God.

Ей нравилось играть в бога. Собственно, это единственное, что ей по-настоящему нравилось. Право жизни и смерти. Что может быть слаще и восхитительней? Наслаждение подлинное, без примесей, как золото самой высшей пробы, то, что делает смертного равным божеству. — Сарада-чан, держись ближе ко мне! — Хорошо. Только не факт, что именно моя стратегия плоха. Узумаки уже не помнит о временах, когда считал Сараду человеком. Они канули в небытие; это уморительно наивное убеждение прошло, как проходит детская вера в зубную фею. Дыхание сбивается, сердце заходится в бешеном ритме и какая-то смутная догадка мечется в мозгу, шипит, но никак не обратится в слова, оставаясь на уровне интуиции и какого-то суеверного, унаследованного от предков предчувствия. Издавна Боги наблюдали за людьми. Но Боги — не те светлые прекрасные создания, какими видят их люди. Боги наблюдают, они развлекаются с людьми, вечность трепещет и переливается в их руках, словно песок, им достаточно хлопнуть в ладоши чтобы всё рассыпалось с противной податливостью. Они не делают этого. Ведь это так скучно, наблюдать за мгновенным разрушением жизни по этому ленивому щелчку пальцами. Гораздо интереснее смотреть, как люди цепляются за жизнь изо всех сил, идя на всё, лишь бы выжить. Так думают Боги. Так думает и она, Учиха. В день её рождения, в ней уже разгорался этот огонь, еще без видимого пламени, без заметного жара, только тлел, как глубинный пласт болотного торфа, который скрывает подземный пожар. Ей нравилось пламенеть именно так, размеренно, постепенно, без вспышек, когда трепет разливается внутри. Ее власть обретала сугубо предметный образ. Она знала, что представлять. Она — Учиха, в её крови течет непримиримая сила её рода. У неё нет сердца, но даже без него она могущественнее, сильнее Узумаки, хоть он не понимает, как и почему. Бог не такой добрый, как люди хотят его видеть. Он не прощает ошибок, он легко выходит из себя. Тот самый Бог, который лёгкой рукой утопит человечество, если захочет, то в их собственной крови. Бог смотрит с ненавистью на равных ему, стряхивает грязь с ног и идёт выше, выше, выше. Бог такой же как и все. Она сдерживает злость, проглатывает обиды, хранит в сердце ярость, подобную небесной каре и тянет улыбку. Елейным тоном говорит с другими, ядом кажется притворное ликование. Боруто не верит в Бога, потому что встречается с ним каждый день. Эта избалованная, коварная женщина олицетворяла всё, что он презирал. Но Бог любит его, он будет верить хотя бы в это. И он тоже будет любить её. После свадьбы с каждым годом все сильнее, с какой-то горькой, мучительной страстью он любил ее, со страхом, что ускользнет, вырвется из его рук. В Сараде появился и все разгорался смертельно опасный для мужских сердец огонь, то ледяной, до оцепенения, до стылой дрожи в груди… то жаркий, тяжкий, до остановки дыхания, до изнеможения, до нежнейшей истомы… — Иногда мне кажется, что ты превращаешь меня в пепел, — признался однажды ночью Узумаки. Учиха только засмеялась — тихо, блестя в темноте глазами и влажной белизной зубов. Муж лежал рядом, пытался справиться с новой волной желания. Боруто — не гений; все, кто его знают, могут это подтвердить. Но Боруто и не идиот; этого не знает никто. Сарада, отвергающая его любовь, но все равно та, за чьи идеалы он умрет. Та, которая создаст мир без войн. Боруто смотрит и понимает, что вот так, наверное, представляли богов войны и жестокости в древности. Сарада диктовала правила и писала новые законы, старалась, как могла, говорила том, что их ждет лучший мир, намного лучше того, что есть сейчас, и пыталась создать тот мир. Учиха была террористкой, убийцей, нукенином, в конце-то концов. А он был её верным защитником и мужем. Сарада поднималась по горам трупов, размашистым движением руки стирала с лица кровь, свою и чужую, взбиралась выше. Она была кем угодно, но не Богом. Она была ребенком, которой раньше обладал огромной силой, а теперь разучился ей пользоваться. Ребенком с эгоистичным желанием «мира». Узумаки не может не смеяться, когда думает об этом, и никто уже не удивляется, считая, что он сошел с ума, съехал с катушек из-за всего произошедшего, и, конечно, отчасти это правда, но он обычно смеялся, потому смешно, ну или для того, чтобы скрыть свои страхи и грусть. В конце концов, смех есть смех, из-за чего бы он не появился. И сейчас, на смертном одре, глядя в глаза своей жены, Боруто наконец понимает. Ему ведь не нужен был этот чёртов идеальный мир. А Сараде не нужна была его любовь. Такой вот парадокс: мы совершаем подвиги для тех, кому до нас уже нет никакого дела.