задумалась, вспомнив угрюмые лица англичан. – Значит, вы утверждаете, что подпруга лопнула? Я должен это проверить, – он потянулся к висящему на гвозде плащу. – Умоляю, только не сейчас! Уже так поздно, – она положила руки ему на плечи и смутилась, увидев, что испачкала его белоснежную рубашку кровью, – простите. Он повернул ее руки израненными ладонями вверх. – Ободрала о повод, – пояснила она. – Нужно промыть ваши раны. Анжелика не сопротивлялась, когда Жоффрей сам обработал ее ссадины и наложил повязки, – ей приятно было чувствовать его заботу. Уже засыпая, прижавшись к мерно вздымающейся груди мужа, Анжелика почувствовала, что полностью успокоилась. Все случившееся казалось ей не более, чем неприятным стечением обстоятельств, и она была уверена, что скоро о нем забудет.

***

Сидя в своей комнате, Генри Сваммердам вот уже несколько часов не отрывал глаз от книги. Деревянный стол с лежащим на нем внушительных размеров фолиантом, освещенный наполовину оплавившейся свечой, был единственном светлым пятном в окружавшей его со всех сторон ночи. На самом деле, молодой человек уже давно перестал вникать в витиеватое описание процессов кальцинирования различных металлов, лишь машинально переворачивая пожелтевшие страницы. И зачем только он взял у Пейрака этот том, который к тому же уже читал в Праге, правда, в куда более скудном переводе? Пообщавшись с Генри во время их плавания, граф любезно разрешил ему пользоваться своей библиотекой. Удивительно, но Жоффрей де Пейрак не произвел на Сваммердама никакого впечатления: пожалуй, Генри был одним из немногих, у кого таинственный и величественный капитан и властитель Голдсборо не вызывал ни восхищения, ни неприязни – молодому человеку было на него попросту плевать. Когда им случалось переброситься несколькими фразами, обсуждая работу в лазарете или последние открытия в области химии, к которой они оба были неравнодушны, Генри отвечал только из-за необходимости поддержать беседу. А ведь он должен был бы желать ему смерти… Должен. Но не желал. Был только один человек в Голдсборо, которого Генри ненавидел по-настоящему, до дрожи в руках, до тошнотворного привкуса желчи во рту. Ненавидел так, что боялся при встрече броситься на него, как зверь, и собственными зубами перегрызть горло. Но для этого нужно запастись терпением. Он не нападет из-за угла, как какой-то разбойник, нет! Придет час, и они сойдутся в честном поединке. Рано или поздно судьба сама предоставит Генри такой шанс, он это чувствовал… Молодой человек устало потер разболевшиеся глаза и бросил быстрый взгляд на застеленную постель. Как было бы приятно растянуться сейчас на ней, зарыться в мягкие, пахнущие свежестью простыни, и забыться. Вот только он знал, что сон его будет недолгим, и не принесет желанного отдыха. Это началось еще прошлой осенью. Страшные кошмары, жуткие видения преследовали его всякий раз, когда усталость брала над ним верх. Во сне он видел женщину, ту, которую узнал бы из тысячи других. Она то умоляла о помощи, то взывала к состраданию, то отдавала яростные приказы переходящим в визг голосом. Иногда он видел ее в луже крови, иногда она словно парила в небе. И всякий раз боль, одиночество, отчаяние с такой силой сдавливали грудь, что он едва удерживал рвущийся наружу крик. Это выматывало, отравляло жизнь. После каждой ночи он ощущал, как капля за каплей по его жилам растекается яд какой-то магической природы, в которую он не верил, но которая, не считаясь с этим, постепенно завоевывала его душу. Единственным спасением было не давать себе уснуть как можно дольше. До последнего держать глаза открытыми. Пока, наконец, словно налитые свинцом веки невольно не опустятся, и не наступит блаженное забытье. Тогда измученный мозг физически не сможет рождать сновидения и, возможно, удастся проспать часа три. В стеклянной банке на столе громко квакнула лягушка. Генри даже подскочил от неожиданного звука. По всей видимости, он все же задремал. Сквозь матовое стекло на него смотрели большие, ничего не выражающие глаза. Желтоватый горловой мешок раздулся, и противный булькающий звук заставил Генри поморщиться. В дверь комнаты постучали. Было уже поздно, и это не могла быть мадам Каррер – она всегда рано отходила ко сну, сурово разгоняя засидевшихся в таверне постояльцев. Генри открыл. На пороге стояла молодая девушка, с которой Сваммердам познакомился утром, когда старший Пейрак привел ее под руку, точно принцессу, и потребовал у хозяйки трактира лучшие апартаменты для «самой очаровательной мадемуазель Голдсборо и всей Америки». По чистой случайности, самая просторная и светлая комната, выходящая окнами на куст цветущей акации, оказалась соседней с комнатой Генри. Девушка являлась какой-то дальней родственницей де Пейраков, кажется, со стороны графини. Но тогда он не успел рассмотреть гостью и даже не запомнил, как ее зовут. Сейчас он узнал ее только потому, что других женщин среди постояльцев у мадам Каррер попросту не было. Она стояла, зябко поеживаясь и кутаясь в накинутую поверх платья шаль. Ее лицо и фигуру полностью скрывал мрак коридора. – Что вам угодно, мадемуазель? – спросил Генри. – Я вас не разбудила? Я выглянула в окно и увидела, что у вас горит свет, – она кивнула подбородком на его стол, – Простите, если помешала. Не найдется ли у вас лишней свечи? Моя догорела, а где запасные, я не знаю, – она немного застенчиво пожала плечами. – Сейчас поищу, – он подошел к грубо сколоченному деревянному комоду и принялся наугад выдвигать ящики, обшаривая их в темноте. За то время, что он жил здесь, ему не пришло в голову как следует все обследовать и даже вынуть свои вещи из сундука. В глубине последнего нашлась связка сальных свечей. – Вот, – он обернулся. Девушка, между тем, прикрыла дверь и уже задумчиво оглядывала комнату. – А зачем вам лягушка? – она с любопытством заглянула в банку. – Я собираюсь ее разрезать и посмотреть, что у нее внутри, – он ожидал, что после этих слов девушка испуганно закатит глаза и, осенив себя крестом, прочтет ему проповедь о любви ко всякой божьей твари, или, на худой конец, испуганно отпрянет, прижав к груди ладонь, и поспешит попрощаться. Но она удивила его, восторженно воскликнув: – Ой, как интересно! А можно мне посмотреть? Генри даже опешил. Откровенно говоря, он поймал эту лягушку просто так, без каких-либо далеко идущих планов. Уж слишком настойчиво она преследовала его этим вечером, несколько раз выпрыгивая из высокой травы прямо ему под ноги. И, когда он уже подошел к распахнутым дверям трактира, она встретила его кваканьем, усевшись на деревянный порог. – Ну что ж, мадемуазель… – он замялся. – Мари-Анж дю Лу, но можно просто Мари, – засмеялась девушка, – не смущайтесь. Я тоже не помню, как вас зовут. – Генри Сваммердам. Но можно просто Генри, – он улыбнулся. Если бы в этот момент Генри увидел кто-нибудь из тех, кто был с ним немного знаком, он бы поразился тому, каким ласковым светом заискрились его тусклые глаза. Но для Мари-Анж это была самая обычная теплая улыбка. – Ну что ж, приступим, – дю Лу смело запустила руку в банку. – Вы понимаете, что нам придется ее убить? – осторожно заметил Сваммердам, наблюдая за попытками девушки ухватить скользкое тельце. – Разумеется, – она кивнула и от напряжения закусила нижнюю губу. – Откуда столько жестокости в такой юной девушке? Вам совершенно не жаль живое существо? – скорее с интересом, нежели с осуждением спросил он. – Жалеть лягушку? – она перегнулась к нему через стол и ее зеленые глаза вдруг потемнели, – я родилась в Канаде. Здесь, если ты не видел, как индеец снимает с живого человека скальп, можешь считать, что ты не видел жизни. Несколько долгих мгновений они внимательно смотрели друг на друга. Потом Генри кивнул и отстранил неумелую руку. Одним ловким быстрым движением он схватил изворотливую лягушку и зажал в кулаке. Игнорируя возмущенное кваканье, он вытянул длинную переднюю лапу и поднес к свету. – Это самец, – пояснил он, – видите у него нарост на ступне и толстый большой палец. Мари вытянула шею, выглянув из-за его плеча. Ее волосы коснулись его щеки. Одной рукой Генри откинул крышку своего сундука, и извлек из-под аккуратно сложенной кипы черной одежды небольшой стеклянный пузырек. Лягушка уже не сопротивлялась, смирившись с неизбежным. Сваммердам капнул в маленький рот несколько капель. – Яд? – догадалась Мари. Генри кивнул: – Для человека он не опасен, но для такого маленького существа – смертелен. Лучший способ для препарирования. Все остальное может повредить внутренние органы. – А я думала, мы будем резать ее живой, – с долей сожаления заметила девушка. Они снова переглянулись и рассмеялись. – Тогда она будет сильно брыкаться, – пояснил Генри. Лягушка тем временем испустила дух и бессильно обмякла в его руке. Он расчистил на столе место и уложил ее на спину. Маленьким острым ножичком мужчина сделал три аккуратных разреза: два поперек туловища по направлению к лапам и один продольный – снизу-вверх, до самой головы. Туман опустился к земле, обнажив кроны высоких деревьев. Седые облака разошлись в стороны, открыв лик растущей луны. Звезды сияли крошечными жемчужинами в просветах иссиня-черного неба. В неприметном окошке на втором этаже трактира мадам Каррер горела одинокая свеча. Двое молодых людей, прижавшись голова к голове, склонились над столом. Мари-Анж придерживала пальцами лягушачьи лапы и оттянутый в сторону лоскут кожи. Генри с помощью миниатюрного пинцета вытягивал из распластанного тела пахнущие тиной длинные нити. – Тонкий кишечник, – сообщил он, – А вот здесь, видите? Это печень. – Какая большая, – таинственным шепотом проговорила дю Лу. Они рассмотрели сердце и легкие, селезенку и пищевод, без тени смущения обсудили строение мочеполовой системы. Когда земноводное было выпотрошено до самой осклизлой кожи, молодые люди одновременно выпрямились. – Вот и все, – не отрывая глаз от лица девушки, сказал Генри. – У человека все так же? – глядя в его карие глаза спросила Мари-Анж. – Почти, – кивнул он, и добавил, изумленно приподняв бровь, – надеюсь, вы не горите желанием присутствовать на вскрытии человеческого трупа? Мадам де Пейрак, – он чуть заметно скривился, произнеся это имя, – никогда не допустит подобного в Голдсборо. – А между тем, это, наверное, еще любопытнее, – мечтательно ответила дю Лу, и они снова рассмеялись. Мари-Анж ушла к себе. Генри сел за стол и уронил голову на скрещенные руки. Тут же из темноты его обступили мрачные тени, обернувшись уродливыми масками, и мучащая его женская фигура точно плыла в их пестром тошнотворном море. Когда к горлу подкатил комок и сдавленный крик уже был готов сорваться с плотно сжатых от напряжения губ, омерзительное видение неожиданно заслонило лицо юной девушки, и Генри услышал спокойный голос, произносящий простые, ничего не значащие фразы: «Мари-Анж дю Лу, но можно просто Мари», «я родилась в Канаде», «У человека все так же?» и «Спокойной ночи, Генри».

***

Когда утром следующего дня вернулся Жан, Жоффрей подверг его суровому допросу. Узнав, что по дороге из лагеря Шамплен с госпожой де Пейрак случилось несчастье, конюший побледнел и принялся заплетающимся языком сбивчиво рассказывать обо всем, что слышал и видел после того, как поехал за мадам в английскую деревню. Накануне вечером он поседлал именно тех лошадей, на которых указал граф. Сбруя была абсолютно новая, и он был уверен, в ее цельности. Его лошадь потеряла подкову, споткнувшись на дороге. Жан и сам не понимал, как это вышло. Будто сам дьявол толкнул ее с маха на тот корень. Но ведь такое случается… Оставлял ли он лошадей без присмотра? Пожалуй, да. Перед тем как отправиться в деревню, он вывел их из конюшни, а сам вернулся за мушкетом, который всегда брал с собой на всякий случай. Был ли кто-то в это время во дворе, он не помнил. Кажется, нет… Внимательно осмотрев поврежденное седло, Пейрак пришел к выводу, что кто-то нарочно подрезал ремни, но не до конца. Таким образом, пока лошадь двигалась спокойным аллюром, это было незаметно, но, стоило ей понестись галопом, как один из них лопнул. – Неужели вы всерьез думаете, что это было покушение? – рассмеялась Анжелика, – Это же просто смешно! Допустим, кто-то нарочно испортил лошадиную сбрую, но чего он пытался добиться? Даже если бы я не удержалась и упала, смерть была маловероятной. В худшем случае, я бы себе что-нибудь сломала. По тому, как нахмурился Жоффрей, она поняла, что ее слова его ни капли не успокоили. Солнечный луч, пробившийся сквозь низкие облака, отразился от какого-то блестящего предмета в зарослях шиповника, растущего неподалеку от конюшни. Когда Пейрак осторожно снял запутавшуюся в колючих ветках подвеску, с разорванной нити сорвалось несколько жемчужин. Оставшиеся окружали маленькую серебряную монету, только вместо решки на ней был выполнен оттиск чайки, раскинувшей в полете узкие крылья. Анжелика подумала, что тот, кто носил это украшение, вряд ли мог похвастаться безупречным вкусом. Дорогой жемчуг плохо сочетался с простеньким медальоном. – Я отнесу это Патюрелю. Возможно, удастся выяснить, кому из жителей принадлежит украшение. – Скажите, сердце мое, – Жоффрей повернулся к жене, – почему с вами все время что-нибудь случается? Анжелике ничего не оставалось, кроме как робко улыбнуться и развести руками.