Они знали

Линк смотрит очень внимательно, пристально, но ничего говорит — нельзя. Да и если бы можно было, вряд ли бы он что-либо смог произнести — нечего. Отчего на душе пульсировало это поганейшее, опустошающее чувство, от которого приходилось дышать чаще: оно разрасталось в виски, стягивало горло, и рот неприятно наполнялся слюной. Иронично, что это всё — от собственной же беспомощности в данной ситуации. Он прищурился и дёрнул головой, по обыкновению замирая, как истукан. В принципе, так оно и было — разве нет? Зельда поворачивалась медленно, устало, и очень заметно опираясь на край стола, чтобы не занесло или чтобы сохранить равновесие — вариантов много, суть одна. Волосы всё также в аккуратной причёске, однако на манжетах блузы виднелись маленькие капельки чернил. И глаза… Раскрасневшиеся — то ли от слёз, то ли от усталости, — и стеклянные, как у дорогой куклы: у таких вставные стекляшки выглядят очень даже натурально, но в то же время неправильно. У Зельды такие глаза бывают от долгой работы. Или… Линк медленно перевёл на неё взгляд, чтобы показать: слушает. Она покачала головой, чуть поморщившись, и снова повернулась к столу, взяв в руки перо. Даже если плачет — тихо, даже бесшумно. Со спины — вообще как обычно, поэтому-то и сидит спиной ко всему. Если увидят — придётся объясняться. Линк не видел — знал. — Можно попросить тебя кое о чём? — Зельда говорит негромко, почти шёпотом, однако в полной тишине комнаты этого было достаточно. — Сходи на кухню прямо сейчас, там тебе всё отдадут. Что подразумевалось под «всем» — непонятно. Линк, несмотря на возникшие сомнения, кивнул и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. На самом деле, достаточно понятная уловка: за то время, что его не будет, Принцесса успеет протереть лицо, отдышаться и к его возвращению сделает вид, что всё как обычно. Хотя они оба знают, что это не так. Зельда могла врать отцу, могла врать кухаркам, прачкам, служанкам и всем-всем-всем, кроме Линка. Потому что он прекрасно видел, когда она честна, а когда лукавит. Глаза всегда выдавали: этот лукав блеск при безобидных увиливаниях от ответа или… такие вот, кукольные глаза в те моменты, когда и надо быть куклой — красивой фигуркой с неменяющимся выражением лица. Сердце больно сжималось от такого. Потому что он знал, каково это.

***

Зельда смотрит очень внимательно, пристально, но ничего не говорит — не может. Но если бы могла, то постаралась бы хоть как-то дать понять, что всё это — не напрасно. Не напрасно Линк получал удар за ударом и чуть не погиб от копыт серебряного левра, не напрасно терпел прожигающий жар Горы Смерти и колющий, обездвиживающий мороз в Табантской тундре. Линк встаёт на ноги медленно, устало и с большим трудом. Тяжело дышит, едва держа глаза открытыми. Но они оба знают: закроет их сейчас — больше не откроет, не поднимается, и всё закончится тут. Зельда видит, как ему больно, но ничего не может сделать, отчего на душе пульсировало это поганейшее, опустошающее чувство, от которого приходилось дышать чаще: оно разрасталось в виски, стягивало горло, и рот неприятно наполнялся слюной. К Линку подбегает какой-то мальчишка, и он сразу же выпрямляется: всё хорошо. Добродушно улыбается, отмахивается от чужого волнения и даже идёт, почти не прихрамывая. Однако по глазам видно: ему больно. Мальчишка ещё ростом не дотягивает, чтобы заглянуть Линку в лицо, а Зельда видит. И то, как он терпит, продолжая играть эту пьеску «всё хорошо». Насколько её собственная боль стала для неё привычно, на столько же она чувствовала чужую. Когда всё вокруг снова покрывалось этой чернотой с редкими алыми прожилками, из недр которой на неё хищно и зло смотрел один-единственный жёлтый глаз, Зельда выдыхала, чтобы сконцентрироваться. Но не забывала. Ни о ком. Ни о чём. Потому что знала: если забудет — потеряет нить, и чернота распространится ещё сильнее. Принцесса щурится: она сама давно привыкла к этому свету, он больше не резал глаза. Зельда не знала, как долго это будет продолжаться. Потому что это — пустые надежды.