Через тернии в твой "рай".

Дворец Топкапы. Вот только парочка даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту, в покои к дражайшей Валиде Хюррем Султан пришёл юный Падишах для того, чтобы засвидетельствовать ей своё искреннее почтение и попросить благословения на ночь, сияя, при этом, доброжелательной улыбкой, благо молодая Валиде ещё не спала, вернее даже сказать, ещё и не думала этого делать, о чём свидетельствовал её великолепный шёлковый наряд тёмного синего оттенка с парчовыми вставками и пышными рукавами-фонариками, сужающимися у локтя и далее, обтягивая изящную руку, идущими до запястья, имеющее европейский королевский стиль, что, как и высокая бриллиантовая корона, предавало ей, куда большее величие, словно говорящее о том, что она ждала дражайшего сына, в связи с чем, не говоря уже о том, что с замиранием в трепетном сердце, царственно поднялась с парчовой тахты и, устремив весь свой, полный искреннеей нежности, изумрудный взор в сторону, стоявших у двери девушек-охранниц, которые крайне бесшумно открыли деревянные створки и замерли в почтительном поклоне, позволяя тем-самым юному Падишаху, с царственной уверенностью пройти во внутрь и, с восторженными словами: --Добрый вечер, матушка!—подойдя к валиде, с жаром поцеловал ей изящные руки, тем-самым засвидетельствовав своё искреннее почтение, что оказалось встречено и оценено молодой Султаншей по положительному достоинству, о чём говорила её искренняя доброжелательная улыбка, которой она незамедлительно одарила горячо любимого сына-Повелителя. --И тебе, мой лев!—добродушно выдохнула Валиде Хюррем Султан, но, чувствуя то, что её венценосный сые о чём-то хочет с ней поговорить, царственно расположилась вместе с ним на парчовой тахте возле арочного окна с золотой решёткой и газовыми шторами, позволила ему заговорить с ней, к чему юноша перешёл, незамедлительно: --Валиде, сегодня я принял, очень важное для моего сводного брата Шехзаде Османа, решение о том, что после того, как спадёт эпидемия чумы, он вместе со своей валиде и гаремом отправится в санджак Манису. Осман уже знает об этом, так как мы с ним разговаривали сразу по завершении собрания Дивана. Надеюсь, что Вы со мной согласитесь и не будете чинить препятствий, ведь их отъезд станет для вас огромным облегчением, так как Вам не придётся каждый день сталкиваться в дворцовых коридорах с его Валиде, действующей Вам изрядно на нервы.—что вызвало в пламенной Валиде Хюррем Султан массу противоречивых бурных чувств, но, понимая одно, что, приняв такое решение, Селим делал лишь из лучших побуждений и думая прежде всего о душевном благополучии её, дражайшей сестры и жены с беременной фавориткой, в связи с чем, тяжело вздохнула и заключила с безразличием: --Как будет угодно моему отважному льву!—и, меняя тему, осторожно дотронулась до его сильных рук своими заботливыми руками, легонько сжала их, но, продолжая, пристально всматриваться в его задумчивые красивые серо-голубые глаза, душевно заговорила.—Селим, сынок! Прости, что я снова возвращаюсь к теме твоей беременной фаворитки Нурбахар Хатун, но девушка очень любит тебя и нуждается в твоём внимании с заботой и не понимает одного, за какие такие прегрешения, ты не обращаешь на неё никакого внимания. Она очень страдает и скучает по тебе. Конечно, юный Султан Селим ждал такого разговора с дражайшей Валиде, в связи с чем, понимающе тяжело вздохнул и заключил, ничего не скрывая от матери: --Валиде, я уже говорил с Нурбахар Хатун ещё в наш первый хальвет, два с половиной месяца тому назад о том, что между мной и ею больше ничего не будет, так как в моём сердце есть место лишь одной девушке—моей дражайшей Хасеки Санавбер Султан.—после чего, не говоря больше ни единого слова, решительно встал с тахты и, получив от матери благословение на сон грядущий, почтительно откланялся и ушёл, решив, всё-таки проведать фаворитку, провожаемый задумчивым взглядом Валиде Султан, признавшейся себе в том, что ей лучше не вмешиваться в его дела с наложницами. А между тем, как бы дворцовая челядь со стражниками ни остерегали главную османскую резиденцию от проникновения в него страшной эпидемии, она всё равно проникла и захватила самых маленьких представителей Султанской Династии, а именно детей венценосной четы Султана Селима и Санавбер Хасеки Султан, о чём юная девушка узнала лишь тогда, когда пришла в лазарет по отчаянной просьбе кизляра-аги Сюмбюля, но пройти во внутрь Султанше не позволила главная дворцовая лекарша, сославшись на то, что это очень опасно для жизни, в связи с чем, убитой горем юной матери четырёх детей пришлось уступить и вот, она, вся морально раздавленная, шла по тёмному коридору, ничего не видя перед глазами из-за плотной пелены горьких слёз, застлавших ей глаза, из-за чего сама не заметила того, как столкнулась с одним из стражников, который заботливо попридержал госпожу, но какого, же было её удивление, когда она, временно перестав оплакивать своих детей, внимательно всмотрелась в симпатичное лицо стражника и едва не потеряла дар речи. --Баязед!—чуть слышно ошарашенно выдохнула несчастная юная Хасеки, после чего потеряла сознание, что оказалось следствием эмоционального измождения, благодаря чему молодой, чудом выживший в беспощадной кровопролитной бойне, развязанной султанским войском с оборотнями в позапрошлом месяце, Шехзаде Баязед полностью исцелившись от жуткого недуга, переодевшись в дворцового стражника, вернулся в Топкапы для того, чтобы помириться с горячо любимым братом Султаном Селимом, но встретив золовку в столь ужасном состоянии, незамедлительно поспешил заботливо подхватить на руки и, приблизившись к воротам гарема, где ему на встречу выбежал заплаканный кизляр-ага Сюмбюль, который, узнав юного шехзаде, почтительно ему поклонился со словами-стенаниями: --Ах, бедная наша Султанша, в ходе страшной эпидемии, вот-вот потеряет всех своих детей!—крайне бережно забрал юную Хасеки Санавбер из сильных рук парня к себе на руки, что очень сильно потрясло того до глубины души, в связи с чем юный шехзаде тяжело вздохнул и, решительно собравшись с мыслями, воинственно произнёс: --Может, быть ещё болезнь пощадит моих племянников, Сюмбюль! Лучше верь в это, ибо мысли материализуются, а значит, необходимо верить и молиться на благоприятный исход!—и, не говоря больше ни единого слова, отправился в свои бывшие покои для того, чтобы, наконец-то лечь спать, а утром попытаться встретиться с дражайшим братом-Повелителем для того, чтобы с ним, серьёзно и душевно поговорив, выяснить все разногласия и, наконец, вновь зажить душа в душу и мирно, провожаемый взглядом главного гаремного аги, полным глубокого мрака и невыносимого горя, что продлилось ровно до тех пор, пока юная Хасеки тихо ни застонала, постепенно приходя в себя, что вернула Сюмбюля-агу из мира глубокой скорби в реальность, из-за чего он, мгновенно опомнился и, отнеся Султаншу в её покои, оставил её на попечение Михрибану-калфы с Михримах Султан, отправился в покои Нурбахар Хатун за ней с Повелителем, прекрасно зная о том, что они именно там находятся в данный момент. Он не ошибся в своих догадках, ведь ещё несколько мгновений тому назад, ни о чём, не подозревающий о, разыгравшейся в лазарете, трагедии с его тремя тетьми, юный Султан Селим пришёл в скромные покои к беременной фаворитке для того, чтобы выяснить с ней их разногласия, хотя юная наложница, в данную минуту, никого не ждала, а, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о, внезапно обрушившейся на султанскую юную чету, несчастье в виде чумы, отнявшей крепкое здоровье их детей, о чём юная девушка узнала от кизляра-аги пару часов тому назад, отрешённо сидела на парчовой тахте, служащей ей кроватью, одетая в шикарное парчовое ярко-фиолетовое платье, совершенно не держа никакого зла с обидами на Повелителя за его к ней безразличие по той лишь простой причине, что она знала, как сильно он устаёт на советах в диванных покоях, но, какого, же было удивление Нурбахар Хатун, когда внезапно отворились деревянные створки широкой арочной двери, и в её покои ворвался юный Падишах в тот самый момент, когда девушка слегка привстала с тахты, с целью высказывания ему искреннего почтения. --Повелитель!—горестно вздыхая, поприветствовала юношу Нурбахар, еле сдерживая скорбные слёзы, которые с невыносимым отчаянием смахивала с бледных бархатистых щёк, что ни укрылось от его внимания, в связи с чем, Селим почувствовал неладное, из-за чего он, внутренне весь напрягся и, мгновенно забыв о цели прихода, встревоженно спросил: --Что случилось, Нурбахар? Кто посмел обидеть тебя?—что заставило наложницу горько всхлипнуть и прорыдать: --Случилось несчастье, Повелитель! Ваши с Хасеки Санавбер Султан дети заразились чумой от одной из своих нянек-кормилиц! Им не долго осталось!—чем повергла юношу в состояние глубокого эмоционального шока, во время которого у него, мгновенно потемнело в глазах, а многострадальное отзывчивое сердце в мужественной груди сдавило так сильно, что несчастный юноша больше не мог себя сдерживать, из-за чего он, слегка пошатнулся и упал бы на беременную фаворитку, так как навис над ней, подобно несокрушимой скале, если бы ни, вовремя вбежавший в комнату, Сюмбюль-ага вместе с молодыми двумя помощниками, которые как раз-таки и предостерегли юного Падишаха, заботливо усадив его на свободную тахту и принявшись, приводить его в чувства с помошью апохалов, которыми обмахивали парня. Два месяца спустя. Дворец Топкапы. Но, к глубочайшему сожалению, чуда так и не произошло, а все дети юной султанской четы покинули этот грешный мир, спустя три дня после проявления страшной болезни, из-за чего весь дворец погрузился в глубокий траур, а юная правящая чета так сильно погрузилась в свою скорбь, что никого и ничего не желала видеть и слышать, заперевшись в главных покоях для того, чтобы с неистовым жаром отмаливать все те грехи, за которые Господь Бог и наказал их, ниспослав им такую жестокую кару в виде потери всех детей, благодаря чему за управление государственными делами пришлось взяться Шехзаде Баязеду с Искандером-беем, так как оставлять Империю без правителя на долго ни в коем случае было нельзя, ведь во дворце находился для них такой страшный враг, как Мелексима Султан, которая только и ждала подходящего момента для того, чтобы захватить трон для своего единственного сына Шехзаде Османа, которому он был, совершенно не нужен по той лишь простой причине, что он смиренно ждал момента, когда сможет отправится в Манису санджакбеем, где никто не сможет помешать ему быть счастливым рядом с дражайшей Махпейкер Хатун, которая тщательно оберегала себя от, никому не нужных беременностей, что у неё успешно удавалось Но вот, наконец-то, истекли сорок дней траура по детям, и Селиму с Санавбер наступило время выйти из добровольного заточения в главных покоях, где они находились в строжайшем посте и постоянных молитвах за упокой безвинных душ их трёх детей, а именно Шехзаде Мурада с Абдуллазизом и Гевгерхан Султан, что они, разумеется сделали, как бы тяжело морально и духовно им это ни далось, чему их близкие искренне порадовались и незамедлительно окружили заботой с любовью, тем-самым помогая, постепенно войти в привычную жизненную колею, да и в личной жизни Шехзаде Баязеда произошли перемены к лучшему. К нему из дворца Плача вернулась Фатьма Хатун, с которой он пламенно выяснил все их разногласия и после выплеска бурных эмоций с сопровождением яростных криков и горьких отчаянных слёз, наступило жаркое примирение, исходом которому стала долгожданная беременность, чему возлюбленная пара была очень сильно рада, хотя и тщательно скрывала её наличие от всей семьи из страха гнева Валиде и отправлению Фатьмы в лазарет на аборт, но опасения оказались напрасными, ведь узнав обо всём, вышедшая из заточения Султанская юная чета, наоборот оказалась очень даже рада, из-за чего были принесены все необходимые жертвы, а престолонаследником официально был назначен Шехзаде Баязед, с которым у юного Падишаха, тоже воцарился долгожданный мир. Вот только свадьбу Искандера-бея с Михримах Султан, опять пришлось отложить до окончания эпидемии чумы, так как праздновать в дни ежедневных народных скорбных утрат, было неприемлимо, да и не к месту, из-за чего жизнь султанской семьи, вновь стала рутиной и обыйденной. Вот только любви к Фатьме Хатун юный Шехзаде Баязед больше не испытывал, а всему виной её покушение на него, что он никак не мог простить наложнице, да и была ли она вообще? Может, юноша принял любовь за обычную страсть с привязкой, по неопытности, но, зато теперь в его разгорячённом мятежном сердце зажглась искра пламенной любви к единственной Хасеки Султана Селима—Санавбер Султан, о которой ему искренне хотелось заботиться и защищать от всего, что могло ей угрожать, даже от родной матери, всерьёз подумывающей над тем, чтобы отправить девушку во дворец Плача по той лишь причине, что несчастная не может никак, хотя и не по своей вине, но сберечь, рождённых ею, маленьких детей, что приносит сокрушимый удар по султанской династии, ставя её будущее под угрозу исчезновения, о чём парень думал, в данную минуту, стоя, оперевшись сильными руками о мраморную перекладину балкона, премыкающего к входу в главные покои, и заворожённо посматривая на балкон юной Хасеки, стоявшей там в обществе Михримах Султан, душевно о чём-то беседующих друг с другом, заботливо окутанные приятной вечерней прохладой с лёгким медным мерцанием, исходящим от, горящего в факелах, пламени, мысленно признаваясь себе в том, что ему, искренне хочется услышать то, о чём разговаривают его дражайшие родственницы, но увы и ах, ничего было не слышно, а девушки разговаривали, вот о чём. --Когда ты, наконец, уже объявишь всем о своей беременности, Санавбер? Я, конечно, хорошо понимаю, что срок ещё слишком маленький и ты искренне боишься сглаза, но пойми, что лишь такое твоё состояние сможет удержать тебя здесь, возле моего горячо любимого брата-Повелителя и не позволит валиде сослать тебя во дворец слёз, как неспособную родить и сохранить жизнь будущим Шехзаде. Если ты не хочешь выносить беременность на всеуслышание, то позволь мне, хотя бы сообщить об ней нашей дражайшей Валиде!—вразумительно убеждала подругу Луноликая, которая сама узнала о, весьма деликатном состоянии невестки пару часов тому назад, когда они душевно беседовали в хамаме и, когда юной Хасеки Санавбер внезапно ни стало плохо от невыносимой духоты, и она ни упала в обморок, из-за чего пришлось незамедлительно позвать акушерку, которая внимательно осмотрев юную госпожу, объявила обеим девушкам о наличии беременности возлюбленной жены Повелителя, что искренне обрадовало обеих девушек и успокоило юную Санавбер, вернув ей интерес к жизни, но, в данную минуту, погрузило в ещё большую мрачную задумчивость с нескрываемым страхом, вновь потерять ребёнка, но, так же, мысленно признав правоту подруги, одобрительно кивнула, чуть слышно выдохнув позволение: --Хорошо, госпожа! Пусть наша достопочтенная Валиде узнает обо всём, но Повелителю я сама сообщу тогда, когда он призовёт меня к себе в покои!—даже не догадываясь о том, что юный Падишах, бесшумно выйдя к ней на балкон, случайно услышал их душевный разговор, что искренне обрадовало его, вырвав из мрака глубокой скорби и вернув в мир огромной радости и счастья, в связи с чем, венценосный юноша со словами искреннего восторга: --Ты своим деликатным положением вернула нас к жизни, Санавбер!—стремительно подошёл к возлюбленной и, крайне бережно подхватил её себе на руки и принялся кружить по просторному помещению, стараясь быть очень бережным и заботливым, благодаря чему по балкону, словно весеннему ручью, постепенно разнёсся их беззаботный звонкий смех, во время чего Селим, наконец опустил возлюбленную обратно на мраморный пол, но, продолжая заботливо обнимать, воссоединился с ней в долгом, очень пламенном благодарственном поцелуе, на который юная девушка ответила с неистовой взаимной страстью, из чего, находящаяся всё это время возле брата с невесткой, Михримах Султан поняла, что ей лучше оставить возлюбленную парочку одних и, незаметно покинув их, отправилась к дражайшей валиде, смутно надеясь на то, чтобы застать её в покоях. А между тем, чутьё не подвело Михримах Султан, ведь, как только она с царственной грацией пришла в покои к дражайшей матери, застала её сидящей на парчовой тахте в лёгком медном мерцании, горящих в золотых светильниках, свечей, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как осторожно разлучить своего несчастного горячо любимого сына-повелителя с его дражайшей Хасеки Санавбер, а её саму тайно высслать во дворец плача так, чтобы ни причинить душевный вред сыну, который, узнав о внезапном исчезновении возлюбленной, непременно будет везде искать её и страдать, из-за чего печально вздохнула, что ни укрылось от внимания её единственной дочери, которая, словно угадав её мрачные мысли, понимающе вздохнула и произнесла: --Вам не придётся никудо отсылась Санавбер Хатун, так как она вновь носит под сердцем ребёнка, матушка. Срок уже два месяца.—благодаря чему, достопочтенная Валиде Хюррем Султан, мгновенно вышла из глубокого мрака своей задумчивости и, с недоверием пристально смотря на единственную дочь, которая осторожно села рядом с матерью на тахту, расправляя складки на шикарном платье, спросила: --Как такое выяснилось, Михримах? Да и, почему девушка всё тщательно скрывала?—чем заставила дочь вздохнуть с облегчением и, постепенно собравшись с мыслями, поделилась, ничего не скрывая и отвечая сразу на все вопросы, одновременно: --Санавбер стало плохо во время нашего с ней душевного разговора в хаммаме, из-за чего я отправила стражников за акушеркой, которая после внимательного осмотра выявила наличие беременности, а девушка ничего никому не сказала лишь из-за того, что боится сглаза недобрых завистников, мама. Её можно понять после стольких-то утрат.—что вызвало у валиде понимающий тяжёлый вздох, с которым она одобрительно кивнула и заключила, вынося самое верное, как она считала на данную минуту, решение: --Вот и мы никому ничего не скажем до тех пор, пока опасность не минует, но акушерка пусть будет вести Санавбер до самого дня родов и во время них. Всё случилось своевременно и спасло девушку от ссылки!—после чего между матерью с дочерью воцарилось, вновь длительное мрачное молчание, во время которого каждая из них думала о том, как помогать их дражайшей подопечной на протяжении всех этих, оставшихся семи месяцев и после, не обращая никакого внимания на тихое потрескивание дров в камине, распространяющих приятное тепло и древесный мягкий, еле ощутимый аромат вместе с медным мерцанием отсвета. Но, а, что же касается юной возлюбленной венценосной четы Султана Селима с его дражайшей Хасеки Санавбер, то они уже сидели на мягких подушках с бархатными тёмными наволочками, окантованными золотой бахромой по краям за низким круглым столом и за душевной, плавно переходящей в обмен лёгкими добродушными шутками, беседу, что напоминало беззаботное дурачество, благодаря чему просторные покои наполнились их весёлым звонким смехом, обозначающим их безграничное счастье, которое едва ни ускользнуло от них, но независимо от этого, всё равно казалось юноше с девушкой хрупким, что они решили оберегать с нежностью и трепетом, но это веселье продлилось лишь до тех пор, пока под внимание юного Падишаха ни попало то, с какой жадностью его возлюбленная ест жареных перепелов, что мгновенно напомнило ему рассказы кизляра-аги с ункяр-калфой о том, как его дражайшая валиде Хюррем Султан в периоды беременностей, чтоже с жадностью уплетала перепёлок, в связи с чем, парень добродушно и чуть слышно рассмеялся, чем заставил любимую девушку с нескрываемым изумлением уставиться на него, затаив в ясных голубых глазах, хорошо читаемый, вопрос: «Что опять со мной не так, Селим?»--чем вынудила мужа, полностью просмеяться и, глубоко выдохнув, откровенно ответить: --Просто, наша Достопочтенная Валиде Хюррем Султан, тоже постоянно ела жареных или запечёных перепелов, когда ходила беременная. Это было её самым любимым блюдом, а теперь, ты пошла по её стопам, Санавбер.—что заставило юную девушку, залившись румянцем смущения, застенчиво потупить взор и, скромно улыбнувшись, тихо признаться: --Но, ведь это, действительно, очень вкусно!—благодаря чему, это прозвуча и выглядело на столько очаровательно и невинно, что юный Падишах больше не смог себя сдерживать и с шутливыми словами: --Ну, всё! Ты сама напросилась!—внезапно прервал их ужин и, повалив, беззаботно смеющуюся жену на, разбросанные по полу с дорогими персидскими коврами, подушки и, нависнув над ней, подобно несокрушимой скале, обдал горячим ровным дыханием, из-за чего по нежной атласной светлой коже юной девушки пробежали мурашки, что заставило её судорожно сглотнуть. --только, пожалуйста, будь аккуратнее, ведь нам сейчас необходимо соблюдать все меры предосторожности для того, чтобы сохранить нашего малыша, Селим!—собравшись, наконец, с мыслями, предостерегла возлюбленного юная девушка, ласково при этом, гладя его по румяным щекам в тот самый момент, когда он уверенно полностью раздел и неистово ласкал её, пышущее здоровьем, стройное тело тёплыми мягкими губами, выписывая пируэты бархатистым языком и легонько покусывая интимные, самые сокровенные, места крепкими ровными белоснежными зубами, что вызывало в юной Султанше бурю противоречивых острых пламенных чувств, заставляя её красивую златокудрую голову неистово кружиться, а саму Санавбер тихонько постанывать от удовольствия и инстинктивно выгибаться дугой на встречу мужу, мысленно умоляя его о пощаде, что оказалось парнем, хорошо услышано, благодаря чему, он ненадолго прервал приятное занятие и, жарко поцеловав возлюбленную в чувственные губы, решительно обвил свой стройный спортивный стан её стройными ногами и, решительно ворвавшись в её тёплые влажные глубины, принялся двигаться в ней всё быстрее и быстрее, что продлилось до тех пор, пока их общее наслаждение ни достигло такого мощного апогея, что они хором громко вскрикнули и ни рухнули на подушки, запыхавшиеся, румяные и счастливые, продолжая, при этом, время от времени обмениваться пламенными поцелуями. Что продлилось ровно до тех пор, пока юная возлюбленная венценосная чета ни забылась крепким, восстанавливающим силы, сном, протянувшимся до первых лучей, восходящего солнца, окрашивающего всё в яркими золотым и медным светом, проникшим во все просторные помещения великолепного главного султанского дворца, тем-самым пробуждая от крепкого ночного сна дворцовую челядь, заставляя её, незамедлительно встать, привести себя в благопристойный вид и заняться к обычным повседневным делам, что нельзя было сказать о правящей семье, которые ещё продолжали: либо спать, либо уже пробудиться, но ещё нежиться в постели. Так и юная Хасеки Санавбер, которая вынуждено проснулась от понимания того, что осталась совершенно одна, в связи с чем, нехотя открыла глаза и, собравшись с мыслями, сладко потянулась, продолжая вальяжно лежать на широкой постели под тёплым парчовым покрывалом, скрытая от посторонних глаз под опущенным воздушным, как облако, золотым газовым и зелёным парчовым балдахином, но, мысленно признаваясь себе в том, что пора вставать, девушка нежно позвала возлюбленного, смутно надеясь на то, что он где-то рядом: --Селим!—но в ответ ей была глубокая и мрачная тишина, заставившая юницу, горестно вздохнуть и, решительно отбросив покрывало с одеялом в сторону, плавно села на постели и, взяв с, рядом стоявшего, пуфика бархатный тёмно-синий халат, надела его на свою полупрозрачную шёлковую ночную сорочку, отороченную гипюром, после чего встала с широкого ложа и направилась к балкону, смутно надеясь на то, что её возлюбленный находится именно там, встречая рассвет и наслаждаясь приятной утренней прохладой, которые произвольно наводят в мыслях ясность, не говоря уже о том, что терпеливо дожидаясь долгожданного пробуждения возлюбленной. Так и вышло. Чутьё не подвело юную девушку, мягко и крайне бесшумно вышедшую на балкон и заставшую любимого мужа именно там, стоявшего, оперевшись сильными руками в плоскую перекладину мраморного ограждения и задумчиво смотрящего на зеркальную водную гладь Босфора, тронутую еле заметной рябью, при этом на красивом мужественном лице, уже несколько минут, как одетого в тёмно-серую с зеленоватым оттенком пижаму и парчовый безрукавный зелёный халат, юноши сияла беззаботная добрая улыбка, с которой он едва слышно произнёс, обращаясь к дражайшей возлюбленной, которая уже стояла у него за спиной в трепетном молчании: --С пробуждением, душа моя!—чем заставил жену, невольно вздрогнуть от неожиданности и, выйдя из глубокой мрачной задумчивости, одарить любимого мужчину взаимной ласковой улыбкой, во время коевой ответила: --И тебе, любимый!—и, не говоря больше ни единого слова, мягко подошла к нему и, нежно обняв его за мужественные плечи, зарылась румяным лицом ему в мускулистую спину, вызвав взаимный тихий трепетный вздох, заставивший юношу, на мгновение инстинктивно закрыть серо-голубые глаза и, подставив лицо ярким золотым солнечным лучам, принялся впитывать в себя их приятное ласковое тепло, тем-самым, всячески не желая, нарушать эту милую нежную идиллию, что, сейчас воцарилась между ним и его дражайшей юной возлюбленной, хотя и, хорошо понимал то, что с минуты на минуту слуги принесут им завтрак, в связи с чем, вновь нежно вздохнул и предложил возлюбленной вместе позавтракать, а заодно и обсудить планы на текущий день, перед чем юная Хасеки не устояла и с удовольствием приняла предложение возлюбленного мужа, вернувшись вместе с ним в покои. И вот, сразу после того, как парочка привела себя в благопристойный вид и позавтракала, они, обнявшись, сидели на парчовой тахте, утопая в золотых солнечных лучах, согреваемые их приятным теплом. --Я, конечно, хорошо знаю жестокие гаремные законы, гласящие о том, что, оставшуюся без детей, наложницу, полагается, незамедлительно сослать во дворец Плача, а я уже дважды потеряла наших малышей и, если бы ни моя своевременная беременность, наступившая, весьма кстати, то меня бы отправили в ссылку ещё в прошлом месяце, что стало бы, весьма справедливо, ведь я не достойна того, чтобы находиться рядом с тобой, Селим!—с мрачной задумчивостью печально вздыхая, поделилась с возлюбленным юная Хасеки, чувствуя то, с какой искренней нежностью и заботой юный Падишах сжимает её руки своей свободной рукой, благодаря чему, их, полные глубокой мрачной задумчивости, взгляды встретились и, надолго задержались друг на друге, что продлилось ровно до тех пор, пока, потрясённый до глубины души, Селим, тоже хорошо осведомлённый обо всех ужасах с коварством гаремной жизни, внезапно ни, завладев чувственными губами дражайшей юной возлюбленной, принялся неистово целовать их, хорошо ощущая то, как она, внутренне вся дрожит от, переполнявших хрупкую нежную душу, бурных чувств, накрывших пару, словно ласковой тёплой волне, стремительно набежавшей на песчаный берег и плавно отхлынувшей обратно в море, что, казалось бы, продлится целую вечность, но как бы возлюбленным того, ни хотелось бы, а из мира романтических грёз, им всё равно пришлось выйти и вернуться с небес на грешную землю, вернее их из неё вырвал сам Селим, печально вздохнувший: --Я знаю об этом, любимая, но только можешь этого больше не бояться, ведь мы, теперь, больше никогда не расстанемся!—что прозвучало для, стоявшего всё это время в тени и в стороне, Шехзаде Баязеда, как коварный удар острым кинжалом в спину, в связи с чем, он испытал такую невыносимую сердечную боль в сердце, от которой у него даже, внезапно потемнело в ясных светлых глазах, что привело к тому, что по бледным гладким щекам тонкими прозрачными ручьями потекли предательские горькие слёзы, коевые юноша никак не мог унять и смахнуть, но, вспомнив о том, что он мужчина, а не девчонка, постепенно успокоился и, собравшись с мыслями, принялся ругать самого себя за, проявленную эмоциональную слабость: «Баязед, ты, что это такое делаешь? Эта очаровательная юная девушка является дражайшей законной женой твоего правящего горячо любимого брата Селима, который любит её больше жизни! Забудь о ней и не смей мечтать! Она для тебя недоступна! Приди в себя! У тебя есть свой гарем, вот ему и уделяй внимание!»--что вызвало в парне измождённый вздох, который и привлёк к нему внимание правящей юной возлюбленной пары, заставив их, незамедлительно прервать их пламенный поцелуй и, залившись румянцем смущения, прийти к общему мнению, которое озвучил юный Падишах: --Оставь меня с моим горячо любимым младшим братом, Санавбер!—что оказалось юной девушкой, хорошо услышано и понято, благодаря чему, она плавно поднялась с парчовой тахты и, почтительно откланявшись мужу с шурином, ушла, слегка приподнимая полы шёлкового серебристого платья с золотым газом и гипюром, провожаемая, полным огромной нежности взглядом обоих братьев. Но, а, когда за изящной стройной спиной юной Хасеки Санавбер стражники закрыли створки двери, уже сидящий за своим рабочим столом, юный Падишах немного выждал, после чего сдержано вздохнул и, пристально всматриваясь в задумчивое румяное лицо брата, вразумительно произнёс: --Меня невозможно обмануть, Баязед, ведь мне уже давно известно о том, какие пламенные запретные чувства ты питаешь к моей горячо любимой жене. Предупреждаю тебя в первый и в последний раз о том, что вздумаешь оказывать ей какие-либо притязания, пиняй на себя! Я терпеть не стану и, мигом отправлю к тебе палачей!—что, мгновенно вывело юного Шехзаде из состояния романтических грёз, заставив, вздрогнуть от неожиданности и отчаянно приняться защищаться: --Селим! Брат, да как ты можешь обвинять меня в подобном святотатстве?! Это, же, просто уму непостижимо! Да и, как я смею засматриваться на то, что строго-настрого запретно!—при этом, его красивое мужественное лицо, аж всё побагровело от негодования с возмущением и разочарованием, отчётливо читаемые в его светлых выразительных серо-голубых глазах, что вызвало одобрительный вздох у его правящего брата: --Вот и замечательно! Как хорошо, что мы, прекрасно поняли друг друга!—который через силу выдавил из себя доброжелательную улыбку, которой Селим молниеносно одарил младшего брата, после чего взял в сильные руки философскую книгу и, открыв её, принялся вдумчиво читать, помечая для себя пером, заранее смоченным в чернилах, интересные поучительные жизненные высказывания, что ни укрылось от внимания, вальяжно восседающего на парчовой тахте, Баязеда, успевшего выдохнуть с огромным облегчением, не веря в то, что едва избежал сурового, но справедливого наказания за то, что посмел, к своему стыду, возжелать возлюбленную женщину дражайшего правящего брата, из-за чего его бархатистые щёки продолжали, предательски пылать от, переполнявшего его всего, смущения от испытывания огромной вины перед ним, хорошо ощущая то, как бешено колотится в мужественной мускулистой груди разгорячённое неукротимое сердце, но, сумев найти в себе силы для того, чтобы постепенно успокоиться и собраться с мыслями, что далось ему, крайне не просто, Шехзаде Баязед, вновь пристально всмотрелся в полное глубокой отрешённости от всего внешнего мира, красивое и, тронутое лёгкой, еле заметной золотисто-русой шелковистой щетиной мужественное лицо брата, вновь понимающе вздохнул и задал ему один лишь единственный вопрос: --А ты, правда, бы приказал меня казнить за запретные чувства к твоей Хасеки, Селим? Конечно, мне всё хорошо понятно, но, просто хотелось бы услышать подтверждение. Вдруг, ты это сказал лишь для того, чтобы припугнуть меня.—чем заставил брата измождённо вздохнуть и, ничего не скрывая, ответить, предварительно бросив на собеседника кратковременный, но очень серьёзный взгляд: --А, разве похоже на то, чтобы я когда-либо шутил столь серьёзными вещами, Баязед? Конечно, я не шучу. Надеюсь на то, что ты не станешь подталкивать меня к тому, чтобы я взял на свою душу такой страшный грех, как братоубийство!—после чего между двумя братьями воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они продолжали смотреть друг на друга, пристально и, думая каждый о своём. Что же касается юной Хасеки Санавбер, то она, выйдя из главных покоев несколько минут тому назад, направилась в гарем, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, что в последнее время происходит с её шурином и почему он столь странно реагирует на их с Селимом романтические встречи, словно сходит с ума от ревности, не известно, чем вызванной. Неужели он влюбился в неё? Но ведь это запрещено под страхом смерти—желать жену Правителя, прекрасно зная об их взаимной любви друг к другу! Что Баязед творит! Он, что, совсем с ума сошёл? Жить ему надоело! От понимания чего, юная девушка измождённо вздохнула, продолжая, потеряно идти по мраморному затемнённому коридору великолепного дворца в направлении гарема, что продлилось до тех пор, пока в одном из коридоров ни встретилась, совершенно случайно, с Валиде Хюррем Султан, направляющейся в покои к правящему сыну для того, чтобы засвидетельствовать ему своё искреннее почтение с благословением на текущий день, но, увидев то, в каком плачевном душевном состоянии находится дражайшая невестка, стремительно подошла к ней и обеспокоенно принялась расспрашивать, заботливо обхватив за изящные плечи и пристально всматриваясь в её, полные невыносимой тревоги, серо-голубые глаза: --Санавбер, что с тобой? У тебя всё хорошо? Кто посмел расстроить тебя? Надеюсь с твоим малышом в животе, всё в порядке?—чем заставила юную девушку, мгновенно опомниться и, собравшись с мыслями, вновь печально вздохнуть и поделиться откровенно: --Со мной и малышом всё в порядке, но вот Шехзаде Баязед пугает меня, очень сильно своей влюблённостью в меня! Неужели он не понимает, что этим может, легко, вновь рассориться с братом или затянуть себе на шее шёлковый шнур!—чем ввела дражайшую свекровь в состояние лёгкого ступора, которое продлилось не долго, ибо мудрая Султанша сумела быстро успокоиться и, собравшись с мыслями, приказала потерянным тоном: --Возвращайся в гарем, Санавбер! Ни о чём не беспокойся! С моими сыновьями я сама разбирусь.—в связи с чем, юная девушка, всё поняла и, почтительно откланявшись свекрови, продолжила путь, провожаемая её благодарственным взглядом, после чего мудрая Валиде Хюррем Султан измождённо вздохнула и, выждав немного, стремительно направилась в главные покои, смутно надеясь на то, чтобы застать в них обоих своих сыновей. Они действительно находились в главных покоях, занимаясь каждый своим делом, а именно: юный Падишах Султан Селим продолжал вдумчиво читать философскую книгу, удобно сидя на пуфике за своим рабочим столом, не обращая никакого внимания на, на сидящего возле окна на тахте, брата, который пребывал в глубокой мрачной задумчивости из-за их недавнего, весьма неприятного, но очень вразумительного душевного разговора, хорошенько встряхнувшего юного Шехзаде Баязеда и заставившего призадуматься о том, как строить жизнь, не касаемо семьи своего Повелителя, благодаря чему, молодые люди время от времени бросали друг на друга краткие, но очень серьёзные, а иногда и предостерегающие взгляды, сопровождающиеся понимающими тяжёлыми вздохами, что ни укрылось от внимания, воинственно ворвавшейся в главные покои и мгновенно набросившейся на младшего сына с обвинительными восклицаниями, Валиде Хюррем Султан. --Да, как ты посмел возжелать женщину своего старшего брата-Повелителя, Баязед!? Ты вообще понимаешь, что это запретно и караемо смертью, так как равносильно государственной измене! У тебя, что, наложниц в гареме мало! Пусть они и глупы до невозможности, да и с ними скучно, как в склепе, но зато они полностью принадлежат тебе и, ты ими можешь пользоваться, когда и как заблагорассудится!—бушевала Валиде Султан, предварительно дав младшему сыну отрезвляющую звонкую пощёчину в тот самый момент, когда парень слегка привстал с парчовой тахты для того, чтобы почтительно поприветствовать дражайшую матушку, чем и привлёк к себе внимание правящего брата, заставив его, мгновенно отложить книгу в сторону и поприветствовать дражайшую Валиде почтительным кивком головы со словами, в которые вложил оттенок лёгкого добродушного юмора: --У нас с моим братом уже был только что вразумительный разговор по этому поводу, валиде. Баязед всё понял.—тем-самым, ступаясь за младшего брата, чему юный Шехзаде, в мыслях искренне благодарил его, что отчётливо прочитывалось в светлых глазах семнадцатилетнего Шехзаде, который печально вздохнул и вновь уселся на тахту, хорошо ощущая, нависшее в воздухе, эмоциональное напряжение, во время чего, немного смягчившаяся, Валиде Хюррем Султан, наконец, вспомнив о нахождении в главных покоях правящего сына, постепенно успокоилась и, собравшись с мыслями, почтительно поклонилась ему с доброжелательными, но очень решительными словами: --Как скажешь, мой отважный лев! В самое ближайшее время я постараюсь подобрать для нашего Шехзаде такую наложницу, которая умом, красотой и многими необходимыми для потенциальной будущей Султанши, сумеет отвлечь его от твоей Хасеки!—что оказалось одобрено юным Падишахом в виде молчаливого кивка головы, во время которого Хюррем Султан всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла вместе с младшим сыном, которого потащила за собой, крепко схватив за ухо, что сопроводилось добродушным смехом Селима, оставшегося, наконец, в полном гордом одиночестве, что позволило ему вернуться к, отложенной пару минут тому назад, книге и продолжить её читать, чем он и занялся незамедлительно. Только искать подходящую наложницу для младшего сына достопочтенной Хюррем Султан не пришлось, ведь это за неё сделал преданный кизляр-ага Сюмбюль, который, словно угадав тревожные мысли госпожи, лично отобрал из, недавно успешно окончивших обучение, наложниц-гедиклис одну, как ему казалось самую красивую и успешную, но при этом хитрую и хваткую, но при этом очень преданную и добросердечную рабыню-славянку из Московии знатного дворянского происхождения из боярской семьи, приближённой к царскому трону, которая должна была стать одной из фрейлин царской невесты, но оказалась похищена недоброжелателями и продана в османский гарем три года тому назад и вот, теперь, пройдя полностью всё обучение в гаремной школе, предстала перед ясными изумрудными очами, царственно восседающей на парчовой тахте, озаряемая золотыми лучами, вышедшего из-за хмурой тучи, солнца. --Значит, твоё имя Гюлесен, Хатун, и ты на прошлой неделе успешно закончила своё обучение, что очень радует, ведь, отныне тебе предстоит стать не только наложницей Шехзаде Баязеда, но и завладев его сердцем с душой, окружить его искренней любовью, заботой и приложить все усилия для того, чтобы он перестал грезить о главной Хасеки нашего Повелителя Санавбер Султан, поэтому будь моему младшему сыну, одновременно неистовой любовницей, преданным душевным другом, союзницей и моральной поддержкой. Пусть он влюбится в тебя так, чтобы ни о чём и не о ком не смог думать постороннем, если у тебя это получится успешно, то я вознагражу тебя, очень щедро, Хатун.—наставленчески беседовала с, сидящей на коленях у её ног на бархатном пуфике, облачённой в простенькое шёлковое голубенькое платье, шестнадцатилетней золотоволосой хорошенькой наложницей мудрая Валиде Хюррем Султан, стараясь быть как можно доброжелательной и внимательной к подопечной, которая впитывала каждое её слово, как губка, благодаря чему хорошенькое личико юницы залилось румянцем смущения, а трепетное сердце учащённо колотилось в соблазнительной пышной груди от, испытываемого ею, волнения и природной скромности, что привело к тому, что она понимающе вздохнула и, смиренно дождавшись момента, когда Валиде позволила ей высказаться, пламенно произнесла: --Можете располагать мною так, как Вам будет угодно, Валиде, ибо я стану Вашими ушами и глазами в гареме Шехзаде Баязеда, которого я окружу искренней заботой, пламенной любовью и душевной дружбой так, что, кроме меня и вас он не будет помнить!—предварительно поцеловав подол великолепного парчового тёмного голубого платья достопочтенной госпожи, что той пришлось по душе, но торопиться с выводами Валиде решила лишь после того, как подопечной удасться влюбить в себя Шехзаде Баязеда, из-за чего одобрительно кивнула и обратилась к, стоявшему всё это время в смиренном молчании, но немного в стороне, преданному кизляру-аге с распоряжением: --Можете возвращаться в общую комнату, Сюмбюль! Пока не будем торопиться с устраиваниями романтических встреч моего младшего сына с Гюлесен Хатун, так как надо выждать подходящего момента.—что оказалось, хорошо понято агой, из-за чего он почтительно откланялся и с молчаливого одобрения мудрой валиде, заботливо поднял наложницу с колен и вместе с ней покинул покои, провожаемый задумчивым взглядом Валиде Султан, думающей над тем, как устроить первую встречу Баязеда с Гюлесен Хатун, что вызывало в ней периодические тяжёлые вздохи. Вот только одиночество Достопочтенной Валиде Хюррем Султан продлилось лишь до тех пор, пока к ней в великолепные покои ни пришла её дражайшая невестка Хасеки Санавбер Султан, которая находилась всё это время в общей комнате гарема, но, раздираемая невыносимым беспокойством о том, как у свекрови прошёл вразумительно-душевный разговор с сыновьями, не смогла находиться в стороне, в связи с чем, юная девушка почтительно поклонилась и принесла искренние извинения за внезапный визит, чем и привлекла к себе внимание мудрой Валиде, мгновенно одарившей невестку доброжелательной улыбкой, с которой и произнесла, не желая, мучить неведением её и дальше, ведь благополучие вместе со спокойствием в гареме и в семье было их самым важным делом: --Можешь быть спокойна, Санавбер! Скоро Шехзаде Баязед угомонится и снова влюбится, ибо я подобрала для него такую наложницу, которая поможет ему забыть обо всём на свете, кроме себя. Её имя Гюлесен. Она, как и ты из Московии. Дворянка из семьи приближённой к царскому трону. Ей 16 лет. Очень красивая, хитрая, умная. Амбициозная и добросердечная, не говоря уже о том, что совестливая и честолюбивая, да и набожная.—что очень сильно заинтересовало юную Хасеки тем, что она, кажется, поняла то, о ком говорит её свекровь, из-за чего загадочно улыбнулась, но всё же, для своего утверждения спросила: --Уж, ни Елизавета Шуйская ли это, валиде, девица, которая должна была стать фрейлиной моей сестре, царской невесте Анастасии Захарьиной?—за что получила от дражайшей свекрови утвердительный кивок рыжеволосой головы и встречный заинтересованный вопрос: --А ты догадливая, Санавбер, но откуда ты знаешь настоящее имя этой Хатун? Неужели вы в самом раннем детстве дружили?—чем вызвала тяжёлый вздох у невестки, голубые глаза которой внезапно наполнились невыносимой душевной печалью из-за, одолевшей её трепетную душу приятной настальгии, в связи с чем, красивое лицо юной Хасеки, вновь озарилось приветливой улыбкой, с которой она, опять взглянула на мудрую свекровь и, ничего не скрывая, ответила: --Да, Валиде. Всё именно так. Мы все действительно были очень дружны. Вот только нас разлучило внезапное коварное похищение наших недоброжелателей, которых мы обязаны искренне отблагодарить за то, что, если бы ни они, то мы не встретили бы здесь, в Османской Империи свою истинную единственную и настоящую любовь! И…—Санавбер не договорила по той, лишь простой причине, что, в эту самую минуту в покои к дражайшей валиде пришла Михримах Султан, которая бросила на невестку беглый приветливый взгляд и дружески попросила: --Оставь меня с валиде одних, Санавбер!—что юная Хасеки прекрасно поняла и, почтительно откланявшись обеим госпожам, ушла, провожаемая их благодарственным взглядом, после чего, те немного выждали и душевно заговорили друг с другом обо всём том, что, на данную минуту, тревожит саму Луноликую Султаншу. А между тем, вышедшей на балкон, Нурбахар Хатун, облачённой сегодня в шёлковое просторное серебристое, обшитое гипюром, платье, открылась крайне неприятная картина, сопровождаемая громким шумом наложниц, которые что-то искали и, не найдя с разочарованными лицами спорили друг с другом, не обращая никакого внимания на, отчаянно пытающихся, их угомонить калф с евнухами. --Воровка! Это ты украла наше жалование!—обличительно раздавалось там и тут в адрес, залившейся пунцом, Махпейкер Хатун, которая отважно защищалась, не давая себя в обиду и готовая в любую минуту, вступить в отчаянную драку с обвинительницами, среди которых находилась и Гюлесен Хатун, стоявшая в обществе Хасеки Санавбер Султан, кизляра-аги Сюмбюля и ункяр-калфы Лалезар, которая пару минут тому назад встретилась с Санавбер и, душевно переговорив с ней, поняла, что она здесь совсем не одна, а со своими детскими подругами Санавбер и Михрибану, что намного облегчило хрупкую душу Гюлесен. --Не правда! Лгуньи! Я не воровка, а фаворитка Шехзаде Османа! Вы мне, просто завидуете!—защищаясь, воинственно прокричала Махпейкер Хатун, из-за чего одна из девушек ядовито хмыкнула: --А чему здесь завидовать?! Был бы Шехзаде Осман ещё Падишахом, как наш Достопочтенный Властелин Султан Селим хан Хазретлири, но до трона ему, как до Луны! Даже мечтать нечего!—что послужило сигналом к воинственным действиям для Махпейкер Хатун, которая не могла больше терпеть презрительных насмешек в адрес себя с Шехзаде Османом, которого в гареме вообще никто не признавал всерьёз, как и его невзрачную валиде-тихушницу Мелексиму Султан, не говоря уже о том, что не уважал, в связи с чем, Махпейкер мгновенно вспыхнула праведным гневом и с яростным криком: --Ну, сейчас ты у меня ответишь за все оскорбления!—кинулась на наложниц, вознамереваясь, вцепиться им в шикарные волосы, но ей этого не позволили, вовремя подошедшие к рабыням, аги и, оттащив их друг от друга, принялись крепко удерживать, тем-самым, предотвращая малейшие попытки девиц на то, чтобы вновь вновь вцепиться друг в друга, что юная главная Хасеки не стала терпеть и, не выясняя то, кто из них прав, а кто виноват, приказала калфам: --Обыскать Махпейкер Хатун!—и внимательно проследила за тем, как молодые калфы под бдительным надзором Михрибану-калфы, тщательно обыскали юную белокурую фаворитку Шехзаде Османа и, найдя у неё под юбкой платья три, весьма тяжёлые бархатные мешка с золотом, вопросительно посмотрели на кизляра-агу, который с молчаливого согласия главной Султанской Хасеки, подал знак подчинённым, которые мгновенно схватили, просящую о пощаде, воровку за обе руки и повели прочь из гаремной общей комнаты для того, чтобы, как гласят древние гаремные правила, отправить её на базар, с целью продажи, но сначала, всыпали ей несколько ударов плетью в темнице и обрили очень коротко, словно тифозницу. Конечно, это было очень жестоко, но с другой стороны, как ещё сохранить порядок в гареме, очень юного Падишаха для того, чтобы избежать, куда больших проблем в виде бесконечных бунтов с забастовками наложниц, которые, непременно пошатнут трон под Селимом, чего ни в коем случае нельзя допускать, от понимания чего юная Хасеки Санавбер измождённо вздохнула и направилась к выходу из общей гаремной комнаты, где аги с калфами, возглавляемые ункяр-калфой Лализар с кизляром-агой Сюмбюлем возвращали, выстроившимся в линию в почтительном поклоне, рабыням их же золото. И вот, покинув пределы гарема и, пройдя немного по мраморному, залитому яркими золотисто-медными лучами, постепенно заходящего за линию горизонта, солнца, коридору, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, юная Хасеки случайно встретилась с Мелексимой Султан и с Шехзаде Османом, возбуждённо делящемуся с матерью о том, что нигде не может найти свою дражайшую фаворитку Махпейкер Хатун, по которой за этот, показавшийся ему бесконечным, день, о чём свидетельствовали частые печальные вздохи несчастного влюблённого юноши, которого юной Султанше стало искренне жаль, в связи с чем, она с царственной грацией подошла к нему и, почтительно поклонившись, сообщила печальную для него новость: --Мне очень жаль, Шехзаде, но ваша дражайшая фаворитка оказалась воровкой, которую сегодня уличили в преступлении и после сурового наказания, сослали на рынок! Поверьте, но иначе никак было нельзя. Понимаю, что это очень жестоко, но для сохранения порядка в гареме—это оказалось самым действенным выходом. Ещё раз примите мои искренние сожаления!—и собралась уже было продолжить свой путь, но оказалась внезапно остановлена угрожающим высказыванием Мелексимы Султан, случайно догадавшейся о том, что это именно султанская Хасеки приказала высслать Махпейкер Хатун из дворца: --Да, кто ты такая, Санавбер, для того, чтобы распоряжаться рабынями!? Валиде Султан? Нет! Не слишком ли много на себя берёшь!—что прозвучало для юной главной Хасеки, подобно, очень болезненной пощёчине, сильно ударившей её по уязвлённому самолюбию, за которое вступился, бесшумно приблизившийся к ним, сам юный Падишах, заботливо обнявший дражайшую возлюбленную за стройный стан и, обменявшись с ней взглядом искреннего взаимного обожания, вразумительно произнёс: --Санавбер—моя единственная, а значит главная Хасеки, которая является второй по значимости с влиятельностью женщиной в гареме после Валиде Султан, что позволяет ей, тоже распоряжаться жизнями дворцовой и гаремной челяди так, как будет угодно для сохранения порядка вместе со спокойствием, Султанша, поэтому, Вы обязаны принимать её повеления с решениями, как должное и не сметь осуждать!—что, мгновенно спустило, зарвавшуюся до предела, Мелексиму Султан с небес на землю, заставив её вместе с сыном, почтительно поклониться юному Султану, который, не обращая никакого на них внимания, взял возлюбленную за руку и ушёл к себе в покои, о чём-то тихо любезничая и подшучивая, добродушно. --Санавбер, даже не вздумай сожалеть о содеянном, ведь ты всё правильно сделала для обеспечения порядка в гареме!—видя то, как его дражайшая возлюбленная продолжает чувствовать себя, крайне скверно из-за того, что подвергла фаворитку Шехзаде Османа самому суровому наказанию, какое только возможно в гареме, подбадривая, произнёс юный Султан, когда они уже находились в главных покоях и сидели, обнявшись перед горящим камином на мягких подушках с тёмно-зелёными бархатными наволочками и не обращали никакого внимания на тихое потрескивание дров, распространяющих по всему пространству приятное тепло с лёгким медным мерцанием, плавно обволакивающее их. --Я, просто боюсь того, чтобы это ни навредило тебе, Селим, ведь из-за душевных переживаний Шехзаде Османа, вызванных горькой утратой возлюбленной, его валиде Мелексима Султан, непременно станет мне мстить через тебя, прекрасно зная о том, что ты являешься смыслом моей жизни и о том, что, если не станет тебя, то и я жить не буду.—дрожащим от невыносимого беспокойства голосом, пламенно произнесла юная девушка, готовая в любую минуту, заплакать, о чём свидетельствовали её, полные горьких слёз, ясные голубые глаза вместе с, отчётливо читающимся в них, невыносимым душевным отчаянием, что заставило юношу понимающе тяжело вздохнуть: --Видимо, мне ничего другого не остаётся кроме, как для нашего с тобой общего душевного благополучия вместе со спокойствием, отослать Мелексиму Султан обратно во дворец плача, а моему брату Шехзаде Осману устроить свадьбу с кем-нибудь из европейских принцесс!—и приняться ласково гладить любимую девушку по румяным, но мокрым от горьких слёз щекам, что постепенно помогло ей успокоиться и вновь воспрять духом, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, яркое солнце окончательно скрылось за линией горизонта, и плавно сгустились сумерки, ознаменуя собой, вступление вечера в законные права, да и юной возлюбленной паре было абсолютно не до этого по той лишь простой причине, что Селим, не говоря больше ни единого слова, медленно дотянулся до чувственных губ жены и, осторожно завладев ими, поцеловал с неистовой страстью, благодаря чему, юная девушка эмоционально отстранилась от всех тягостей этого грешного мира, полного коварных интриг, бесконечной людской злобы с ненавистью, окунувшись в ласковую бездну их с Селимом трепетной любви, словно в тёплые прибрежные волны. --Относительно Шехзаде Баязеда, нам можно больше не волноваться. Скоро он перестанет быть для нас «головной болью», душа моя, а всё из-за того, что наша дражайшая Валиде Хюррем Султан со дня на день приблизит к нему мою с Михрибану подругу детства боярышню Елену Шуйскую, правда сейчас она стала Гюлесен Хатун.—опомнившись после романтического дурмана и нехотя отстранившись от мужа, с беззаботной весёлостью поделилась с ним юная Хасеки в тот самый момент, когда они уже ужинали, продолжая, душевно беседовать, что заставило парня удивлённо приподнять аккуратные шелковистые густые дугообразные золотисто-русые брови и, добродушно усмехнувшись, воскликнуть: --Вот как! Очень даже интересно! Надеюсь на то, что у Валиде всё получится, мой брат влюбится в данную Хатун, а у нас перестанет болеть голова!—чем оказался поддержан взимной ухмылкой дражайшей возлюбленной, заключившей: --Поживём-увидим, да и время покажет.—из-за чего юноша одобрительно кивнул и уже, вновь потянулся к жене для того, чтобы опять пламенно поцеловать её, как, в эту самую минуту, до их слуха донёсся громкий шум женских голосов, настроенных, крайне враждебно и стражников, возглавляемых Искандером-беем и Гиацинтом-агой, пытающихся сдержать рабынь вразумительными просьбами, немедленно вернуться в гарем, но, беснующиеся рабыни ничего не желали слушать и спустя какое-то время пламенной перебранки, обезвредили мужчин тем, что оглушили и связали их прочными верёвками, освобождая себе путь в главные покои, где венценосная чета, уже успев осознать, что бунт наложниц всё-таки случился, вооружились канделябрами, готовясь с отчаянной отвагой отразить наступление мятежниц. Вот только время, казалось, остановилось, да и эмоциональное напряжение повисло в воздухе, благодаря чему юная возлюбленная венценосная чета встревоженно переглянулась между собой, прекрасно понимая то, что раз, разъярённым до предела, рабыням удалось с лёгкостью справится с надёжной стражей, охраняющей главные покои, то уж с ними и подавно расправятся, из-за чего возлюбленные судорожно сглотнули и морально приготовились к самозащите. --Будем отступать к балкону. Там высота небольшая. Подумаешь, получим небольшие ушибы.—решительно настраивал жену юный Падишах, из-за чего юная девушка понимающе кивнула, успев, к своему несчастью осознать, что сегодня у неё заберут и этого ребёнка, но плакать и умолять о пощаде, она ни за что не станет, от осознания чего, она печально вздохнула и, ласково погладив свой ещё незаметный, но уже слегка округлившийся живот, чуть слышно прошептала с искренним сожалением: --Прости меня, малыш, за то, что не смогу уберечь тебя!—что вызвало у, стоявшего рядом с ней, Селима взаимную горькую улыбку с печальным вздохом, с которым он, тоже ласково погладил живот возлюбленной в тот самый момент, когда разъярённые рабыни с горящими чугунными факелами в руках, наконец, прорвались в главные покои и со словами: --Пришло время платить по счетам, Султан Селим и Санавбер Султан! Сейчас вы ответите за все моральные страдания наших подруг Нурбахар и Махпейкер Хатун!—принялись наступать на, уже готовых к отражению нападения, венценосную чету, даже и не собирающуюся, уступать бунтовщицам. --Опомнитесь! Что вы делаете! Если вы нас убьёте, либо причините вред, вас казнят!—вразумительно пыталась достучаться до благоразумия рабынь юная Хасеки, отчаянно отмахиваясь от них горящим факелом, но те всё наступали и окружали пару со всех сторон, тем-самым, перекрывая им все пути к отступлению, что продлилось ровно до тех пор, пока несколько рабынь ни, изловчившись, забрали из рук Султанши факел, а её саму, ни повалив на пол, принялись крепко удерживать, не позволяя ей, вырваться, не говоря уже о том, что дышать, пока другие нещадно избивали несчастную Хасеки, из-за чего ей внезапно стало плохо и открылось обильное кровотечение, спровоцировавшее незамедлительный выкидыш, но обезумевшим от ярости рабыням было всё равно, что нельзя было сказать о, продолжающем отчаянно отбиваться от второй половины яростных фурий, юном Султане, который, видя то, как его дражайшая возлюбленная мучается, сам разгневался до предела и принялся покрикивать на девиц: --Вас всех утром зашьют в мешки и утопят в Босфоре, нечестивицы! Убийцы!—но всё тщетно, его вразумительно яростные выкрики действовали на рабынь так, словно глас, вопиющего в пустыне. Они продолжали теснить его к балкону и там не отставали, пока ни зажали его у самого мраморного ограждения, что ни оставило парню никакого другого выхода кроме, как взобраться на плоскую перекладину и, молниеносно спрыгнуть вниз на брусчатку, отделавшись небольшими синяками с ушибами и, воспользовавшись тем, что рабыни вошли в ступор от его прыжка и приземления, незаметно и хромая, отполз в густые кусты, где затаился и принялся ждать момента, когда утихнет невыносимая тупая боль в теле, а бунтовщицы вернуться в гарем для того, чтобы понести справедливое наказание.