Аще забуду тебе, Иерусалиме

- Каков он? - Кто? - Иерусалим. Храмовник прикрыл глаза, будто пытаясь вызвать видение Города перед внутренним взором. На миг его лицо замерло, как маска, лишенное привычных ему страстей. - Он мало чем отличается от других городов в Палестине. Полон песка, шумный, невыносимо жаркий летом, — Буагильбер открыл глаза, но его взгляд был все еще далеко, — он прекраснее, чем я мог бы описать. Ревекка отвернулась от него и смотрела невидящим взглядом на леса и поля, окружавшие прецепторию. Ей внезапно стал невыносим его вид, столь глубоко погруженного в воспоминания о Городе, увидеть который ей никогда не было суждено. Нечестно, до боли нечестно — еще более, чем ее теперешнее положение, — что этот неверующий самозванец когда-то ходил по улицам их Города, словно хозяин. Что орден, к которому он принадлежал, был основан на развалинах главной святыни ее народа. Она услышала смешок рыцаря. - Твое лицо сейчас напугало бы шторм. Скажи, неужели ты считаешь меня столь недостойным города, который уже многие века не принадлежит вам, Ревекка? Ревекка невольно вздрогнула от этой колкости, и усмешка сошла с его лица. — Прости меня, мои слова были жестоки. Знает Бог, евреи далеко не единственные, кто не смог удержать его… - Значила ли она что-либо для тебя, эта потеря? Ты не веришь в христианские заветы; в чем цена одного города? Почему ты говоришь о нем с такой тоской? Ты, для кого нет ничего святого? Конечно значила! — Буагильбер вскочил на ноги и начал расхаживать по комнате, — даже если не брать в расчет- Его взгляд затуманился, и почти неистовое волнение враз покинуло его. Он внезапно выглядел задумчивым, изможденным и очень усталым. - Даже если не брать в расчет право завоевателя… Я провел всю свою жизнь, проливая кровь за эту землю, этот город, — его темные глаза встретили ее, — это должно что-нибудь значить. - Я все думаю об этом, — Ревекка уставилась в пол, желая, чтобы слова остановились, — Даже если- даже когда, через тысячу лет, мы обретем землю наших отцов — там слишком много памяти. Слишком многие хотели обладать ею, слишком многие пытались завоевать ее, слишком многие будут пытаться снова и снова. В конце концов, что останется там? — Что останется нам, блуждающим детям Израиля? “Не будет на нашем веку не Неемии, ни Мириам, и это точно не будешь ты. Право слово, Ривкеле, пора тебе оставить уже эти игры.” Теперь настал его черед избегать ее взгляда. - Я не знаю, Ревекка. Иногда это действительно кажется бессмысленным. — он вздохнул, — Иногда спрашиваешь себя, что будет стоить всем взять да оставить эту землю в покое? - Что будет стоить? — ее взгляд затуманился от непролитых слез; она не может, не должна плакать перед ним, не должна показывать слабость — к тому же, это была старая боль, унаследованная, она должна была уже притупится… — Надежды, даже самой призрачной, что наступит время, когда мы соберемся в земле наших отцов, не зависящие более от прихотей чужих царей, не гонимые… Почему я говорю ему все это? Ему, такому же врагу моего народа, как и все остальные, если не более? - Я думал… — Бриан стоял неловко, как будто не знал, что делать с плачущей женщиной, — я думал, что никогда не имев чего-то, тоску легче перенести, чем имев и потеряв. - Но он был наш. Мы возвели его. - Долгая же память у твоего народа, Ревекка, — он безрадостно улыбнулся, — не могу решить, дар это или проклятие.