Через тернии в твой "рай".

Даже не догадываясь о том, что, в данную минуту к двери, ведущей в главные покои, подошла Фердевс Хатун, полная решимости на то, чтобы выяснить все разногласия с престолонаследником, где её ждало глубокое разочарование в лицах стражников, один из которых сообщил ей о том, что Шехзаде Селим не сможет её принять по той лишь простой причине, что он проводит время в приятном обществе своей икбал по имени Санавбер, звонкий смех которой донёсся до белокурой рабыни, ещё сильнее распалив в ней обжигающую, словно лёд, ненависть к везучей русинке, в связи с чем, Фердевс стремительно развернулась и убежала обратно в гарем, напоминая собой побитую собаку, поджавшую хвост. А между тем, что касается возлюбленной пары Шехзаде Селима с Санавбер Хатун, они действительно находились в просторных главных покоях и, удобно сидя на тахте, с огромной нежностью держались за руки и смотрели друг на друга с искренним обожанием, от которого их бархатистые щёки алели от румянца смущения, не говоря уже о, трепетно бьющемся сердце в груди. -- Кажется, Фердевс Хатун продолжает питать себя напрасными мечтами о том, что ты, всё-таки решишься обратить на неё своё внимание, Селим, из-за чего не даёт мне никакого свободного прохода.—внезапно перестав, смеяться душевно произнесла юная девушка, добровольно утопая в ласковой голубой бездне глаз венценосного избранника, который понимающе тяжело вздохнул: --Эта Хатун никак не хочет угомониться, хотя и прекрасно знает о том, что она мне, совершенно не нужна!—и, ласково погладив возлюбленную по румяным бархатистым щекам, что вызвало в ней лёгкий приятный трепет, благодаря которому она, на мгновение закрыла глаза и тихо вздохнула: --Если она дорожит своей жизнью, то рано или поздно смирится и перестанет мешать нам, но вот Нурбану Султан…—девушка не договорила из-за того, что уже, изрядно уставший от тяжёлых, хотя и душевных разговоров, Шехзаде Селим решительно накрыл сладкие, как спелая земляника, чувственные губы любимой девушки и принялся целовать её с неистовой страстью, при этой с огромной нежностью, обнимая сильными руками избранницы стройный стан, что позволило ей, самозабвенно обвить его мужественную шею изящными руками и ответить на каждый его поцелуй с взаимным пылом, от чего у обоих голова пошла кругом из-за чего им пришлось перейти к широкому ложу, по дороге снимая с себя одежду и обмениваясь головокружительными неистовыми ласками, пока ни рухнули на бархатное покрывало, абсолютно нагие и разгорячённые до предала, но при этом, не дающие друг другу никаких поблажек с уступками, что постепенно приобрело характер любовной беспощадной битвы, продлившейся до первых солнечных лучей из-за того, что возлюбленные, приятно измождённые, запыхавшиеся и разрумяненные, забылись крепким, восстанавливающим силы, сном в жарких объятиях друг друга. Но, а позднее, когда юная девушка привела себя в благопристойный вид и позавтракала в приятном обществе дражайшего возлюбленного, который потом отправился в зал для заседания Дивана решать государственно-важные вопросы с визирями, шла по, залитому золотыми яркими солнечными лучами, мраморному коридору, погружённая в романтическую мечтательность о новой встрече с возлюбленным, что состоится этим вечером, благодаря чему трепетное сердце упругой соблазнительной груди колотилось так сильно, что напоминало, запертую в клетку, испуганную маленькую птичку, готовую в любую минуту выскочить на свободу, а бархатистые щёки налились румянцем смущения из-за, пробегающих в златокудрой голове, порочных мыслей, что продлилось до тех пор, пока к ней на встречу ни вышла, враждебно настроенная по отношению к ней, Фердевс Хатун, одетая в простенькое брусничного цвета платье, из-за чего из груди любимицы Шехзаде Селима вырвался тихий измождённый вздох: --Опять ты! когда же ты, наконец, уже оставишь меня в покое и займёшься своими прямыми обязанностями!—что оказалось услышано Фердевс Хатун, благодаря чему, она стремительно подошла к ненавистной оппонентке и воинственными, полными искренней злобы, словами: --Тогда, когда отправлю тебя в преисподнюю, Санавбер Хатун, и стану вновь счастливой рядом с Шехзаде Селимом!—которые она пробурчала сквозь стиснутые крепкие белоснежные зубы, схватила соперницу за лебединую шею и, крепко сжав, принялась душить, предварительно грубо и, что есть силы, прижала к холодной мраморной стене, из-за чего у той, аж слёзы брызнули из ясных глаз, и она начала постепенно задыхаться, конечно, ей, поначалу захотелось презрительно рассмеяться блондинце в кукольное лицо и сказать, что Селим скорее вернётся к Хасеки Нурбану Султан, чем к Фердевс, но не смогла из-за нехватки воздуха. Вот только завершить начатое, Фердевс не позволила, вовремя подошедшая к ним, Михримах Султан, грозно прикрикнувшая: --Что здесь происходит?! Опять склоки! Да, сколько можно уже!—что прозвучало для обеих девушек, подобно отрезвляющей звонкой пощёчине, благодаря которой Фердевс, внезапно ослабила хватку и, внимательно проследив за тем, как её очаровательная юная оппонентка плавно соскользнула по стене на пол, жадно дыша и пытаясь привести мысли в порядок, напоминая собой, выброшенную на раскалённый песок из прохладной воды, рыбу, что ни укрылось от Султанши луны и солнца, приказавшей своим служанкам, проводить любимицу её дражайшего среднего брата в покои и позаботиться о том, чтобы она скорее пришла в себя, почтительно поклонилась и попыталась объясниться, но Михримах даже не захотела слушать ничего. Вместо этого, Луноликая внимательно проследила за уходом подопечной вместе с её служанками и только тогда накинулась на виновницу склоки с вразумительными словами: --Да, кто ты такая для того, чтобы нападать на любимицу моего среднего брата, Фердевс?! Жить тебе, видимо, надоело! Или, может давно не была на фалаке, так я это, мигом устрою!—и не говоря больше ни единого слова, знаком подозвала к себе стражников и, когда те подошли, приказала им бросить Фердевс Хатун в темницу и дать ей двадцать ударов плетьми. Те всё поняли и схватив рабыню за локти, увели прочь с глаз Михримах Султан, провожаемые её одобрительным взглядом. Вот только никто из девушек даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту в великолепные покои Достопочтенной Хюррем Султан, царственно восседающей на тахте и возящейся с малышкой Айше-Хюмашах, являющейся первенцем её дражайшей единственной дочери Михримах, что приносило огненноволосой Султанше огромное удовольствие с беззаботностью до тех пор, пока к ней ни прибежал взволнованный Сюмбюль-ага с посланием от их достопочтенного Повелителя, присланное по голубиной почте, которое ага с почтительным поклоном вручил достопочтенной госпоже, в связи с чем, она, переполненная трепетным волнением, отдала внучку, стоявшей в почтительном поклоне, няне малышки и, внимательно проследив за их уходом, наконец, взяла из рук преданного аги свёрток и, мгновенно вскрыв султанскую печать, развернула пергамент и внимательно принялась читать, хорошо ощущая то, как учащённо колотится в груди её трепетное сердце, а на очаровательном лице медленно расплылась восторженная улыбка, что продлилось не долго, ровно до тех пор, пока она внезапно ни помрачнела, не говоря уже о том, что даже вся побледнела от, испытываемого ею, невыносимого ужаса, что очень сильно встревожило главного гаремного агу, который, стараясь, как можно осторожнее, участливо спросил: --Что там в походе произошло такого, что на вас, буквально нет лица, госпожа? Неужели…—боясь, предположить самое жуткое, но евнух не договорил лишь по той одной причине, что ему этого не позволила сама рыжеволосая Султанша, которая медленно подняла на него, ошалевшие до предела, изумрудные глаза и чуть слышно произнесла: --Повелитель сообщает о том, что во время похода произошло, по истине жуткое событие с моим дражайшим Шехзаде Баязедом. Он стал жестоким ночным убийцей в образе зверя, Сюмбюль, от клыков и когтей которого погиб Шехзаде Мустафа, из-за чего Повелитель принял самое верное решение—вернуться домой и искать выход для спасения души Баязеда.—благодаря чему между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого они думали о том, как им сообщить об утрате возлюбленного несчастной Эфсун Султан, которая отныне становилась вдовой, лишённой ещё и единственного сына, ведь по закону Фатиха, им необходимо умертвить несчастного малолетнего Шехзаде Орхана, на что Хюррем Султан, совершенно не хотелось отдавать приказ, но всегда чуткий, но, в этот раз, убитый невыносимым горем, не говоря уже о, леденящем душу, ужасом, Сюмбюль-ага итак всё понял и, почтительно поклонившись достопочтенной Султанше, печально выдохнул: --Можете не беспокоиться, госпожа, я всё сделаю тайно и под покровом ночи! Шехзаде Селим ничего не узнает, так как будет занят своей дражайшей фавориткой Санавбер Хатун. Я уже отдал ей распоряжение о том, чтобы она готовилась к хальвету.—за что, до сих пор находящаяся в глубоком шоке, Хюррем Султан благодарственно кивнула верному слуге и заключила, что так будет действительно лучше, да и Селиму, пока ничего не надо знать, лучше пусть и дальше живёт в неведении до тех пор, пока в столицу ни прибудет Повелитель, прекрасно понимая то, что из-за бесконечной братской вражды жизнь Шехзаде Селима, отныне находится в огромной опасности, ведь Баязед ни за что не покорится решению Султана о том, что главным престолонаследником становится именно Селим, из-за чего молодая женщина измождённо вздохнула и обеспокоенно спросила у преданного слуги: --А где сейчас находится мой дражайший сыночек, то есть Шехзаде Селим, Сюмбюль?—что заставило евнуха понимающе вздохнуть и, ничего не скрывая, ответить: --Наверное, ещё на заседании Дивана, Госпожа, либо вышел в парк прогуляться, ведь погода, кажется, наладилась.—из-за чего из соблазнительной пышной упругой груди Великой Султанши вырвался ещё более измождённый вздох, в связи с чем, она одобрительно кивнула и вновь села на тахту, обхватив голову изящными руками, что натолкнуло главного евнуха на мысль о том, что он может быть свободен, благодаря чему евнух почтительно откланялся и ушёл, оставляя Султаншу наедине с её мрачными мыслями. Вот только преданный Сюмбюль-ага оказался прав в одном, что, закончив на сегодня, решать все государственные дела в зале для заседания Дивана, юный Шехзаде Селим вышел немного прогуляться по дворцовому саду с той целью, чтобы немного отдохнуть и разгрузиться от важных вопросов, которые ещё несколько минут тому назад усердно решал с высокопоставленными сановниками и представителями религиозных конфессий. И вот, вальяжно прогуливаясь по дворцовому саду, юноша сам того не заметил, как вышел к фонтану, где ещё продолжали о чём-то душевно беседовать его дражайшая сестра Михримах с хранителем покоев Искандером-агой, который, вовремя заметив появление дражайшего подопечного, мгновенно поклонился ему, почтительно, чувствуя себя, нашкодившим котёнком, которого застали на месте преступления, не говоря уже о, залившейся румянцем смущения, Султанше луны и солнца, которая мгновенно стушевалась и почувствовала себя, крайне неловко, вернее даже скованно, что позабавило юного Шехзаде, понимающе кивнувшего парочке. --Расслабьтесь! Мне давно уже известно о ваших трепетных чувствах!—добродушно смеясь, заключил Селим, давая другу понять о том, что ему хочется душевно поговорить с ним наедине. Хранитель покоев, прекрасно понял юного господина и, заворожённо проследив за тем, как его дражайшая возлюбленная, продолжая, пылать румянцем смущения, вернулась в гарем, проявляя огромное участие, спросил: --Чем я могу быть вам полезен, Шехзаде?—что заставило юношу понимающе вздохнуть и душевно спросить, проявляя всё своё внимание вместе с беспокойством за счастье единственной сестры: --Да, вот никак не могу понять того, для чего ты привёл в гарем старшую сестру моей фаворитки, Искандер. Неужели ты собираешься создать себе гарем, имея какие-то запретные взгляды на эту Хатун, которая, кстати говоря, очень хорошенькая.—чем вынудил друга скромно посмеяться и откровенно признаться: --Совсем нет, Шехзаде. Мне, просто захотелось помочь обеим сёстрам, наконец-то встретиться. Мною двигали благородные побуждения, да и для нашего достопочтенного Повелителя она станет прекрасным глотком свежего воздуха, ведь, как мне известно из верных источников: что в роду её с вашей любимицей, женщины очень плодовитые, да и дети рождаются здоровыми и крепкими.—из-за чего между молодыми людьми воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого юный Шехзаде Селим, тщательно обдумывал душевные слова друга о том, что он планирует подарить Михрибану Хатун Повелителю для того, чтобы она стала соперницей его достопочтенной матери, а их будущие дети соперниками ему с Баязедом, что парню, совершенно не понравилось, а, наоборот даже насторожило, не учтя одного, что это, хорошо отразилось в его светлых голубых глазах и проявилось в виде нервного вздоха. --Не беспокойтесь, Шехзаде! Вдруг Михрибану Хатун будет рожать нашему Достопочтенному Повелителю одних Султанш!—словно угадав тайные мысли подопечного, бесстрастно выдохнул хранитель покоев, тем-самым, подбадривая его и настраивая на лучшее, но Селим продолжал оставаться во мраке глубоких мыслей, унёсших его уже к бывшим преданным слугам Нурбану, с которыми он, совершенно не знал того, что ему делать, из-за чего, вновь тяжело вздохнул и вернулся во дворец, провожаемый понимающим взглядом Искандера-аги, не знающего того, как ему помочь подопечному, разобраться в его личных проблемах. А между тем, в своих роскошных покоях, сидящая на, лежащем на полу, пуфике, одетая в парчовое зелёное платье, Эфсун Султан переодевала единственного сына после их прогулки по дворцовому саду, откуда они сейчас вернулись, но Шехзаде Орхан вёл себя беспокойно, не желая стоять перед матерью, смирно из-за того, что ему хотелось побегать по дворцовому коридору и поиграть со слугами, но мудрая Эфсун, настоятельно просила сына прислушаться к ней и потерпеть, не обращая внимания на то, что за окнами уже постепенно начало темнеть, благодаря чему во всех просторных помещениях султанского дворца слуги зажигали золотые канделябры в покоях и чугунные настенные факелы в коридорах, охватывая всё вокруг лёгким медным мерцанием и делая его по-домашнему уютным. --Мама, мне надоело! Я хочу играть!—недовольно простонал маленький Шехзаде и, вырвавшись из её рук, стремительно побежал к выходу из покоев и, покинув их, угодил прямо в руки к молодым крепким стражникам, возглавляемым кизляром-агой Сюмбюлем, которые, что-то сказав мальчику, увели его прочь, в отличии от главного евнуха, который с выражением полного хладнокровного безразличия на лице терпеливо дождался момента, когда из покоев выбежала, слегка приподнимая юбку шикарного платья, Эфсун Султан с криком: --Орхан, подожди меня! Что за неугомонный ребёнок!—но увидев то, как стражники уводят её мальчика куда-то вдаль, вознамерилась уже побежать за сыном, но путь ей преградил протянутой рукой, Сюмбюль-ага, что мгновенно очень сильно встревожило молоденькую Султаншу, заставив её, почувствовать неладное, из-за чего она пристально уставилась на агу и ничего не понимая, спросила: --Что-то случилось, Сюмбюль-ага? Почему у вас такое мрачное лицо?—чем вызвала у евнуха тяжёлый вздох с которым он безразлично ответил: --Днём пришло письмо от Повелителя, где он извещает нас всех о трагической гибели нашего старшего Шехзаде, поэтому мы вынуждены забрать Шехзаде Орхана...—резко сорвав вдовствующую Баш Хасеки с безгрешных небес на, полную коварных интриг и злобы с завистью, землю, помогая ей, осознать то, что отныне она, вновь становится обычной Хатун, у которой забрали сына для того, чтобы его умертвить, благодаря чему, несчастная Султанша принялась отчаянно вырываться из крепких рук кизляра-аги, слёзно умоляя его, отпустить её к сыну: --Сюмбюль-ага, не бери грех на душу! Позволь мне увидеться с сыном! Не губи его! Он, ведь ещё совсем маленький!—но евнух, лишь с хладнокровием молчал, продолжая удерживать несчастную и, бьющуюся в истерике, несчастную мать, готовую в любую минуту, лишиться чувств и впасть в глубокую апатию, что, собственно так и произошло, из-за чего кизляру-аге пришлось подхватить Эфсун Хатун себе на руки и, внеся обратно в её покои, уложил в постель и приказал калфам с рабынями следить за госпожой для того, чтобы она ни сотворила с собой непоправимых вещей, а сам отправился в гарем за Санавбер Хатун, так как ей уже пришло время, отправляться на хальвет к Шехзаде Селиму, хотя и, прекрасно знал о том, что этим все занимается его помощница ункяр-калфа Нигяр. Так и вышло на самом деле. И вот, когда под бдительным присмотром, облачённой в полупрозрачное яркое розовое шифоновое платье для танцев, Санавбер с Михрибану уложили малышей спать и, терпеливо дождавшись момента, когда дети уснули, за юной любимицей Шехзаде Селима пришла Нигяр-калфа вместе с молодыми евнухами и калфами, которой обе сестры почтительно поклонились, а она, же, со своей стороны окинула одобрительным взглядом облачение юной подопечной, которая была предупреждена о распоряжении Шехзаде Селима, видеть дражайшую фаворитку у себя в покоях, данное главным калфе с агой ещё днём, и бесстрастно заключила: --Не стоит заставлять нашего Шехзаде, томиться долгим ожиданием, Хатун.—благодаря чему, юная наложница всё поняла и, обмолвившись парой любезных фраз с сестрой, наконец, позволила Нигяр-калфе, сопроводить её в главные покои, где, на данный момент, отдыхал, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о сегодняшнем разговоре с Газанфером-агой о Нурбану Султан, юный Шехзаде Селим, вальяжно возлежащий на парчовом тёмном покрывале, одетый в парчовый халат с шёлковой пижамой одного оттенка, а именно тёмно-морского, не обращая ни на что внимания, но это продлилось не долго, ведь, вскоре его слух уловил зажигательные мелодии, проигрываемые музыкантами, вошедшими к нему по распоряжению его дражайшей валиде Хюррем Султан, пожелавшей, немного отвлечь от мрачности старшего сына, из-за чего отправила к нему его беременную возлюбленную, прекрасно зная о том, что она умеет хорошо танцевать. И вот теперь юная наложница стояла перед ним на круглом пёстром ковре с золотой бахромой и танцевала с необычайной плавностью и грацией, из-за чего каждое её изящное ритмичное движение давалось ей с лёгкостью и даже игривостью, не говоря уже о том, что лицо озарялось кокетливой чувственной улыбкой, берущей в добровольный сладостный плен юношу, заворожённо наблюдающего за каждым её движением и лениво поедающего фрукты из серебряной вазы, что лишь ещё сильнее забавляло юную девушку, бросающую на возлюбленного чарующие чувственные взгляды, заставляющие парня, всего трепетать от, переполняющих его, пламенных чувств, от которых его трепетное сердце учащённо колотилось в мужественной мускулистой груди, что нельзя было сказать о его, выражающих невыносимую печаль, серо-голубых глазах, что ни укрылось от внимания самой юной девушки, мгновенно прекратившей танец и, подав грациозный повелительный знак музыкантам о том, что они могут быть свободны, немного выждала после их ухода и, плавно подойдя к избраннику, села ему на мускулистые колени и, заботливо обвив его мужественную шею изящными руками, внимательно всмотрелась в серо-голубую бездну глаз любимого мужчины, участливо попросила: --Расскажи мне о том, что тебя так сильно мучает, любовь моя! Может, я помогу тебе избавиться от невыносимой душевной печали, не дающей тебе никакого покоя.—что заставило юношу, измождённо вздохнуть и, ничего не скрывая, поделиться с возлюбленной, самозабвенно теребя её золотистые локоны, источающие приятный земляничный аромат: --Пусть Газанфер-ага и Джанфеде-калфа проявляют ко мне огромное искреннее уважение, но у меня складывается такое чувство, что из-за моего решения по поводу ссылки Нурбану в Девичью башню, они затаили на меня кровную обиду и ждут удобного момента для того, чтобы мне отомстить за неё, вонзив нож в спину.—что заставило юную девушку понимающе, тяжело вздохнуть и, выдохнув ему в самые мягкие чувственные губы: --Так возьми и отошли их во дворец слёз, Селим! Как говорится: «Нет человека—нет проблемы», да и, голова у тебя будет меньше болеть. Найди себе такого агу с калфой, которые будут преданны именно тебе, не думая о том, как вонзить тебе нож в сердце.—из-за чего парень погрузился в ещё большую мрачную задумчивость, что позволило Санавбер с неистовой страстью воссоединиться с парнем в долгом, очень пламенном поцелуе, которому не было конца. Вот только, увлечённая друг другом, юная пара даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту в просторное помещение хамама пришла, уже успевшая выйти из глубокой апатии, несчастная вдова Шехзаде Мустафы и мать четырёхлетнего Шехзаде Орхана Эфсун Хатун, сопровождаемая преданными рабынями, до которых ей не было никакого дела лишь по той одной причине, что она по-прежнему была погружена в глубокий скорбный мрак мыслей, благодаря чему девушка выглядела какой-то отрешённой, что очень сильно беспокоило её служанок, боявшихся, оставить её одну, ведь в таком состоянии их госпожа могла сделать с собой всё, что угодно, но, как бы они того, ни хотели, но уйти из, занесённого густым паром, просторного мраморного помещения, им всё равно пришлось, ведь, в эту самую минуту, Эфсун Хатун, выйдя лишь на короткое мгновение из апатии, бросила беглый взгляд на служанок и спокойным уверенным мягким голосом приказала: --Выйдите все отсюда! Я хочу побыть одна.—чем заставила рабынь встревоженно переглянуться между собой, но, как бы им того ни хотелось, но ослушаться распоряжения они не смогли, в связи с чем, рабыни почтительно откланялись Султанше и, молчаливо покинули хамам, мучимые невыносимым дурным предчувствием за психологическое равновесие госпожи, которая пугала их внезапным спокойствием с отрешённостью, но остаться внутри рядом с ней для того, чтобы она сорвала на них злость за непослушание, не имели права лишь по той одной простой причине, что она итак достаточно настрадалась сегодня, из-за чего решили не расстраивать её ещё больше, смутно надеясь на то, что в ней возобладает здравый смысл и, она не станет свершать смертный грех, убивая саму себя, в связи с чем, измождённо вздохнули, продолжая, между собой переглядываться между собой, за чем их и застала Нигяр-калфа, вернувшаяся в гарем после того, как несколько минут тому назад сопроводила в главные покои Санавбер Хатун. --Что вы здесь столпились, бездельницы? Почему такие мрачные?—накинулась на наложниц ункяр-калфа, не успев ничего узнать о том, какая драма разыгралась в гареме с Баш Хасеки Шехзаде Мустафы Эфсун Султан лишь по той одной причине, что помогала Санавбер Хатун, хорошенько подготовиться к хальвету с Шехзаде Селимом. --Сегодня пришло письмо от нашего Повелителя, в котором он известил достопочтенную валиде Хюррем Султан о смерти Шехзаде Мустафы, из-за чего она, повинуясь братоубийственному закону Султана Фатиха, распорядилась умертвить несчастного маленького Шехзаде Орхана, что слуги так и сделали. Наша несчастная госпожа Эфсун Султан узнала об этом от кизляра-аги и впала в глубокую апатию, но выйдя из неё, решила пойти в хамам, а нас выставила прочь, желая, остаться наедине сама с собой.—почтительно поклонившись ункяр-калфе, рассказала одна из служанок, чем повергла её в глубокое потрясение, но, понимая, что у неё, абсолютно нет времени для выхода из оцепенения, мгновенно вбежала вовнутрь просторного помещения со словами: --Аллах! Аллах!—и, пройдя немного вглубь, едва ни вскрикнула от, увиденной ей, картины, распростёртой на тёплом мраморном полу в луже воды с кровью, несчастной любимицы покойного Шехзаде Мустафы Эфсун Султан, которая уже пару минут, как тихо и мирно покинула этот мир, воссоединившись с теми кого горячо и трепетно любит, а именно к мужу и сыну, именно по этой причине все, проводимые дворцовой лекаршей, реанимационные действия оказались безрезультатны, а ей ничего другого не осталось кроме, как констатировать смерть несчастной Султанши. А между тем в число тех людей, кому не удалось поспать этим поздним вечером, вошла ещё и достопочтенной Хюррем Султан, невыносимое душевное беспокойство за безопасность жизни дражайшего старшего сына уже достигло таких значимых пределов, что она не удержалась и, встретившись у выхода из гарема с хранителем главных покоев Искандером-агой, подробно пересказала ему содержание письма от Султана, что потрясло до глубины души молодого стражника, благодаря чему, он не знал, что и сказать, хотя с другой стороны, молодого человека искренне радовало то, что именно Шехзаде Селим, отныне становился единственным Престолонаследником, ведь его брат Шехзаде Баязед, став оборотнем, автоматически лишался всех прав на Османский трон, но вот только попробуй это донести до самого Баязеда, учитывая его буйный характер с бесконечной, вплоть до фанатичности, жаждой к справедливости во всём. Такой вот он, Шехзаде Баязед, привыкший винить во всех смертных грехах своего среднего брата, из-за чего молодой хранитель главных покоев тяжело вздохнул и обеспокоено проговорил: --На сколько нам известно, пусть даже Шехзаде Баязед потерял свою значимость, как наследник по всем, известным причинам, госпожа, но, вот, поймёт ли нас с Вами сам Шехзаде, да и, ведь он абсолютно неуправляем, не говоря уже о том, что даже опасен для всех, окружающих его, людей, в особенности для Престолонаследника.—что заставило Хюррем Султан печально вздохнуть, не говоря уже о том, мысленно признаться себе в том, что, как бы ей, невыносимо больно бы ни было, но ради остережения жизни Престолонаследника со спокойствием в Империи, конечно, в том случае, если Сулейман не найдёт исцеления для Баязеда, им всем ничего другого не останется кроме, как убить несчастного Шехзаде в целях избавления его от сотворения им, куда больших бед, которые он может доставить всем, тем-самым, приведя Османскую Империю к полному краху. --Тогда, мы должны приложить все возможные усилия для того, чтобы защитить Шехзаде Селима от нападок на него его младшего брата, ради спокойного будущего Династии.—измождённо вздыхая, мрачно заключила достопочтенная Хюррем Султан, что напоминало собой, полную искренней душевности просьбу, которую она могла бы и не озвучивать, ведь Искандер-ага итак, хорошо знал о том, как ему полагается поступить с, угрожающему жизни его дражайшего юного подопечного, оборотнем, в чём незамедлительно заверил Султаншу, сказав лишь одно: --Не волнуйтесь, Султанша! Я сумею защитить нашего Престолонаследника от всех тех угроз, что посмеют посягнуть не только на его жизнь, но и на ре…—но хранителю покоев не удалось договорить лишь по той одной простой причине, что, в эту самую минуту, он вместе с Хюррем Султан увидели то, как к ним на встречу со стороны хамама приближается траурная процессия, состоящая из младших евнухов и, горько оплакивающих свою добросердечную госпожу, рабынь, возглавляемые ункяр-калфой с кизляром-агой, который как раз-таки и нёс на руках мёртвую, завёрнутую в белоснежную простыню, Эфсун Хатун, что привело, ошеломлённых до крайности, собеседников в глубокий шок, заставив их, мгновенно переглянуться между собой. --Сюмбюль-ага, ты, случайно, ничего не хочешь нам объяснить? Как так вышло, что Баш Хасеки покойного Шехзаде Мустафы погибла?—собравшись, наконец с мыслями, обратилась к преданному аге Хюррем Султан в тот самый момент, когда он, крайне бережно передал несчастную мёртвую наложницу на руки к помощнику и, внимательно проследив за тем, как скорбная процессия ушла в лазарет, ничего не скрывая, рассказал обо всём, что знал сам, чем ещё больше потряс достопочтенную госпожу, не знающую, что и ответить, но с другой стороны, она была даже искренне рада тому, что несчастная наложница, пусть даже и согрешив, избавила саму себя от невыносимых душевных мук и пожизненного заточения во дворце слёз, в связи с чем печально вздохнула и приказала кизляру-аге внимательно проследить за тем, чтобы Эфсун Хатун похоронили ещё до рассвета. Тот всё понял и, почтительно откланявшись, ушёл выполнять распоряжение достопочтенной госпожи, провожаемый её благодарственным взглядом. И вот, занимаясь всеми этими делами, стражними вместе с агами, возглавляемые кизляром-агой, не заметили того, как прошла ночь и постепенно наступило ясное безоблачное солнечное тёплое летнее утро, яркие лучи которого озарили всё вокруг золотым блеском, благодаря которому все дворцовые обитатели простулись и, приведя себя в благопристойный вид, после утреннего намаза приступили к завтраку, как и возлюбленная юная пара Шехзаде Селим с Санавбер Хатун, которые, удобно устроившись на мягких подушках с бархатными наволочками тёмного-зелёного и бордового цвета за низким круглым столом с различными, источающими апетитный аромат, яствами, вели душевную беседу тихим спокойным тоном. --Шехзаде, вы уж меня, великодушно простите, но я не могу спокойно жить и быть счастливой, прекрасно зная о том, что в камере Девичьей башни отбывает справедливое наказание ваша достопочтенная Баш Хасеки Нурбану Султан, которую я очень хорошо понимаю, ведь, проявляя ко мне оборонительную агрессию, она защищала свои трепетные чувства к вам, боясь, лишиться вашей благосклонности.—крайне осторожно заговорила с дражайшим возлюбленным юная девушка, смутно надеясь на его взаимопонимание, хотя и искренне опасалась того, что он начнёт ругаться и уходить от, заданной ею ему, темы, но напрасно, ведь Шехзаде Селим, чувствуя, что его избранница никак не успокоится, пока ни уговорит его изменить отношение к Нурбану, понимающе вздохнул: --Я так понимаю, ты живёшь по принципу: «На чужом несчастье—своего счастья не построишь!», Санавбер?!—и, получив её одобрительный кивок золотоволосой головы, продолжил после небольшого мрачного раздумья и борьбы самим с собой.—Это, конечно, очень похвально и вызывает к тебе ещё большее уважение, да и, если честно, то без Нурбану, здесь стало очень скучно, не говоря уже о том, что причиной свершения всех её ошибок является пламенный венецианский характер, льющийся через край, с которым она никак не может справиться лишь по той простой причине, что чрезмерно ревнива, но это ей скорее идёт в плюс, чем в минус, да и то, что она меня совершенно не любит, но при этом без меня не сможет добиться никаких высот… Конечно, мне очень больно от понимания того, что я ей необходим всего лишь, как средство к достижению амбиций, но теперь у меня есть ты, Санавбер. Твоя любовь ко мне искренняя и бескорыстная. Тебе нужен именно я—Селим, а не власть. Я это чувствую и ценю, а насчёт возвращения Нурбану, я подумаю. Благодаря чему, между возлюбленными, вновь воцарилось длительное молчание, во время которого они продолжили завтракать, согреваемые яркими солнечными лучами, закрывающими их от посторонних глаз, словно газовым воздушным, как невесомое облако, балдахином, в котором возлюбленная пара добровольно тонула, при этом, время от времени, обмениваясь друг с другом чарующими взглядами с улыбками. --Тогда я сегодня же отправлю ей с Газанфером-агой письмо, в котором попрошу о мире и признаюсь в том, что я не хочу быть ей врагом!—нарушив их, уже начавшее её, нервировать, мрачное молчание, поделилась с возлюбленным юная девушка, разглаживая руками, образовавшиеся от длительного сидения, складки на юбке шикарного шёлкового тёмного бирюзового платья, обшитого блестящим кружевом, перед чем юный Шехзаде не смог устоять и дал добро в виде положительного кивка головы, что ещё сильнее воодушевило Санавбер, заставив её, вздохнуть с огромным облегчением, не говоря уже об, озарившей лицо, счастливой улыбке, передавшейся юному Шехзаде Селиму, который, глядя на неё, тоже, мгновенно воспрял духом и повеселел, о чём свидетельствовало их непринуждённое приятное общение, разбавляемое лёгкими добрыми шутками и беззаботным звонким смехом, плавно, заполнившим пространство великолепных главных покоев. А между тем, как бы Достопочтенная Хюррем Султан с главными агой и калфой ни пытались скрыть трагедию с Эфсун Хатун и её сыном, но гарем уже бурлил, как растревоженный улей, пересказывая друг другу всё то, что украдкой узнали сами от аг с калфами, невольной свидетельницей чего стала Санавбер Хатун, вошедшая в гарем для того, чтобы подняться в покои к самой главной своей покровительнице, а именно к Хюррем Султан с целью засвидетельствования искреннего почтения и рассказа о том, чем занималась в эти последние две недели нахождения вне гарема, то есть в охотничьем доме, но, заметив, стоявшую немного в стороне, старшую калфу Гюлизар, бесшумно подошла к ней и, почтительно поклонившись, осторожно спросила: --Доброе утро, Гюлизар-калфа! Сможет ли меня сегодня принять наша достопочтенная валиде Хюррем Султан?—благодаря чему, калфа, мгновенно обратила на юную девушку своё внимание и, отойдя вместе с ней в сторонку, тяжело вздохнула и ответила: --Думаю, что сегодня наша достопочтенная валиде не сможет тебя принять, так как сама видишь, какой переполох случился, а всё из-за трагедии с Эфсун Султан. Бедняжка прошлым вечером покончила с собой, узнав о трагической гибели дражайшего возлюбленного и маленького сына. Да, упокоится она в раю! --Аминь!—инстинктивно выдохнула, глубоко потрясённая печальным известием о подруге, Санавбер, до сих пор не в силах поверить в то, что подруги больше нет в этом грешном мире, хотя, конечно, была давно осведомлена о жестоком законе Султана Мехмета-Фатиха, гласящем о том, что все дети мужского пола погибшего Шехзаде, либо Падишаха, должны быть умерщвлены, что до сих пор приводило кроткую душу любимицы Шехзаде Селима в несказанный ужас, во время чего, она всё поняла и, почтительно откланявшись, присоединилась к группе нескольких девушек и душевно заговорила с ними, проявляя искреннюю доброжелательность, не догадываясь о том, что, в эту самую минуту за ней пристально наблюдает, вернувшаяся из темницы, Фердевс Хатун, которая стояла на террасе этажа для фавориток в обществе одной из калф, благоволящей ей. --Я ни за что не поверю в то, что эта проклятая русинка безгрешна, как ангел, Альнур-калфа! В чём-то она всё равно должна проколоться для того, чтобы мы могли с чистой совестью отдать её справедливому правосудию! Будем ждать этого момента, как манны-небесной.—с мрачной задумчивостью произнесла Фердевс, за что и получила одобрительный кивок от Альнур-калфы, понимающе вздохнувшей: --Нам некуда торопиться, Хатун! Мы терпеливые! Ждать умеем!—и продолжившей, внимательно наблюдать за Санавбер Хатун, о чём-то душевно беседующей с другими наложницами, что продлилось совсем не долго, ведь, внезапно вспомнив об утреннем душевном разговоре с дражайшим возлюбленным о том, что неплохо было бы выяснить все разногласия с Нурбану Султан и, помирившись с ней, начать приводить эмоциональную обстановку в гареме их общего возлюбленного к благоприятной, покинула общую комнату и отправилась на поиски Газанфера-аги, смутно надеясь на то, что его ещё не отослали во дворец плача. К счастью её опасения не оправдались. И вот, пройдя немного по мраморному коридору, юная девушка застала агу, о чём-то тихо беседующего с Джанфеде-калфой. Вероятно о том, как им теперь вести связь с Баш Хасеки Нурбану Султан. Так и вышло. Они действительно беседовали о ней, но, заметив приближение любимицы юного Шехзаде Селима, мгновенно замолчали и, одарив её доброжелательными улыбками, приветственно поклонились, хором выдохнув: --Санавбер Хатун!—что заставило девушку вздохнуть с облегчением и, пожелав им доброго дня, настороженно осмотреться по сторонам из беспокойства о том, не следит ли кто за ней и, убедившись в том, что «хвоста» нет, обратилась к аге с просьбой, протянув ему маленький конверт: --Газанфер-ага, вы же, прекрасно знаете о том, что я совсем не хочу ссориться с нашей достопочтенной Баш Хасеки Нурбану Султан, поэтому искренне прошу тебя, пожалуйста отправься в самое ближайшее время к ней в Девичью башню и передай это писььмо! В нём, я искренне прошу её о примирении. Что касается Шехзаде Селима, он сам одобрил этот мой искренний душевный порыв, поэтому вам не зачем бояться его гнева.—что заставило агу с калфой изумлённо переглянуться между собой и мысленно признаться себе в том, что девушка не перестаёт их приятно удивлять, благодаря чему, Газанфер одобрительно кивнул и, взяв из её рук конверт, сунул его во внутренний карман форменного кафтана и пообещал, сегодня же проведать их госпожу, но почему-то его с Джанфеде не покидало тревожное ощущение в том, что хрупкую душу их ангелоподобной подопечной что-то очень сильно гложит, в связи с чем, проявили участие с вниманием. --Тебя что-то очень сильно мучает, Хатун. Что именно? Уж ни Фердевс Хатун ли?—доброжелательно попыталась узнать у юной девушки Джанфеде-калфа, что заставило Санавбер тяжело вздохнуть и, печально опустив голубые глаза, поделилась: --Ты абсолютно права, Джанфеде! Фердевс Хатун вместе с Альнур-калфой следят за каждым моим шагом и действием, нападая при каждой возможности! Как же я от них устала!—что вызвало у аги с калфой понимающий тяжёлый вздох, с которым они возмущённо переглянулись между собой, но помня о присутствии рядом с ними нынешней любимицы юного Шехзаде Селима, вновь доброжелательно ей улыбнулись и мудро посоветовали, вернее это сделал сам Газанфер-ага: --Возвращайся к нашему Шехзаде и продолжай быть ему отдушиной и заботливой возлюбленной, Санавбер, а о Фердевс Хатун с её калфой мы с Джанфеде позаботимся, если потребуется, то припугнём их!—тем-самым подбадривая девушку. Она всё поняла и, почтительно откланявшись им, ушла, провожаемая приветливым взглядом калфы с агой, которые выждав немного, вернулись к обычным повседневным делам гарема. Вот только далеко уйти юной девушке не удалось из-за того, что, в эту самую минуту, у неё на пути возникли, словночерти из табакерки, уже изрядно надоевние, Фердевс Хатун с Альнур-калфой и парой младших евнухов, пребывающие в восторженном состоянии духа, но не сулящим ничем хорошим для юной икбал Шехзаде-регента, благодаря чему в воздухе повисло мрачное нампряжение, во время которого девушка тяжело вздохнула и попыталась уже пройти мимо них, но оказалась окликнута громким голосом Фердевс Хатун: --Вот ты и попалась на месте преступления, Санавбер Хатун! Теперь нам стала известна твоя истинная сущность! Оказывается ты у нас шпионка, проворачивающая какие-то тайные делишки с Газанфером-агой! А ещё ангелочком безгрешным прикидывалась!—с торжествующей улыбкой обличительно констатировала блондинка, заставив оппонентку, посмотреть на неё, как на ненормальную и язвительно усмехнувшись, небрежно обронить: --Как это в народе говорится? Ах, да! Когда кажется, креститься надо и молиться! Акстись, Фердевс! Шпионаж возник в твоей больной голове! Я не шпионка! Да и, какие тайные дела я могу проворачивать с Газанфером-агой кроме, как пытаться помириться с Баш Хасеки Нурбану Султан! Только, ослеплённая, внезапно выпавшей на неё победой над повержанной «шпионкой», Фердевс Хатун даже и не собиралась верить ни одному, сказанному в своё оправдание, слову Санавбер, из-за чего презрительно хмыкнув: --А вот это ты, потом будешь объяснять палачу, Хатун, когда он будет затягивать на твоей тонкой шейке шнурок!—дала знак двум, стоявшим немного в стороне в смиренном ожидании приказаний, евнухам о том, чтобы они, немедленно схватили и бросили в темницу, разоблачённую ею, преступницу. Те всё поняли и, не говоря ни единого слова, стремительно подошли к любимице Шехзаде Селима, которая даже и не собиралась сдаваться им на милость, вместо чего, сохраняя всю ту, же прежнюю воинственность, угрожающе предупредила, смутно надеясь, призвать их к благоразумию: --Если о вашем самоуправстве узнает Шехзаде Селим, вам всем, очень сильно не поздоровится, так как я действую с его одобрения! Я его фаворитка!—крепко схватив её за локти, повели в темницу, не обратив никакого внимания на, стоявшего чуть поодаль самого Газанфера-агу, который, хотя и оказался глубоко потрясён, увиденным им беззаконием, но вмешиваться не стал по той лишь простой причине, что решил действовать хитрее, а именно, доложить обо всём самому Шехзаде, куда иотправился немедленно, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, сопровождаемые Фердевс Хатун с Альнур-калфой, евнухи, наконец-то дошли до подвальных дворцовых помещений, созданных для содержания, провинившихся перед султанской семьёй, рабов, не говоря уже о пыточных комнатах, куда в одну из камер бросили несчастную Санавбер Хатун, внимательно проследив за тем, как она упала на холодный каменный пол, скрывшись в плотных вуалях собственного платья, накрывших её, словно набежавшей на берег, волной, даже не заботясь о том, что девушка, возможно ушиблась, что Фердевс с её компанией, абсолютно не волновало, ведь они с грохотом закрыли тяжёлую деревянную дверь и вернулись в гарем. И вот, благодаря их хладнокровному старанию, девушка, оставшаяся наедине с мрачными мыслями о том, как ей теперь быть и долго ли предстоит здесь находиться, в связи с чем и, повинуясь бурному порыву, она инстинктивно рванула к двери и, крепко схватившись за металлические прутья решётки громко крикнула агам, бдительно стерегущим её по ту сторону двери, хотя и прекрасно знала о том, что им нет до неё никакого дела, что пробуждало в девушке невыносимое душевное отчаяние: --Эй!—но в ответ девушке было гробовое молчание, что натолкнуло Санавбер на мысль о том, что никому до неё, нет никакого дела, да и, кто она такая для того, чтобы обращать на неё внимание и беспокоиться о её заточении, из-за чего она обречённо вздохнула и принялась метаться по камере так, словно являлась, растревоженной кем-то, тигрице, загнанной в тесную каменную, как склеп, клетку, каковой и была её камера, что продлилось до тех пор, пока, выбившись из сил, не говоря уже о том, что потеряла ход времени, которое, казалось, замерло для неё, хотя и прошло всего несколько минут, девушка ни опустилась на холодный пол с измождённым вздохом, похожим на стон и, обхватив, прижатые к груди, колени изящными руками, сама не заметила того, как провалилась в глубокий безмятежный сон, где видела своего возлюбленного Шехзаде Селима, нежно обнимающего её и пламенно целующего, из-за чего её очаровательное лицо залилось румянцем смущения и заставило девушку вскрикнуть во сне, хотя из ясных глаз её тонкими ручьями по щекам текли горькие слёзы: --Селим, где же ты! почему не идёшь мне на помощь?—от чего она внезапно проснулась и, тяжело дыша, принялась приводить мысли в порядок, хотя это и давалось ей, крайне сложно, да и глаза продолжали невыносимо сильно слипаться, собственно, как и учащённо билось трепетное, жаждущее справедливости, горячо и предано любящее сердце, каждый стук которого отдавался, эхом в её голове, пока, вновь ни отключилась. Но, а несколькими минутами ранее, Газанфер-ага пришёл к диванным покоям, где, как он надеялся, встретиться с Шехзаде Селимом, который, возможно ещё находился в них, выслушивая доклады Пашей и высокопоставленных сановников с представителями духовенства всех конфессий, что, собственно говоря так и было на самом деле, благодаря чему, евнуху пришлось смиренно ожидать окончания собрания, из-за чего время, как ему казалось, потянулось, неумолимо медленно, не говоря уже о том, что в некоторых моментах, даже остановилось, но это была лишь видимость, ведь собрание действительно проходило очень долго, но не целую вечность. И вот, когда молодой ага, казалось бы, уже потерял надежду на то, что ему удасться поговорить с Шехзаде Селимом, и задремал, прижавшись к холодной каменной стене, Совет Дивана, наконец-то, подошёл к концу и все, собравшиеся там, государственные мужи начали постепенно расходиться, Газанфер-ага мгновенно взбодрился и, встрепянувшись, принялся ждать момента, когда из зала к нему выйдет сам Престолонаследник Османского Престола, благо, ожидание продлилось, совсем не долго—всего несколько мгновений. И вот, когда Шехзаде Селим, наконец-то, вышел в дворцовый коридор, мысленно оценивая, проведённое собрание, где было решено, очень много государственно важных вопросов и выслушано масса докладов, из-за чего парень чувствовал себя так сильно измотанным интеллектуально, морально и физически, напоминая собой сухофрукт, нуждающийся в немедленном восстановлении вместе с заботой и лаской дражайшей возлюбленной, к нему подошёл преданный Газанфер-ага, почтительно ему поклонившийся, но выглядя при этом каким-то, очень возбуждённым, что юношу насторожило и заставило спросить: --Случилось что-то очень важное, Газанфер?—благодаря чему молодой евнух вздохнул с огромным облегчением и, подбирая, как ему казалось, более деликатные слова, доложил: --Простите за беспокойство, Шехзаде, только это не терпит никаких отлагательств! Дело в том, что Фердевс Хатун вместе с её сторонниками совсем стыд потеряла от самоуправства, во время которого отправила Санавбер Хатун в темницу, обвинив её в шпионаже из-за нашей с ней встречи, когда ваша любимица передала мне письмо для Баш Хасеки Нурбану Султан, которое, я уже отправил с гонцом в Девичью башню.—что заставило юного венценосного человека ошалело уставиться на собеседника, выражая при этом: изумление, возмущение, негодование и праведный гнев и, испытывая огромное желание, немедленно отправиться в гарем, найти там Федевс Хатун и придушить её собственноручно, но, постепенно успокоившись, хотя в душе у него бушевали сокрушительные вулканы, глубоко вдохнул и выдохнул, после чего приказал: --Отправляйся в темницу, немедленно, Газанфер, и выпусти Санавбер Хатун! Пусть калфы с рабынями приведут её в благопристойный вид и отправят ко мне в хамам!—и, внимательно проследив за тем, как преданный ага ему почтительно откланялся, но, а затем убежал выполнять распоряжение, нервно вздохнул и, выждав немного, пошёл в хамам для того, чтобы там немного отдохнуть и расслабиться, но, внезапно передумав, сам помчался в подвальные помещения, сопровождаемый преданным агой. А между тем, что, же касается юной Санавбер, то она, уже смирившись с печальной участью узницы, несправедливо брошенной в темницу, лишь по одной прихоти, в конец оборзевшей, Фердевс Хатун, сидела на холодном каменном полу, прижав стройные, как у газели, ноги к соблазнительной упругой груди и, не обращая внимания на кромешную тьму, погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, благодаря которой, постепенно забылась очередным крепким сном, который оказался вскоре нарушен громким позвякиванием металлических ключей за тяжёлой дубовой дверью, привёдший к тому, что юная девушка внезапно проснулась и, открыв глаза, затаилась, сильнее вжавшись в угол из-за того, что не знала, каких неприятных сюрпризов ещё ожидать от жестокой судьбы, да и, кто этот незваный посетитель, тем-более. Вдруг, это кто-то из стражников пришёл поразвлечься с несчастной узницей, а потом убить её и выбросить в море. Как говорится: «Нет человека—нет проблемы». Вот только девушка напрасно боялась, ведь тем таинственным визитёром оказался её возлюбленный Шехзаде, уверенно вошедший в тесную, как гроб, камеру, после того, как дождался момента, когда стражник откроет дверь и, внимательно осмотревшись вокруг, благо у него в руках был горящий факел, наконец, обнаружив, вжавшуюся в угол простенка, перепуганную до смерти и всю измождённую: морально и физически, возлюбленную, которая, казалось ещё немного, и лишится чувств от, перенесённого за весь день голода и жажды, и не удивительно, ведь этот день оказался, невыносимо жарким, из-за беспощадно палящего солнца, накалившего стены до предела. Удивительно, как несчастная девушка только не умерла от жажды с невыносимой духотой, возможно её держит на этом свете безграничная трепетная любовь к нему с желанием скорейшего воссоединения двух нежных душ, в связи с чем, юный Шехзаде Селим решительно отдал факел, молчаливо стоявшему за его спиной, стражнику, а сам стремительно подошёл к возлюбленной и, заботливо подняв её с пола, пристально всмотрелся в бездонные бирюзовые омуты, обрамлённые густыми шелковистыми ресницами, глаз, выдохнул с огромной нежностью и безграничной любовью: --Отныне, заточение для тебя закончилось, Санавбер!—и не говоря больше ни единого слова, решительно впился ей в, пересохшие от духоты, алые губы жарким неистовым поцелуем, во время которого юная девушка потеряла сознание от невыносимого измождения с переизбытком бурных чувств, повиснув, как лиана на его мужественных плечах, что заставило парня, мгновенно опомниться и, заботливо подхватив возлюбленную на руки, вынести из камеры и отнести в свои покои, где крайне бережно положил в свою постель и принялся ухаживать, заботливо обтирая мягкой салфеткой, смоченной в прохладной воде из серебряного тазика, принесённого стражником, терпеливо ожидая момента, когда придёт акушерка, и девушка постепенно очнётся и придёт в себя, не обращая внимания на то, что за окном стало уже совсем темно, так как наступил вечер, плавно подводя к концу очередной день. К счастью, ожидание венценосного юноши продлилось не долго по той лишь простой причине, что главная дворцовая акушерка вместе с молодыми помощницами пришла быстро и, тщательно осмотрев его любимицу, успокоила парня, сказав, что беременности Санавбер Хатун, о которой парочка, благополучно забыла за эти недели из-за насыщенных на острые эмоции, ничего не навредило, заставив, стоявшего у окна, Селима вздохнуть с облегчением и отблагодарив акушерку бархатным мешком с золотыми монетами, проводил её задумчивым взглядом. И вот, когда за акушерками закрылась дверь, юноша продолжил с мрачной задумчивостью смотреть в окно на вечерний сад, слегка осветлённый серебристым светом растущей луны. --Селим!—измождённо простонала, постепенно приходящая в себя, юная девушка, через силу разомкнув ещё затуманенные голубые глаза и, терпеливо дождавшись момента, когда в них прояснилось, с недоумением начала осматриваться по сторонам, не понимая того, где она сейчас находится, но из-за кромешной тьмы, разбавленной лишь, исходящим из камина, отсветом, испускаемым от горящих в камине, дровами, которые тихо потрескивали, распространяя по главным покоям приятный древесный аромат, ничего рассмотреть было нельзя, но зато она чувствовала, что лежит на мягкой перине с подушками какого-то широкого ложа с шёлковыми простынями и бархатным покрывалом, скрытая от посторонних глаз плотными вуалями газового и парчового балдахина, переодетая в лёгкую полупрозрачную свободного покроя шёлковую сорочку. --Ну, наконец-то!—с облегчением выдохнул Селим, вырванный из глубокой мрачной задумчивости тихим измождённым стоном дражайшей возлюбленной и, медленно обернувшись, направился к постели, где девушка до сих пор лежала, сияя, при этом, озарившей его очаровательное, тронутое лёгкое, еле заметной шелковистой светло-русой щетиной, лицо ласковой улыбкой и, плавно приблизившись к ней, осторожно сел на самый край своего ложа и крайне бережно поправил у возлюбленной за спиной мягкие подушки, которые он сначала взбил, благодаря чему, возлюбленные встретились пристальными, полными огромного душевного тепла и трепетной любви, взглядами, во время чего, их губы плавно воссоединились в долгом, очень пламенном поцелуе, хорошо ощущая то, как учащённо колотятся в груди их разгорячённые сердца, а души сплетаются воедино и воспаряют к безгрешным небесам, не веря в то, что дневной кошмар, устроенный борзой Фердевс Хатун с её сторонниками, для них обоих, закончен. --Я даже не сомневалась в том, что ты спасёшь меня, Селим!—нехотя прервав их пламенный поцелуй и самозабвенно утопая в его ласковых голубых глазах, произнесла юная девушка, чувствуя то, с какой огромной нежностью возлюбленный поглаживает её по румяным щекам и опять целует, пламенно, перед чем Санавбер не смогла устоять и утонула в их трепетной любви, окончательно. А между тем, находящаяся в своих роскошных покоях, выполненных в синих и зелёных тонах с разбавлением золотой многочисленной лепнины, Нурбану Султан, которая вернулась в главный дворец ещё днём, в данную минуту, царственно возлежала на, обитой бирюзовой парчой, софе, облокотившись на позолоченную ручку изящной спиной и, попивая шербет из розовых лепестков, душевно разговаривала с преданным агой по имени Газанфер, озаряемая лёгким медным мерцанием, исходящим от, горящих в золотых канделябрах, свечей. --Раз эта девочка просит меня о мире, я с ней соглашусь, Газанфер!—чуть слышно и после того, как немного, не говоря уже о том, что тщательно всё обдумав, выдохнула Баш Хасеки юного Шехзаде-реента, чем вызвала искреннее одобрение у верного аги, занимающегося, в данную минуту тем, что менял прогоревшие свечи в канделябрах на новые, зажигая в них фитиль. --Вы приняли самое мудрое решение, госпожа, ведь вражда вместе со склоками никому не нужны в гареме! Надо быть выше и не опускаться до уровня рядовой джерийе, ведь ссоры—стезя простым рабыням, но не госпожам!—вздохнув с огромным облегчением и не веря в то, что его дражайшая госпожа, наконец-то взялась за ум, одобрительно заключил Газанфер-ага, бегло переглянувшись со, стоявшей немного в стороне от них, хорошенькой шестнадцатилетней итальянкой по имени Нурбахар, обладающей шикарными тёмно-каштановыми, почти шоколадными, но с золотистым отливом длинными волосами и выразительными карими глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, которая занималась сменой постельного белья у ложа достопочтенной госпожи на свежее чистое, но почувствовав, прикованные к ней, полные глубокой задумчивости, пристальные взгляды старшего аги Газанфера с Нурбану Султан, почувствовала себя немного скованно, из-за чего залилась румянцем лёгкого смущения, но, собравшись постепенно с мыслями, медленно обернулась и грациозно поклонилась им, позволив, продолжить душевный, но полный глубокой мрачной задумчивостью, разговор: --Раз, Шехзаде Селим меня больше не желает звать к себе, увлёкшись этой русской юной девочкой, которая, как я понимаю из-за беременности, скоро не сможет делить с ним ложе, как полагается наложнице, значит, нам необходимо подобрать Селиму такую Хатун, которая сумеет согревать ему ложе так долго, чтобы на него не смогла посягнуть никакая другая рабыня, которая будет предана лишь нам с Санавбер Хатун одним. Но, вот кого бы выбрать на роль временной заместительницы и ночной голубки для Селима… Баш Хасеки не договорила из-за того, что верный слуга, прекрасно понял ход её мыслей и с молчаливого одобрения, подошёл к, занимающейся своими обычными делами, Нурбахар Хатун и, обменявшись с ней парой фраз, взял под локоток и после того, как получил молчаливое одобрение Султанши света, почтительно откланялся и покинул покои, оставляя госпожу наедине с её мрачными мыслями, продолжать царственно возлежать на тахте и лениво попивать шербет из серебряного кубка. И вот, потрясённая до глубины души распоряжением Достопочтенной Баш Хасеки Нурбану Султан о том, что ей, Нурбахар, в самое ближайшее время предстоит разделить ложе с Шехзаде-регентом, переданное ей через Газанфера-агу, объяснившего юной подопечной по дороге в общую комнату гарема, девушка, наконец, вошла туда и, внимательно осмотревшись по сторонам в поисках Джанфеде-калфы, которая, как она смутно надеялась на то, что сможет объяснить ей объяснить все детали того, как девушке предстоит вести себя при первой встрече с юным Шехзаде Селимом в их дебютный хальвет, которого Нурбахар, совершенно не боялась. Да и, чего его бояться? Что суждено, то неизбежно. Чем скорее всё произойдёт, тем лучше, из-за порочных мыслей о чём, очаровательное лицо наложницы залилось румянцем смущения, а из трепетной груди вырвался тихийвздох, ни укрывшийсяот внимания, стоявшей немного в стороне, Джанфеде-калфы, тихо беседующей о чём-то с другой калфой, благодаря чему, обмолвившись с ней ещё парой фраз, подошла, наконец-то, к, облачённой впростенькое сиреневое шёлковое платье, обшитое серебристым кружевом, юной девушке и, любезно пожелав ей доброго вечера, проявила неподдельный интерес. --Что это с тобой, Нурбахар? Ты, вся зарделась!—участливо спросила у рабыни молодая калфа, которой юная девушка почтительно поклонилась в знак искреннего почтения и, постепенно собравшись с мыслями, чуть слышно передала ей все распоряжения Нурбану Султан, относительно того, что завтра ночью ей, Нурбахар, предстоит разделить ложе с Шехзаде Селимом, что, поначалу потрясло Джанфеде-калфу до глубины души, ведь решение Султанши, стало, очень даже неожиданным, особенно сейчас, когда их дражайший юный Шехзаде неистово и трепетно любит свою фаворитку Санавбер Хатун, которая находится в его покоях до тех пор, пока, окончательно ни выздоровеет из-за самодурства с самоуправством Фердевс Хатун с её сторонниками, часть из которых уже оказалась сурово наказана по справедливому распоряжению самого Шехзаде, за исключением самой Фердевс, получившей строгий выговор и предупреждение о том, что, если предпримет очередной подобный демарш в сторону Санавбер Хатун, то будет сослана в старый дворец. --Продолжай преданно служить госпожам Нурбану Султан с Санавбер Хатун, Нурбахар, а о хальвете, пока не думай. Навязываться нашему Шехзаде не стоит. Он этого не любит, да и, сейчас ему нет дела до других наложниц, кроме своей дражайшей Санавбер Хатун, которую он трепетно и нежно любит, готовясь в скором времени, вновь стать счастливым отцом Шехзаде, которого ему через несколько месяцев она, благополучно произведёт на свет.—мудро посоветовала девушке калфа, внимательно проследив за тем, как та всё поняла и, полностью согласившись с ней, одобрительно кивнула, даже не догадываясь о том, что за ними настороженно наблюдает сама Фердевс Хатун вместе с Альнур-калфой, находясь немного в стороне, но это совсем не мешало им внимательно вслушиваться в душевный разговор Нурбахар Хатун с Джанфеде-каофой, благодаря чему те потрясённо переглянулись между собой, не понимая одного, зачем Нурбану Султан потребовалось приблизить к Шехзаде Селиму свою верную служанку, привезённую из старого дворца ещё в прошлом месяце.