Паутина

Оскверненный злодейством, терзаемый укорами совести, где я найду покой, если не в смерти?

© Мэри Шелли, «Франкенштейн».

Люди всегда задают один и тот же вопрос: зачем я здесь? Им интересно знать, каково их предназначение, в чем смысл их маленьких, невидимых для мира жизней, тлеющих, как искра, оторвавшаяся от пламени. Я не задавал себе этого вопроса. Ты научил меня игнорировать его, потому что сразу дал ответ. Превзойти Всесильного. Стать лучшим. Сделать то, чего не смог ты, и осуществить, наконец, единственное, что заставляло твое сердце заходиться в безумном ритме, а кровь — кипеть и гнать по венам жар, обращавший тебя в факел, свет которого ранил. Ослепленный им… тобой, я заразился. Твое безумие, твоя жалкая одержимость передалась и мне, а я радовался, как щенок, которого гладят по шерсти, когда он позволяет застегнуть на своей шее поводок. Отвращение. Оно выедает мне мозг, стоит только вспомнить мальчишку, что задыхался от восторга при взгляде на тебя — гигантскую фигуру, объятую ярко-оранжевым пламенем, чьи языки взвивались до небес. Насколько глупыми бывают дети… Особенно когда видят богов в своих отцах. Глупыми до такой степени, что их восторг переходит в зависимость, а зависимость — в раболепие и убежденность в своей принадлежности им. Чудовищная. Уродливая. Тошнотворная глупость. Которая не проходит, даже когда им предпочитают другого избранного. Что они чувствуют тогда: обиду, злость, горечь? Или страх от потери ориентира? До нелепости смешно, на что только ни готова пойти выброшенная игрушка, чтобы вернуться в руки к своему хозяину: «Пожалуйста, поиграй со мной!» Всё что угодно, лишь бы не пылиться в коробке. Ну конечно, ведь именно для этого ее и задумали — воплощать в реальность фантазии других. Оставленная позади, она теряет свое значение. Но мы-то оба знаем, что никто не хочет играть в куклы с браком. Ты был как паук. Твои желания и страсти связали меня. Мои мысли, мои чувства — я не могу сдержать улыбки, когда думаю об этом, — они не были моими. Никогда. Ведь даже Даби — всего лишь уловка, чтобы был шанс как можно больнее ударить именно тебя. Извивания ужа, придавленного стопой к земле, — вот на что это похоже. Год за годом, месяц за месяцем, ночь за ночью, — я до сих пор ощущаю на себе остатки этой паутины. Каждый день вплоть до нашей встречи — здесь, сейчас! — они драли мое нутро, и, как бы я ни пытался, у меня не получалось выжечь их. Твой яд, как и причуда, поражает глубоко. И я смирился. Всё в конце концов сводится к тебе. Всегда ты. Везде. Ты один. Какой сумасшедший мир. И, знаешь, в миг, когда я признал это, меня осенило — благословенная, спасительная догадка! Столько времени я тратил на борьбу с призраками и, как пес, гонялся за собственным хвостом, когда надо было избавляться не от паутины. А от тебя. Пока жива тварь, вновь и вновь сплетающая разошедшиеся нити, эта сеть не будет разорвана. Так пусть остается целой. В этом её смысл. Мы крепко связаны, Энджи. Я появился на свет благодаря твоему желанию, а ты его покинешь — по моему.