Через тернии в твой "рай".

Дворец Топкапы. Вот только, как бы, перепуганная до смерти, Михримах Султан ни пыталась привести в чувства главную невестку, у неё ничего не получалось, а всё из-за того, что та по прежнему не подавала никаких признаков к жизни, да ещё и дворцовая акушерка не торопилась прийти сюда, вероятно, занятая какими-то очень важными делами, из-за чего Султанша солнца и луны впала в такое отчаяние, что не нашла ничего лучше того, кроме как позвать, охраняющих вход в хамам, евнухов и приказала им немедленно отнести Султаншу в лазарет, что те и сделали беспрекословно. И вот, спустя, казалось бы целую вечность, по крайней мере, так показалось Луноликой Султанше, главная дворцовая акушерка, наконец, внимательно осмотрев, лежащую на больничной кушетке, Баш Хасеки Санавбер Султан, бесшумно подошла к, уже стоявшим немного в стороне в окружении верных рабынь Михримах Султан, о чём-то душевно чуть слышно беседуя с дражайшим братом-Повелителем, который высказывал старшей сестре крайнее возмущение за её бесконечные ссоры с его дражайшей Санавбер Султан, угрожая, сослать сестрицу в Девичью башню за все её злодеяния, свершённые в отношении его обеих горячо любимых женщин, каковыми являлись для него дражайшие Баш и главная Хасеки Нурбану и Санавбер Султан. --Твоё счастье, что моя Нурбану оказалась жива, хотя и пролежала в горячке в старом дворце все эти месяцы, Михримах! Сегодня она возвращается в главный дворец и...--юноша не договорил по той лишь простой причине, что их вниманием завладела, почтительно им поклонившаяся, главная акушерка, которая с радостным выражением на лице восторженно объявила, чем мгновенно отвлекла их от выяснения отношений: --Можете выдохнуть с огромным облегчением, Повелитель, так как Ваша дражайшая любимица и наша достопочтенная Правительница снова беременна! Срок уже три месяца.--чем заставила Михримах с Селимом изумлённо переглянуться между собой, излучая огромную взаимную радость, благодаря чему, окрылённый безграничным счастьем, юный Падишах, не говоря больше ни единого слова, стремительно подошёл к дражайшей возлюбленной и, плавно сев на банкетку, стоявшую возле больничной узкой кушетки, принялся ласково поглаживать жену по шелковистым спутанным, разбросанным по подушке, шикарным золотистым волнистым длинным волосам в смиренном ожидании благодатного момента, когда его милая Санавбер очнётся, что совсем нельзя было сказать о Михримах Султан, которая, решив, наконец-таки, оставить возлюбленную чету одних, почтительно поклонилась брату-Повелителю и ушла для того, чтобы отдать кизляру-аге с ункяр-калфой распоряжение о том, чтобы они раздали рабыням золото со сладостями в честь нового Шехзаде, либо Султанши, а может и опять двойни, которых скоро подарит Династии Великих Османов главная Хасеки Санавбер Султан. А между тем, вернее сказать в тот самый момент, когда молодые аги, возглавляемые кизляром-агой Сюмбюлем, по распоряжению Михримах Султан бросали с мраморной террасы золотые монеты, которые радушно собирали с мраморного пола наложницы, искренне желая их дражайшей Правительнице главной Хасеки Санавбер Султан благоприятной беременности с благополучными родами, к гарему с царственной важностью подошла, только что вернувшаяся из старого дворца, Нурбану Султан, радушно встреченная ункяр-калфой по имени Нигяр, большой живот которой уже заметно округлился и вырос, напоминая своей молоденькой хозяйке о скором приближении родов, что ни укрылось от внимания венецианки, с доброжелательной улыбкой приблизившейся к главной калфе и любезно заговорившей с ней, проявляя к ней искреннюю заботу с участием и любезностью: --Желаю тебе благоприятного разрешения от бремени здоровым младенцем, Нигяр.--что оказалось мгновенно одобрено главной гаремной калфой, вновь почтительно поклонившейся Баш Хасеки Нурбану Султан и радушно известившей её: --Повелитель уже ожидает Вас в своих покоях, Султанша! Он только что вернулся из лазарета, где навещал нашу дражайшую Повелительницу Санавбер Султан, которой внезапно стало плохо в хаммаме, куда она ходила для того, чтобы выяснить их с Михримах Султан разногласия.--чем вызвала ироничную ухмылку у венецианки, которая, пусть и язвительно, но зато вполне себе справедливо заметила с оттенком явной, но, при этом, очень отважной воинственностью, не боясь, напороться на жёсткий отпор коварной золовки, каковой для неё с Санавбер являдась Луноликая Султанша: --Значит, наша Луноликая Султанша, сначала со мной разделалась, а теперь взялась изводить Санавбер Султан! И чем же? Тем, что нашла нам с ней замену в лице дурочки мальтийки Деметры Хатун?! Ну, это мы ещё посмотрим кто из нас кого одолеет! —чем привлекла к себе внимание, крайне бесшумно приблизившейся к ним, Михримах Султан, явно не ожидающей встретиться здесь, не доходя несколько метров до входа в гарем, с ненавистной венецианкой, благодаря чему изумлённо воскликнула: --Нурбану, но как ты здесь... Разве ты не должна была погибнуть полгода тому назад?!--что вызвало в венецианской Султанше излучающей свет презрительную очередную ухмылку с обличительными словами, льющимися из самого разгорячённого сердца: --Даже и не мечтайте о том, что избавились от меня, госпожа, ибо меня спасла рыбацкая семья, которая и помогла мне излечиться после вашего вероловного нападения, за которое вы ещё, обязательно понесёте справедливое наказание, которое, непременно вынесет вам наш достопочтенный Повелитель!--и, не говоря больше ни единого слова, с наигранной доброжелательной улыбкой почтительно поклонилась и, слегка приподнимая пышную юбку светлого шёлкового, обшитого серебристым гипюром с шифоном платья, делающего её невинной и очень очаровательной, ушла в главные покои, провожаемая ошалелым взглядом Луноликой Султанши, продолжившей о чём-то чуть слышно беседовать с главной калфой. И вот, Нурбану Султан уже подошла к самому входу в главные покои, испытывая огромное трепетное волнение перед долгожданной встречей с Повелителем, благодаря чему, её разгорячённое сердце учащённо билось в соблазнительной упругой груди, из-за чего она судорожно сглотнула и, смиренно дождавшись момента, когда стражники открыли перед ней створки широкой двери, наконец, с царственной грацией шагнула вовнутрь, где её уже терпеливо ждал юный Повелитель, сидящий на пуфике за своим рабочим столом, внимательно вчитываясь в доклады визирей разных отраслей с донесениями граждан, но, ощутив лёгкую прохладу, заботливо окутавшую его из-за крайне бесшумно открывшейся и закрывшейся, двери, мгновенно отвлёкся и, плавно подняв светловолосую голову, восторженно заулыбался, наконец, заметив свою дражайшую венецианку, благодаря чему, трепетно вздохнул: --Нурбану!--что позволило молоденькой Султанше, излучающей свет, с царственной грацией незамедлительно подойти к нему и с почтительным поклоном, доброжелательно улыбаясь, радостно выдохнуть ему в ответ: --Повелитель!--после чего, не говоря ни единого слова и с его молчаливого позволения, плавно села рядом с ним на парчовую тахту и заворожённо принялась всматриваться в его бездонные голубые глаза, чувствуя то, с какой искренней нежностью юноша поглаживает её по бархатистым румяным щекам, до сих пор не веря в то, что она вернулась к нему живой и невредимой, что продлилось ровно до тех пор, пока он с искренней доброжелательностью ни произнёс, обращаясь к ней: --С возвращением домой, Нурбану. Поверь, я искренне рад тому, что ты спаслась и даже уже простил тебя.--что заставило венецианку, вновь понимающе трепетно вздохнуть: --Я очень сильно скучала по тебе все эти долгие месяцы, показавшиеся мне целой вечностью, Селим!--и, не говоря больше ни единого слова, самозабвенно дотянулась до его мягких чувственных губ и поцеловала с неистовым пылом, после чего, нехотя отстранилась, но, продолжая, заворожённо всматриваться в его, затуманенные от огромной любви, глаза, отчётливо услышала новый трепетный вздох юного Падишаха, который накрыл её губы своими губами и с неистовой страстью поцеловал Нурбану в ответ, совершенно не обратив внимания на то, как в его покои, крайне бесшумно вошёл кизляр-ага Сюмбюль, замерший в почтительном поклоне и в смиренном ожидании того момента, когда Повелитель, наконец-то, отвлечётся от Баш Хасеки Султан и отдаст ему необходимые распоряжения, относительно неё, благо ждать пришлось не долго лишь до тех пор, пока пара ни почувствовала того, что они находятся в великолепных главных покоях совсем не одни, а вместе с верным слугой. И вот, отстранившись от венецианки, Султан Селим обратил внимание на преданного главного гаремного агу и, одарив его приветливым взглядом, распорядился: --Верните моей дражайшей Баш Хасеки те самые покои, которые она занимала до отбытия в ссылку полгода тому назад, Сюмбюль вместе со всеми её привилегиями!--что оказалось хорошо понято кизляром-агой, который почтительно откланялся и ушёл выполнять Высочайшее распоряжение, оставляя молодую венценосную чету наедине друг с другом. Но, а чуть позже, когда юный Падишах, наконец-то, нашёл в себе силы для того, чтобы расстаться с дражайшей Баш Хасеки Нурбану лишь для того, чтобы позволить ей проведать их наследника, то есть Шехзаде Мурада, а самому вернуться к государственным делам, венецианка отправилась в гарем, где, не доходя и нескольких поворотов до детских покоев, застала юную золотоволосую Правительницу Султанского гарема, о чём-то доброжелательно беседующую с какой-то хорошенькой блондинкой в весьма роскошном одеянии из светлого шёлка с золотым гипюром, обшитое жемчугом розоватым и белоснежным, натолкнувшим Султаншу света на мысль о том, что белокурая знатная девица, вовсе не рабыня-наложница, а возможно одна из принцесс, привезённых Шехзаде Баязидом из военного похода на Мальту, благодаря чему, снедаемая праздным любопытством, затаилась и принялась внимательно вслушиваться в их душевный разговор, смутно надеясь на то, чтобы услышать что-то очень важное для себя, но оказалась глубоко разочарована. --Мне хорошо понятно твоё желание как можно скорее оказаться на ложе нашего дражайшего Повелителя и сделать ваш брак настоящим, Деметра, но придётся немного набраться терпения, да и зачем торопиться в постель к Султану. Успеешь ещё там оказаться, да и у нас совсем не принято навязываться Правителю. Мы, женщины, приходим к нему лишь тогда, когда он сам нас призовёт к себе, а сейчас возвращайся в свои покои и жди момента, когда Повелитель вспомнит о тебе и пригласит в главные покои.--мудро посоветовала принцессе юная Правительница султанским гаремом, смутно надеясь на то, что принцесса поймёт её и подчинится, но какого же было её удивление, когда Деметра, хотя и оказалась глубоко разочарована отрезвляющими словами Санавбер Султан, всё же почтительно ей откланялась и, грациозно развернувшись, отправилась обратно к себе в покои, сопровождаемая Хаджи-Мехметом-агой, являющимся старшим евнухом, не говоря уже о том, что провожаемая доброжелательным взглядом главной Хасеки Санавбер Султан, вниманием которой уже завладела, с царственной грацией вышедшая к ней, Нурбану Султан. --Ты всё правильно ей сказала, Санавбер?! Пусть знает своё место и не мечтает о нашем Властелине, а то ижь чего захотела—оказаться в его постели, находясь здесь ещё без году неделя! Подумаешь, принцесса! Здесь, мы быстро приведём её в чувства!--чем мгновенно вывела юную Правительницу из глубокой мрачной задумчивости и заставила, почтительно поклонившись, с доброжелательной улыбкой искренне выдохнуть взаимное, но при этом, очень искреннее приветствие, идущее от чистого сердца: --Добро пожаловать домой, госпожа!--при этом, ничуть не сомневаясь в том, что с возвращением Нурбану в Топкапы им обеим будет намного проще справиться с Михримах Султан и триумфально спровадить её куда-подальше и восвояси, к осмотрительному обсуждению чего они обе и перешли немедленно. Это, весьма эмоциональное обсуждение у обеих молоденьких Султанш продлилось лишь до тех пор, пока Санавбер, внезапно ни вспомнив о том, что Повелитель попросил её поприсутствовать вместе с ним в саду, где он станет проводить аудиенцию с двумя польскими князьями, прибывшими с Родины её Великой свекрови Хюррем Султан для того, чтобы просить у Повелителя о материальной помощи для их многострадального государства, пережившего засушливое лето с, последовавшими затем голодом, благодаря чему, обменялась с Нурбану несколькими любезными фразами, вышла, наконец, в дворцовый сад и, пройдя немного по розовой аллее, подошла к, уже царственно восседающему на троне под светлым парчовым навесом, дражайшему венценосному возлюбленному, о чём-то уже деловито беседующему с двумя молодыми темноволосыми парнями, весьма привлекательной внешности, одетыми в дорогие богатые одеяния европейского стиля с преобладанием парчи с бархатом тёмных оттенков, но расшитыми драгоценными камнями, один из которых, внезапно заметив появление весьма юной, но очень красивой главной жены турецкого молодого Падишаха, лицо и шикарные золотистые волосы которой закрывала плотная шифоновая светлая вуаль вместе с шёлковым платком, мгновенно стушевался и, залившись румянцем смущения, почтительно ей поклонился и шепнул старшему брату так, чтобы его услышал лишь он один и больше никто из, находящихся здесь, людей: --Это и есть моя наречённая с детских лет невеста Мария Захарьина-Юрьевская, Димитрий!--благодаря чему мгновенно переглянулся с братом, выражая, одновременно огромную радость и огорчение, вызванные пониманием того, что прекрасная юная девушка, сидящая на троне вместе с самодержавным мужем, с душевной любезностью беседующая с ним, отныне недосягаема для молодого польского двадцатиоднолетнего князя Максимилиана Снежинского, что мгновенно отразилось невыносимой печалью в ясных глазах, на что венценосцы совершенно не обратили никакого внимания, уже забыв о польских гостях, не говоря уже о том, что юная главная Хасеки Санавбер даже и не вспомнила наречённого жениха, благодаря чему ощущала себя весьма спокойно и уверенно в приятном обществе горячо любимого мужа-Падишаха, душевно рассказывающего ей о том, о чём уже успел переговорить с гостями, чувствуя то, с каким не поддельным вниманием его дражайшая жена слушает доклад, периодически одобрительно кивая златокудрой головой в знак искренней моральной поддержки, горячо ею любимому, мужу. --Поступайте так, как велит Вам голос Вашей совести с душевностью, Повелитель!--выдохнула, подводя итог их душевного, но, носящего деловой характер, разговора, юная главная Хасеки, что позволило юному Падишаху, вновь вернуть к себе внимание гостей, благодаря чему, он доброжелательно заверил их в том, что поможет их многострадальной Родине всем тем, чем сможет, разумеется, ради светлой памяти дражайшей Валиде Хюррем Султан, прибывшей в Османскую Империю более тридцати дет тому назад из Львовской губернии, а именно из Рогатина, бывшая в девичестве дочерью приходского священника Лисовского, нарёкшего её именем Настя, что заставило всех ненадолго замолчать, но лишь для того, чтобы почтить память Великой Султанши, после чего продолжили вести обсуждения всех, интересующих их всех вопросов, во что ни в коем случае не входила просьба князя Максимилиана Снежинского о том, чтобы юный Падишах посодействовал ему в возвращении дражайшей невесты по имени Мария, чего брату, мысленно строго на строго запретил сделать князь Димитрий, хорошо понимающий то, что эта просьба может навлечь на них массу неприятностей по той лишь простой причине, что девушка, отныне для них недосягаема, и им ничего другого не остаётся кроме того, как забыть о ней навсегда. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, очень сильно взволнованная душевным, но при этом, крайне неприятным разговором с Правительницей главного гарема главной Хасеки юного Османского Падишаха, Деметра пришла в роскошные покои к младшей сестре в тот самый момент, когда та, с огромной нежностью обнимаемая горячо любимым мужем Шехзаде Баязидом и одетая сегодня в шёлковое платье оттенка хмурого голубого неба, обшитое серебристым гипюром и дополненное шифоном, что лишь подчёркивало хрупкий облик белокурой младшей мальтийской принцессы, а отныне законной Хасеки османского принца, Венера вела с мужем душевный разговор о том, сможет ли их Повелитель полюбить Деметру, хотя и прекрасно знала о том, что в его сердце нет места никому, кроме дражайшей Хасеки Санавбер, вызывая в пятнадцатилетней девушке понимающие, но при этом очень печальные вздохи, перед которыми юный Шехзаде Баязид не мог устоять и, самозабвенно с огромной нежностью гладя любимую жену по бархатистым румяным щекам, душевно произнёс: --Не беспокойся за свою сестру, Венера, ведь трепетной любви с нежностями моего правящего брата хватит на всех его трёх жён!--что сравнивалось с взаимным тяжёлым вздохом, но и этого, вполне себе хватило для того, чтобы заверить и успокоить обеих, находящихся в просторных покоях молоденьких Султанш, которые, хотя и продолжали ещё испытывать огромные душевные сомнения, о чём сёстры и поспешили переговорить друг с другом, но для начала со смиренным почтением дождались момента, когда Шехзаде Баязид, пламенно поцеловав Хасеки Венеру в нежные губы, оставил их наедине друг с другом, а сам отправился в диванные покои для того, чтобы присоединиться к самодержавному брату в его собрании с высокопоставленными сановниками о решении проблем граждан. --Я, конечно, хорошо понимаю то, что Шехзаде Баязид, говоря тебе о том, что внимания юного Падишаха хватит на всех его жён, что, по сути и предусмотрено в Его религии, только сердцу не прикажешь, да и, сколько бы жён с наложницами у него бы ни было, но возлюбленная всегда одна, Венера, и таковой женщиной для моего самодержавного мужа является наша Правительница главная Хасеки Санавбер Султан!--печально вздыхая, констатировала Деметра, что ни укрылось от внимания её дражайшей младшей сестры, которая очаровательно улыбнулась ей и мечтательно вздохнула: --Как же я тебя понимаю, Деметра! Вот я даже не представляю себе того, как мне делить Шехзаде Баязида с его наложницами, хотя и хорошо знаю о том, что нам с тобой, хотим мы того, или нет, но придётся мириться с правилами гарема наших избранников.--чем заставила сестру погрузиться в ещё больший мрак задумчивости, к глубокому разочарованию мысленно констатируя то, что ей, возможно никогда так и не познать трепетной любви с заботой самодержавного мужа. А между тем, точнее после того, как юный Падишах отдал дражайшей возлюбленной позволение на то, чтобы она самолично забрала Шехзаде Мурада из учебного класса и отвела в роскошные покои к его родной матери, а именно Баш Хасеки Нурбану Султан, а сам, оставшись в саду, продолжил душевную беседу с двемя польскими знатными гостями, представляющими их короля, юная главная Хасеки Санавбер шла по мраморному дворцовому коридору в направлении учебного класса для Шехзаде, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, где она могла раньше слышать имена польских князей, от чего её вовремя отвлекла, внезапно вышедшая ей на встречу, Селимие Хатун вместе с пятилетним Шехзаде Мурадом, которого крайне бережно держала за руку и о чём-то доброжелательно беседовала с ним, что мгновенно насторожило Санавбер Султан, заставив её, стремительно подойти к ним и, забрав мальчика, враждебно бросить: --Что ты здесь шастаешь без дела, Хатун!--, что заставило девушку мгновенно опомниться и, почтительно поклонившись Правительнице, виновато опустить взгляд и чуть слышно произнести себе в защиту: --Простите меня, Султанша, просто ункяр-калфа Нигяр приказала мне забрать Престолонаследника с занятий и отвести в покои к Нурбану Султан, так как с сегодняшнего дня я ей прислуживаю вместе с, приближенной к ней по Высочайшему приказанию Повелителя, Иргис-калфой.—чем немного озадачила юную Правительницу, заставив её, ненадолго погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, продлившуюся не долго лишь до тех пор, пока она, наконец, ни выйдя из неё, понимающе тяжело вздохнула и уже более миролюбиво распорядилась: --Я искренне сочувствую тебе в том, что, отныне ты больше ни гедиклис, а джерийе, Хатун! Только будь предельно внимательна к тому, что затевает венецианка. Отныне, ты становишься моими глазами и ушами в её покоях! Докладывай мне обо всём том, что затевает, делает или думает Нурбану Султан для того, чтобы мы могли вовремя предотвратить очередную подлость с коварными интригами, Селимие!—что оказалось хорошо понято юной наложницей, благодаря чему, она вновь почтительно поклонилась и, не говоря больше ни единого слова, захотела уже было вернуться в гарем, как, в эту самую минуту, услышала голос маленького Шехзаде Мурада, обращённый к мачехе: --Санавбер, отведи меня уже к моей маме, пожалуйста! Я очень сильно соскучился по ней.—перед чем юная Правительница не смогла устоять и, одарив мальчика доброжелательной улыбкой, не стала больше задерживать рабыню и, передав ей престолонаследника, внимательно проследила за их уходом, после чего немного выждала и отправилась на балкон главных покоев, смутно надеясь на то, что её горячо любимый муж уже освободился и находится там. Чутьё не подвело юную главную Хасеки в том, что юный Падишах, освободившись сразу после её ухода, вернулся во дворец и, пройдя в главные покои, а именно на балкон, сел на, обшитую парчой, софу из слоновой кости, украшенную золотом, и принялся задумчиво смотреть на, тронутые лёгкой рябью, зеркальные воды Босфора, по которым с величавой грациозностью проходили парусники, а всё из-за того, что мрачные мысли Падишаха занимала его новая Хасеки по имени Деметра, признаваясь себе в том, что как бы он ни хотел того избежать, но всё равно, рано или поздно ему придётся начать делить с ней ложе, не говоря уже о том, что дать ей мусульманское имя. Только какое? Джансу? Джемиле? Юноша никак не мог выбрать, ведь оба эти имени, хорошо подходили к миролюбивому характеру юной белокурой девушки, благодаря чему, юноша тяжело вздохнул, что ни укрылось от внимания дражайшей главной Хасеки, бесшумно вышедшей к нему на балкон, слегка приподнимая пышную юбку шикарного шёлкового платья песочного оттенка, обшитое блестящим гипюром и дополненное шифоном, очаровательное лицо которой озарялось искренней доброжелательной улыбкой, во время чего юная Султанша выдохнула с огромной нежностью: --Селим!--чем мгновенно вывела возлюбленного из его глубокой мрачной задумчивости и привлекла к себе внимание, благодаря чему, он незамедлительно принялся смотреть на неё с огромной трепетной любовью в ясных светлых глазах, хорошо ощущая то, как часто колотится в мускулистой мужественной груди его разгорячённое и, жаждущее справедливости вместе с достижением благополучия для семь и подданных, сердце, заставив самодержавного юношу, мгновенно подняться с софы и, раскрыв перед возлюбленной широкие заботливые объятия, в которые юная девушка плавно вошла, сомкнул их на её изящной стройной спине с тихими, но очень нежными словами, напоминающими новый вздох, словно просящий любимую о помощи, что оказалось хорошо услышано очаровательной юной девушкой: --Моя милая Санавбер!--при этом, самозабвенно ласково поглаживая её по румяным бархатистым щекам, освободившейся правой рукой, что вызывало в золотоволосой девушке приятный лёгкий трепет, из-за чего возлюбленная пара сама того не заметила, как плавно и самозабвенно воссоединилась в долгом, очень пламенном поцелуе, которому, казалось, что конец не наступит никогда, не говоря уже о том, что они совершенно не обращали никакого внимания на, бережно окутавшую их, словно мягким шёлковым платком, приятную прохладу, донёсшуюся до них с берегов Босфора, что продлилось лишь до тех пор, пока возлюбленная пара, ни взявшись за руки, прошла во внутрь главных покоев, не говоря друг другу ни единого слова. И вот юная венценосная возлюбленная пара уже сидела на, разбросанных по, расстеленному на полу, дорогому персидскому ковру с длинным ворсом, напоминающему по мягкости, шелковистую свежую луговую травку, подушках с тёмными бархатными подушками с золотой бахромой по краям за небольшим круглым столом с, расставленными на нём, многочисленными аппетитными яствами и, не обращая никакого внимания на тихое потрескивание дров в камине, распространяющее приятное тепло вместе с лёгким медным мерцанием, испускаемым пламенем, вели душевную беседу друг с другом о том, что не даёт никакого покоя трепетной душе самодержавному юноше, заставляя его, вновь и вновь печально вздыхать. --Милая моя Санавбер, я даже не знаю того, как мне поступить с Хасеки Деметрой, хотя и хорошо понимаю то, что мне всё равно придётся делить с ней ложе до того, пока она не забеременеет от меня, хотя у меня и не лежит к ней душа, но девушка в этом абсолютно не виновата. Она очень милая, добросердечная и чуткая, готовая ждать меня столько, сколько угодно, да и имя я ей уже выбрал подходящее--Джансу, что означает "чистая, как капля дождя".--печально вздыхая, поделился с дражайшей возлюбленной юный Падишах, красивое мужественное лицо которого продолжало выражать огромную мрачность хрупкой, как горный хрусталь, души, что отчётливо просматривалось в его добродушных светлых глазах и оказалось хорошо понято юной главной Хасеки, благодаря чему она вздохнула со взаимным участием, пытаясь дать ему мудрый совет о том, как лучше поступить в, сложившейся, весьма щекотливой ситуации. --А ты не переживай за мои чувства, Селим. Я прекрасно понимаю о том, что такое династический брак, да и у тебя по закону ислама, вполне могут быть другие законные жёны, которым необходимо уделять внимание, ведь наложницы созданы для развлечения, а жёны для любви с моральной поддержкой и продолжением османской династии, дающим нашим детям больше шансов на трон, чем от наложниц. Поэтому, можешь смело пригласить Джансу Султан к себе в покои, когда пожелаешь.--мудро рассудила юная главная Хасеки, чем вызвала у возлюбленного новый печальный вздох: --Благодарю тебя за искреннее понимание, Санавбер! Только ты меня всегда понимаешь и даёшь мудрые советы, идущие от чистого и горячо любящего сердца.--во время которого юноша принялся лениво ковырять серебряной вилкой по фарфоровой тарелке, вызвав у дражайшей возлюбленной новый понимающий тихий вздох с добродушной улыбкой, во время чего она, не говоря больше ни единого слова, прислонила златокудрую голову к его мужественной груди, позволив ему, обнять её с огромной нежностью и благодарственно поцеловать в гладкий лоб, что он и сделал незамедлительно, что заставило девушку с трепетной нежностью душевно заключить: --Знаешь, любовь моя, я отправила Шехзаде Мурада вместе с Селимие Хатун к Нурбану Султан. Наверное, они уже в её покоях.--благодаря чему, юноша одобрительно кивнул светловолосой головой и, вновь воссоединился с дражайшей возлюбленной в долгом, очень пламенном поцелуе. А между тем над столицей Османской Империи плавно сгустились сумерки, окрасив всё вокруг в тёмно-синие тона с оттенками, ознаменуя собой постепенное наступление вечера, благодаря чему во всех помещениях Дворца Топкапы слугами зажигались ночные огни, распространяющие повсюду лёгкое медное мерцание, составляющее мягкое освещение, до которого никому из гаремных обитателей не было никакого дела из-за того, чтобы все занимались своими обычными повседневными обязанностями, подводя их к плавному завершению. Так и находящаяся в своих просторных покоях Баш Хасеки Нурбану Султан, уже облачённая в шикарное парчовое нежного розовато-персикового оттенка платье, уверенная в том, что сегодня ей предстоит пройти по "золотому пути" для того, чтобы оказаться в "раю" дражайшего Повелителя, по крайней мере Султанше излучающей свет того искренне хотелось, от порочных мыслей о чём, бархатистые щёки её аллели румянцем смущения, не говоря уже о частом сердцебиении, благодаря чему, мечтами она унеслась так далеко отсюда, что даже не замечала того, как возле неё постоянно крутился её единственный Шехзаде Мурад, изрядно скучающий от того, что горячо любимая мама не обращала на него никакого внимания, занятая приготовлениями к романтическому свиданию с горячо любимым мужем-Повелителем Османской Империи. --Шехзаде, идите-ка лучше сюда и посмотрите какие прислали вашей Валиде великолепные ткани.--с доброжелательной улыбкой позвала венценосного ребёнка хорошенькая калфа с вьющимися густыми каштановыми волосами и выразительными изумрудными глазами, чем и привлекла к себе внимание мальчика, мгновенно переставшего крутиться возле пышных парчовых юбок матери и, прислушавшись к словам Иргиз-калфы, пятнадцатилетней итальяночки со светлой, почти белоснежной кожей с чувственными пухлыми алыми, как розовые лепестки, губами, которая вместе с другими рабынями сворачивала ткани в рулон и убирала их в шкаф, выполненный из красного дерева, что заняло и маленького Шехзаде Мурада, с огромным интересом, принявшегося рассматривать шикарные разноцветные ткани с роскошными драгоценностями. --Ну, почему Повелитель никого за мной не присылает?!--со стоном невыносимой печали протянула Султанша света, наконец, перестав прихорашиваться перед зеркалом и, с царственной грацией подойдя к рабыням, отрешённо принялась рассматривать ткани, даже не догадываясь о том, что Повелителю до неё, сегодня нет никакого дела, а всё из-за мальтийской принцессы, которой он решил уделить Высочайшее внимание, считая, что Нурбану, пока ещё не заслужила того, чтобы переступить порог главных покоев, из-за чего минуты нетерпеливого ожидания потянулись для неё мучительно медленно. Но не в силах больше, томить себя муками невыносимого ожидания, Нурбану Султан решила самолично нанести визит дражайшему Повелителю, в связи с чем, с царственной грацией встала с тахты и, выйдя из великолепных покоев, направилась по коридору, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, почему Повелитель, утром проявив к ней радушную заботу, теперь терзает ледяным безразличием. Неужели он продолжает из-за чего-то гневаться на неё? А вдруг, Падишах до сих пор никак не может простить ей коварные интриги? Вполне вероятно и такое, из-за чего излучающая свет Султанша печально вздохнула, что ни укрылось от внимания, вышедшей к ней на встречу, главной Хасеки Санавбер Султан, которая, несколько минут тому назад, поужинав с Повелителем, отправилась в детские покои для того, чтобы уложить Шехзаде Орхана с Махфирузе Султан спать. --Если ты направляешься к Повелителю, Нурбану, то напрасно. Он отдыхает, приказав хранителю покоев, никого из гарема к нему не впускать.--словно догадавшись о безумной затее Баш Хасеки, предостерегла её миролюбивым и обходительным, как ей казалось, тоном юная главная Хасеки, понимающе тяжело вздохнув в ответ, чем ввела венецианку в лёгкое ошеломление, но мучимая невыносимым беспокойством, незамедлительно собралась с мыслями и осведомилась, пристально смотря на очаровательную собеседницу, от чего та почувствовала себя, крайне сковано и неуютно: --Санавбер, а на счёт мальтийской принцессы Деметры что-нибудь известно? Когда она разделит ложе с Повелителем?--чем заставила юную беременную Правительницу Султанского гарема почувствовать себя ущемлённой, благодаря чему, мгновенно побледнела и погрустнела ещё больше, но, не желая добиваться того, чтобы соперница заметила её невыносимое душевное страдание с ревностью, мгновенно собралась с мыслями и с той же доброжелательностью, что и прежде, решительно заключила: --Не нам обсуждать Высочайшие решения, Нурбану, ведь, когда Повелитель прикажет, тогда Нигяр-уста с Сюмбюлем-агой подготовят и сопроводят в главные покои Джансу Султан! Ты не ослышалась, отныне принцесса с острова Мальта Деметра перестала существовать, отныне она становится второй законной Хасеки по имени Джансу. Таково решение нашего Достопочтенного Падишаха Селим хана, но я могу сказать тебе лишь одно--их хальвет произойдёт со дня на день!--и, не говоря больше ни единого слова, продолжила путь, сопровождаемая верными рабынями и провожаемая всё тем, же, полным глубокой мрачной задумчивости, изумрудным взглядом Баш Хасеки Нурбану Султан, чувствовавшей, что скоро из-за мальтийки во дворце разразится новая сокрушительная буря, которая безжалостно сметёт многих гаремных обитателей, благодаря пониманию о чём, из соблазнительной груди Султанши вырвался вздох огромного душевного изнеможения, с которым мудрая Нурбану Султан вернулась в свои покои и занялась маленьким сыном. А между тем, ворвавшись в свои покои, словно ошалевшая, Санавбер чувствовала то, как учащённо колотится в соблазнительной груди её, полное огромной преданной любви, отзывчивое сердце, виной чему стала обжигающая, как лёд, ревность с невыносимым беспокойством за своё семейное благополучие, ведь, как она успела понять из душевного разговора с дражайшим возлюбленным, его хальвет с Джансу Султан состоится уже со дня на день, благодаря чему, юная девушка готова была кричать от, раздирающей её трепетную душу, невыносимой боли, отразившись в виде горьких слёз, ручьями стекающими по румяным бархатистым щекам, из-за чего не могла больше сдерживать, переполняющие трепетную душу, чувства и измождённо вздохнула: --Ох!--чем и привлекла к себе внимание преданной Сафиршах Хатун, увлечённо зажигающей свечи в золотых канделябрах, расставленных по всему периметру шикарных покоев, благодаря чему, лёгкий медный отсвет, исходящий от них, постепенно обволакивал их, делая роскошное убранство по-домашнему уютным. --Султанша!--внезапно почувствовав то, что в покоях она находится уже не одна, Сафиршах Хатун вовремя спохватилась и, стремительно обернувшись, почтительно поклонилась и быстро пролепетала, чем мгновенно привлекла к себе внимание Султанши, заставив её, незамедлительно опомниться и, горько всхлипнув: --Повелитель собирается со дня на день разделить ложе с Джансу Султан, Сафиршах, а я ничего не могу сделать для того, чтобы, хоть как-то помешать этому, пусть и являюсь Правительницей Его гарема!--потеряно подошла к, расположенной возле арочного окна с позолоченной решёткой и бархатными тёмно-зелёными шторами с золотистой шифоновой тюлью, тахте и, сев на неё, отрешилась от всего и всех, глубоко уйдя в невыносимую душевную печаль, перед чем не смогла устоять молоденькая рабыня, понимающе тяжело вздохнувшая и осторожно севшая рядом с юной Султаншей: --Не тревожьтесь, госпожа! Пусть Повелитель и станет проводить ночи: либо с Баш Хасеки Нурбану, либо со своей младшей Хасеки Джансу Султан, но всегда трепетно и нежно любить будет лишь Вас одну--заботливую добропорядочную мать его малышей: Шехзаде Орхана с Махфирузе Султан.--что заставило юную главную Хасеки вздохнуть с, продолжающим, безжалостно терзать трепетную душу, огромным сомнением: --А, если он полюбит Джансу Султан, Сафиршах, а ко мне начнёт постепенно остывать?! Тогда мне легче умереть!--которое отразилось в её печальных светлых глазах в виде невыносимой душевной измождённости, с чем отчаянно боролась, из-за чего, обеспокоенная не на шутку, Сафиршах Хатун, мгновенно опомнилась и заботливо подала Султанше кубок с прохладной водой, который та, не говоря больше ни единого слова, выпила залпом и, вернув его преданной рабыне, вновь погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, что ей ничего другого не остаётся кроме, как вступить в отчаянную кровопролитную войну с новоиспечённой младшей Хасеки Джансу Султан, ставшую сама того, не ведая, угрозой семейному счастью с душевным благополучием для главной самодержавной юной четы с последующим физическим устранением Джансу Султан, чего юная главная Хасеки искренне не хотела, ведь это сделает её ничем не лучше коварной и властолюбивой беспощадной Баш Хасеки Нурбану Султан, благодаря чему, юная Санавбер Султан вновь измождённо вздохнула и постепенно начала готовиться к ночному намазу вместе со сном. Но, а после того, как Султан Селим совершил ночной намаз, он, покинув главные покои и направился к дражайшей возлюбленной, в чём юношу сопровождал кизляр-ага Сюмбюль, не смевший, произнести ни единого слова для того, чтобы не мешать ему. И вот они уже вошли в гарем, где им предстояло пройти по узкой тропе, называемой "султанской", но случайно угадав намерение кизляра-аги разбудить рабынь для того, чтобы выстроить их для приветствия, юноша опередил его повелительным знаком о том, чтобы евнух этого не делал, благодаря чему, тот всё понял и одобрительно кивнул, что позволило им продолжить путь, на который у них потребовалось всего несколько мгновений, и вот, они, преодолев общую комнату и поднявшись на этаж для Султанш по мраморным ступенькам, прошли по коридору и, наконец, остановившись у входа в великолепные покои главной Хасеки Санавбер, надёжно охраняемые преданными рабынями, вставшими в почтительном поклоне и открывшими створки широкой двери, что позволило юному Падишаху войти во внутрь, но, а, когда он оказался уже там, не смог сдержать в себе вздох искреннего умиления с восхищением, переполнявшими его трепетную хрупкую душу: --Санавбер! Красавица моя ненаглядная.--при этом его очаровательное лицо озарилось восторженной улыбкой от той милой картины, что открылась его светлому взору, а именно, крепко спящая на спине и укрытая тёплым одеялом, юная главная Хасеки, благодаря чему, он крайне осторожно сел на край ложа и, продолжая улыбаться, принялся ласково поглаживать возлюбленную по шелковистому золоту шикарных вьющихся волос, приведя это к тому, что юная девушка, словно почувствовав то, что находится в покоях уже не одна, нехотя открыла глаза и, увидев мужа, с недоумением, хотя и ещё продолжая, находиться в заботливых объятиях Морфея, осведомилась, пристально всматриваясь в красивое мужественное лицо мужа: --Селим, неужели в гареме случилось что-то экстраординарное и требующее моего непосредственного участия, раз ты пришёл сюда за мной, лично?--чем заставила парня, вновь вздохнуть с огромным умилением и, ничего не скрывая, заверить: --Ничего не случилось, Санавбер. В гареме всё по-прежнему, а то, что я пришёл к тебе, так это из-за того, что, просто соскучился.--вызвав в девушке взаимный нежный вздох с чарующей улыбкой, способной растопить любые, даже самые крепкие льды: --Хорошо, что ты пришёл ко мне, Селим, ведь рядом с тобой, я всегда чувствую себя защищённой!--что было сказано лишь, ради лести, усиливающей в юном Падишахе уверенность, благодаря чему, он, глубоко тронутый сладкими словами дражайшей возлюбленной, вновь ласково ей улыбнулся и, не говоря больше ни единого слова, плавно дотянулся до её чувственных губ и запечатлел на них долгий, очень пламенный поцелуй, на который юная девушка ответила с взаимной неистовой страстью, на какую была только способна, благодаря чему самодержавные юные возлюбленные самоотверженно забылись в жарких объятиях друг друга. Только юный Падишах даже и не собирался забывать о существовании второй законной Хасеки Джансу Султан, к которой утром отправил главную гаремную калфу с необходимым, но решающим её дальнейшую судьбу, в связи с чем, мудрая Нигяр-калфа пришла в роскошные покои к Джансу Султан в тот самый момент, когда юная девушка, одетая в шикарное белоснежное, выполненное в придворном европейском стиле с воланами и монжетами из серебристого гипюра, сидела на, обитой светлой парчой, тахте, ведя с дражайшей младшей сестрой душевный разговор о том, как им полагается вести себя в гареме, но понимали одно, что идти на поводу у коварной и мстительной Михримах Султан, рвущейся к власти в главном гареме любыми путями, им не стоит, а наоборот, приложить все усилия для того, чтобы помочь главной Хасеки Санавбер Султан сохранить мир в нём, благодаря чему, единогласно измождённо вздохнули, что ни укрылось от внимания ункяр-калфы, почтительно им поклонившейся. --Я искренне желаю Вам доброго утра, Султанши!--привлекая к себе их внимание и не замечая, окутывающие их мягким покрывалом, золотые солнечные лучи, озарившие всё вокруг ярким золотисто медным светом, что калфе удалось успешно, ведь иначе две юные госпожи ни, внезапно бы не прекратили вести свой чрезвычайно серьёзный разговор, устремив на неё пристальный взор, вырожающий невыносимое душевное беспокойство. --Что-то случилось, Нигяр-калфа? Зачем ты пришла сюда?--проявляя искреннюю доброжелательность, настороженно осведомилась у главной калфы Деметра, что оказалось хорошо понято ею, в связи с чем молодая ункяр-калфа одарила девушек приветливой улыбкой и, не желая, томить их мучительным неведением, радушно известила: --Только что наш Достопочтенный Повелитель приказал мне известить Вас, Султанша, о том, что Вы, отныне больше не мальтийская принцесса Деметра, а вторая законная Хасеки Султана Селим хана Джансу Султан Хазретлери, с которой он планирует провести эту ночь, поэтому, сейчас я вас оставлю для того, чтобы вы смогли собраться с мыслями, но, а позже вернусь вместе с младшими калфами и агами для того, чтобы сопроводить Вас в хаммам, где Вас приготовят к хальвету, после чего проведу вас в главные покои.--приведя это к тому, что, залившаяся румянцем смущения от, переполнявшего её всю огромного восторга, Джансу Султан мгновенно просиять от огромного счастья, благодаря чему, она даже не заметила того, как Нигяр-калфа уже ушла из покоев, оставляя обеих Султанш наедине с их радушными мыслями. И вот, спустившись по мраморным ступенькам, Нигяр-калфа пришла, наконец, в общую комнату, где у самого входа её встретил, чем-то очень сильно обеспокоенный, кизляр-ага Сюмбюль, уже осведомлённый Высочайшим распоряжением, касающимся Джансу Султан, что главному гаремному аге совершенно не нравилось, а всё из-за того, что какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему о том, что ревнивая до невозможности Баш Хасеки Нурбану Султан, непременно попытается извести в могилу несчастную и ангелоподобную Джансу Султан, о чём и поспешил незамедлительно заговорить с мудрой Нигяр-калфой, даже не подозревая о том, что, в эту минуту, на мраморную террасу вышла Селимие Хатун, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, но внимательно вслушивающаяся в чрезвычайно серьёзный разговор главных аги с калфой, напоминающий собой, экстренное собрание. --Ох, ну и прибавил же нам забот Шехзаде Баязид, привезя в главный гарем мальтийских принцесс, сделав их законными Хасеки себе и Повелителю!--измождённо вздыхая, поделился с мудрой помощницей кизляр-ага, что заставило её понимающе тяжело вздохнуть и рассудительно произнести с оттенком лёгкого, но, хорошо ощущаемого негодования, перед чем главный гаремный ага не смог устоять: --А разве в династическом браке ни предусмотрено отсутствие любви?! Ведь он, кажется, состоит только из необходимых обязательств, составленных в брачном договоре?!--что прозвучало, подобно заинтересованному, но и одновременно уточняющему вопросу, на который кизляр-ага уже вознамерился незамедлительно ответить утверждением и уже открыл было рот, как, в эту самую минуту, случайно заметил Селимие Хатун и, не говоря собеседнице больше ни единого слова, стремительно поднялся на мраморную террасу и, приблизившись к рыжеволосой наложнице, погружённой в глубокий мрак задумчивости, сдержано вздохнул: --О, Всемилостивейший Аллах, даруй мне терпения!--чем вызвал огромное недоумение у Селимие Хатун, с которым она обеспокоенно осведомилась: --Сюмбюль-ага, с вами всё в порядке? Что вас так сильно тревожит? неужели две мальтийские принцессы уже успели довести вас до "белого коления"?--смутно надеясь на то, что хоть немного, но успокоит и разрешит её опасения вместе с сомнениями, что оказалось им хорошо понято, ведь иначе он бы ни, вновь тяжело вздохнув, небрежно бы ни отмахнулся так, словно она являлась надоедливой мухой: --Не бери в голову, Хатун! тебя это не касается!--и, не говоря больше ни единого слова, вернулся к своим прямым обязанностям в гареме, что позволило юной Селимие Хатун простоять так ещё какое-то время, после чего она отправилась в великолепные покои к Баш Хасеки Нурбану Султан для того, чтобы вместе с ней обсудить их дальнейшие воинственные действия по борьбе с мальтийской принцессой Деметрой, а отныне с Джансу Султан. Нурбану Султан уже с нетерпением ждала возвращения, отправленной ею в гарем для выяснения там обстановки, Селимие Хатун, царственно восседая на парчовой тахте тёмно-бирюзового оттенка, выполненная в тон покоев тёмных зелёных и голубых оттенков с разбавлением золотой многочисленной лепнины, при этом Султанша, излучающая свет, мысленно признаваясь себе в том, что, раз Санавбер Султан заняла позицию внимательного наблюдения за принцессой Деметрой, ничего не предпринимая для того, чтобы устранить соперницу, значит это придётся сделать им с Селимие и с Сафтршах Хатун, благо, вновь вспыхнувшая в прошлом месяце эпидемия чумы пришлась им, как нельзя кстати, да и лучше было не придумать. --Госпожа, думаете, отправленная вами в чумной лазарет, Сафиршах Хатун справится с заданием и достанет заражённые тряпки, либо посуду для того, чтобы ими при первой удобной возможности, заразить принцессу Деметру?--с нескрываемым сомнением в приятном мелодичном голосе поинтересовалась, сидящая за спиной, одетой в шикарное платье, Султанши, Гюльбейяз-калфа, заботливо делающая ей массаж, что вызвало в Нурбану понимающий печальный вздох, с которым она, ничего не скрывая от верной калфы, откровенно поделилась с ней своим сомнением: --Даже не знаю, Гюльбейяз! Только я уверена в том, что наша Санавбер Султан об этом знать не надо! Мы сами, крайне не заметно избавимся от Деметры своими силами. --Вы правильно решили, Султанша! Пусть наша ангелоподобная справедливая Правительница лучше занимается гаремом с детьми и усыпляет бдительность Повелителя головокружительными ласками и сладкими речами о безграничной любви.--поддерживая мудрую Баш Хасеки, произнесла Селимие Хатун, крайне бесшумно войдя к ней в великолепные покои и почтительно ей поклонившись, чем и привлекла к себе внимание Нурбану Султан, которая грациозным взмахом изящной руки приказала верной калфе немедленно прекратить массаж, что та покорно сделала незамедлительно, чем позволила госпоже с Хатун продолжить их, весьма серьёзный разговор, чем те и занялись. Только очаровательная юная Джансу Султан сама того, не ведая, избавила своих ненавистников от её избавления тем, что нанесла визит в главный дворцовый лазарет, где смиренно ждали своей: либо страшной смерти, либо выздоровления, заражённые чумой, гаремные обитатели для того, чтобы справиться об их самочувствии, о чём стало известно главной Хасеки от, пришедших к ней в роскошные покои, Нигяр-калфы с Сафиршах Хатун, что одновременно порадовало Санавбер Султан, ведь это означало лишь одно, что на одну соперницу у неё становилось меньше, ведь страшная эпидемия всегда безжалостно косит всех тех несчастных людей, кто ею по неосторожности и к своему несчастью оказывается заражён и, отныне вынужден находиться в смиренном ожидании неизбежного: конца, либо спасения в виде выздоровления, но с другой стороны и встревожило, ведь, как ей стало известно, Джансу Султан должна сегодня пройти по "золотому пути" для того, чтобы разделить ложе с Повелителем, а значит, может легко его заразить, чего юная главная Хасеки не могла допустить, благодаря чему, она тяжело вздохнула и с чрезвычайно серьёзным выражением на хорошеньком лице встревожено спросила, пристально смотря на ункяр-калфу с верной служанкой: --Надеюсь, вы приняли все меры предосторожности для того, чтобы помешать распространению страшной эпидемии, Нигяр? Джансу Султан отправили под карантин?--благодаря чему, прекрасно понимающие её опасения, ведь, если их Достопочтенный и справедливейший юный Падишах, не приведи Аллах, заразится чумой и погибнет в страшных муках, то на трон взойдёт малолетний Шехзаде Мурад, а регентом при нём, разумеется, станет его мать Баш Хасеки Нурбану Султан, которая не даст им всем никакой жизни, обрушив бесчеловечные репрессии, Нигяр-калфа с Сафиршах Хатун мгновенно переглянулись между собой. --Не беспокойтесь, Султанша, Джансу Султан уже закрыта в своих покоях, которые надёжно охраняют стражники, хотя и находится под бдительным присмотром главной дворцовой лекарши для того, чтобы ни в коем случае не пропустить проявления болезни, либо её отсутствия.--что вызвало в юной Санавбер Хасеки, которая сегодня была одета в простенькое шёлковое зелёное платье с шифоновыми грязного оттенка рукавами, одобрительный вздох: --Хорошо!--с которым Султанша отрешённо принялась пить ягодный шербет из серебряного кубка, находящегося в её изящных руках, при этом, мрачные мысли Санавбер беспрестанно витали возле несчастной Джансу Султан, искренне сожалея о том, что ей так и не суждено сегодня испытать любовь их дражайшего Повелителя, а всему виной её искреннее добросердечие с состраданием, привёдшие Джансу Султан к тому, что она оказалась на карантине в глубоком неведении того, что её ждёт по его окончании, но Санавбер смутно надеялась на то, чтобы Джансу Султан вышла из него живой и невредимой, благодаря чему из её соблазнительной груди вырвался очередной измождённый вздох, с которым юная главная Хасеки плавно встала с тахты и отправилась в главные покои для того, чтобы, лично известить Падишаха о том, что в течении этих трёх недель Джансу Султан не сможет приходить к нему по той лишь простой причине, что заключена в карантин. И вот, оказавшись, наконец, за пределами своих покоев и пройдя немного по мраморному коридору в направлении выхода из гарема, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей осторожно сообщить дражайшему возлюбленному мужу о том, что ему придётся забыть о Джансу Султан до тех пор, пока не выяснится то, что она не больна никакой чумой, Санавбер, вновь измождённо вздохнула, что ни укрылось от внимания к ней на встречу, Михримах Султан, которая, узнав от Сюмбюля-аги о том, что её дражайшая подопечная Джансу Султан, не известно за что оказалась заперта в собственных покоях, лишённая встреч с родной сестрой, в связи с чем и убеждённая в том, что приказ шёл от главной Хасеки, конечно, винить то больше было некого, либо прислушаться к, царящей вокруг эпидем-ситуации, Луноликая отправилась к самодержавному брату для того, чтобы заставить его хорошенько разобраться с неугомонной Санавбер, но, вот только этого не потребовалось, ведь обе Султанши встретились у входа на мужскую половину главного султанского дворца в тёмном коридоре. --Санавбер, да есть ли предел твоей ревности?! За что ты приказала страже закрыть её в покоях!--яростно бушевала Михримах Султан, чем вызвала у невестки печальный вздох, во время которого та остановилась и почтительно поклонилась собеседнице, но, ничего от неё не скрывая, откровенно попыталась оправдаться, смутно надеясь на искреннее взаимопонимание: --Госпожа, простите, но видит Аллах, у меня не было другого выхода для того, чтобы защитить Повелителя от чумы, безжалостно свирепствующей в столице и уже успевшей, коварно проникнуть во дворец, ибо Хасеки Джансу Султан, благодаря своему милосердию с состраданием подвергла себя смертельной опасности тем, что посетила дворцовый лазарет, где содержаться больные гаремные обитатели, поэтому, а именно по инициативе ункяр-калфы наша Султанша и оказалась закрыта в карантин.--чем потрясла собеседницу до глубины души, но, не желая, отказываться от враждебности по отношению к ней, небрежно выпалила: --Ну, и пусть, Санавбер! Даже не смей расслабляться, ведь я всё равно найду для Повелителя такую рабыню, которая, мигом вытеснит тебя из его сердца!--что можно было легко сравнить с капризом, обиженного на всех, маленького ребёнка, заставив юную главную Хасеки ядовито хмыкнуть: --Как вам будет угодно, госпожа!--но, не желая, ввязываться в дальнейший спор с Луноликой, вновь ей почтительно откланялась и собралась было уже продолжить путь в главные покои, как внезапно оказалась остановлена яростным окриком Султанши солнца и луны: --А ну стоять! Куда пошла?! К Повелителю вместе пойдём!--и, не говоря больше ни единого слова, стремительно подбежав к невестке, уже успевшей, вновь остановиться и сдержанно вздохнуть: --О, Аллах, даруй мне терпения!--грубо схватила её под локоток и поволокла её в главные покои, словно, провинившуюся перед ней, собачонку, из-за чего Санавбер приходилось даже местами бежать за Михримах Султан, слегка приподнимая юбку платья, чтобы её подол не путался под ногами. Но, а, когда они уже достигли главных покоев, Михримах Султан грубо втолкнула невестку во внутрь и, внимательно проследив за тем, как та упала ничком прямо к мужественным ногам, ничего не понимающего Юного Падишаха, который, в данную минуту, сидел на парчовом покрывале широкого ложа и ошалело смотрел на, готовый вот-вот разыграться на его глазах, цирк, враждебно произнесла: --Повелитель, вы уж великодушно простите меня, но это переходит все допустимые и недопустимые границы!--чем вызвала в правящем парне измождённый вздох, носящий вопросительный характер, с которым он, незамедлительно обратился к ней: --Ну, и в чём же, опять перед тобой провинилась моя Санавбер, Михримах?!--при этом, устало смотря на сестру из-под лобья и, пока не замечая нахождения в покоях жены, еле сдерживал, одолевающий его всего, добродушный смех, невольно зацепивший ещё и юную главную Хасеки, хорошо осознавшую, что Луноликая сейчас продолжит позориться перед ними, что, собственно говоря, так и вышло. --Селим, да как ты не понимаешь, что Санавбер специально приказала запереть Джансу Султан в покоях из жгучей ревности и для того, чтобы она ей "глаза не мозолила"!--яростно бушевала Михримах, смутно надеясь на поддержку брата с, плавно вытекающей хорошенькой взбучкой для Санавбер и её дальнейшей ссылкой во дворец слёз, чего совершенно не последовало, а всё из-за того, что юный Падишах уже был осведомлён о вынужденном заключении Джансу Султан в карантин, из-за чего Повелитель медленно поднял на старшую сестру выразительные серо-голубые глаза и, сдержано вздыхая, заключил повелительным тоном с оттенком раздражительности: --Значит так, Михримах, в том, что Джансу оказалась в трёхнедельном карантине, виноваты её чрезмерные сострадание с эпидемиологической обстановкой в Империи, но не моя горячо любимая Санавбер! Хватит тебе уже нападать на неё! угомонись!--и, не говоря больше ни единого слова, с царственной уверенностью встал с широкого ложа, где только что вальяжно восседал и мягко подойдя к, до сих пор сидящей на, расстеленном на полу, дорогом ковре с пёстрым рисунком и длинным ворсом, Санавбер, в смиренном ожидании несправедливой взбучки, благодаря чему, не смела даже поднять на, решающих в споре её судьбу, венценосных брата с сестрой, первый из которых, крайне бережно дотронулся до её, аккуратно очерченного подбородка мужественной рукой и, вдумчиво всматриваясь в бездонные омуты светлых магнетических глаз возлюбленной, заботливо поднял её с пола, с огромной нежностью обнимая стройный стан юной золотоволосой девушки свободной рукой, в открытую намекая действиями сестре на то, что она уже здесь стала абсолютно лишняя, что Луноликая прекрасно поняла, вновь с царственной грацией почтительно откланялась самодержавному брату и, пятясь задом к двери, словно рак, либо краб, приблизилась к двери и постучалась в створку, но, а, когда ту открыл кто-то из стражников, охраняющих главные покои, ушла прочь, за что, уже стоявшие в жарких объятиях венценосные возлюбленные мысленно были ей за это искренне благодарны. И вот, наконец-то, юная Правящая чета осталась наедине друг с другом, что позволило им, с огромной нежностью держась за руки, мягко подойти к, обитой парчой, тахте, располагающейся между двумя арочными окнами, и плавно сесть на неё, излучая взаимную, очень трепетную взаимную любовь с искренним пониманием и доверием, не говоря уже о том, что пара успела полностью успокоиться и собраться с мыслями после крайне неприятного разговора с Михримах Султан. --Не бойся её, душа моя! Ты всё правильно делаешь.--понимающе вздыхая, доброжелательно улыбаясь горячо любимой жене, заключил юный Падишах, чем вызвал у неё печальный вздох, напоминающий измождённый стон: --Меня просто угнетает то, что мудрая справедливая госпожа продолжает видеть во мне бесправную рабыню, не имеющую никаких прав на чувства с желаниями. Она постоянно унижает и напоминает мне об этом, хотя я уже три года как являюсь твоей законной женой и свободной женщиной, Селим. Мне от этого очень больно и горько.--во время чего, юная девушка увлечённо массировала мужественную правую руку мужа, сконцентрированная на его гладкой ладони, чем заставляла трепетать от, переполнявшего юношу, удовольствия, благодаря чему, разгорячённое сердце учащённо колотилось в его мускулистой груди, чем вызвал в дражайшей юной возлюбленной новый понимающий вздох вместе с застенчивой улыбкой, во время чего девушка медленно подняла на любимого мужа, излучающие огромную искреннюю нежность. --Я прекрасно понимаю твои чувства, Санавбер, только ничего не могу с Михримах поделать, ведь из-за эпидемиологической ситуации в Империи, ссылать её даже в то, же Эдирне, нельзя. Опасно.--собравшись с мыслями и нарушив их и без того, затянувшееся, мрачное молчание, не говоря уже о том, что, вновь измождённо вздохнув, при этом, доброжелательно возлюбленной улыбаясь, заключил Селим, ласково гладя её по румяным бархатистым щекам свободной рукой и приведя это к тому, что сам того не заметил как, самозабвенно воссоединился с милой сердцу Санавбер в жарком поцелуе, что продлилось ровно до тех пор, пока юные возлюбленные нехотя, ни отстранившись друг от друга, продолжили вести душевную беседу, не переставая, держаться за руки и добровольно утопать в ласковой бездне серо-голубых глаз.