О свободе и ярких красках

      В воспоминаниях, которые Фред использует для вызова Патронуса, нет взрывного веселья. Они из далекого, очень далекого детства, когда Билл приезжал домой на каникулы и с блеском в глазах рассказывал, что он узнал в Хогвартсе. Не то чтобы и Фред, и Джордж особенно по нему скучали: слишком уж далеким и ответственным он был, да и занудствовал временами почище Перси. Но тогда в гостиной собиралась вся семья. Мама усаживала их с Джорджем в кресло по обе стороны от себя, чтобы ничего не учинили, обнимала, прижимала к себе, и можно было тихонько дремать, положив голову ей на плечо. От мамы всегда вкусно пахло, Билл интересно рассказывал, Чарли возился с чем-то на полу у его ног, Перси сидел на лестнице чуть поодаль и делал вид, что читает, но на деле внимательно слушал, а папа забирал плаксивого Рона и совсем еще мелкую Джинни себе на колени и устраивался с ними у камина.       И никто не отнимал мамино внимание. Мамино тепло.       Фред чувствует себя немного неловко оттого, что эти воспоминания гораздо сильнее других.       Им с Джорджем уже семнадцать, но до того, как Гарри начал учить их вызывать Патронуса, они даже не задумывались о гигантской разнице между весельем и настоящим счастьем. Привыкли дарить людям первое, свято уверенные в том, что и второе стоит неподалеку.       Это не то чтобы повод переосмыслить свою жизнь и пересмотреть приоритеты. Но Джордж иногда замирает, буквально на пару секунд, отстает на шаг или два, и едва заметно хмурится. Поэтому Фред понимает: они думают об одном и том же. Одинаково много. Как всегда.       — Кто это тут у нас? — неожиданно говорит Джордж, и Фред вздрагивает, поймав себя на том, что уже больше минуты бездумно пялился в огонь в камине. — Неужели, это сама повелительница летучих мышей?       — Гроза… — мгновенно подхватывает Фред, но почти сразу же затыкается — и от острого взгляда Джинни, которая стоит перед ними, и от тычка Джорджа, который осознал что-то на пару секунд раньше него.       Джинни никогда не просит о помощи, и это что-то вроде маленькой мести с ее стороны. В детстве они никогда не брали ее в свои игры, потому что боялись нагоняя от мамы, если что-то случится, а потом, когда стали старше, начали четко понимать разницу между мальчиками и девочками, и мелкая, вредная, громкая сестра внезапно перешла в ту же категорию, что и мама — категорию людей, которых нужно беречь и охранять, как сокровище.       Джинни никогда не просит о помощи, потому что в свои четырнадцать она не только владеет летучемышиным сглазом, но и способна кому угодно открутить голову голыми руками. Ей не нужны защитники, и временами это совсем немного расстраивает всех ее братьев.       Джинни никогда не просит о помощи, но почему-то они каждый раз твердо знают, если у нее неприятности. Или если что-то ее расстраивает. И дело не в том, что она не привыкла прятать свои эмоции, и они написаны на ее лице, нет.       С того момента, как они чуть не потеряли ее, прохлопали одержимость темным предметом, оказались в стороне, когда она умирала, Фред чувствует все неприятное, что с ней происходит. И знает, что у Джорджа внутри точно так же дергаются те родственные струнки, которые они предпочитают не замечать в обычное время.       Фред знает, что Рон сейчас смотрит на Джинни сквозь толпу с другого конца гостиной. И знает, что где-то в своем Министерстве говнюк Перси ставит кляксу на идеальном отчете длиной в пару сотен футов.       Можно не сомневаться: уже завтра они с Джорджем получат от старшего братца огромное письмо, сто строк из которого можно будет заменить на простое «Все в порядке?» и, конечно же, оставят его без ответа. Если уж задница Перси бросил их, то пусть страдает в неведении.       Он это заслужил.       Фреду требуется немного времени, чтобы успокоить себя: прямо сейчас с Джинни все в порядке. В гриффиндорской гостиной безопасно, если, конечно, не сидеть рядом с непредсказуемым Лонгботтомом, который, судя по всему, тренирует исчезающие чары для завтрашней трансфигурации. Хотя магия дается Лонгботтому все лучше и лучше, с каждым днем он становится скучнее и все реже создает вокруг себя такой милый взгляду хаос.       Джинни просто очень расстроена, и Фред мысленно перечисляет всех ее ухажеров, выбирая, кого они с Джорджем подвесят за ноги на следующей неделе. Но, с другой стороны, любой парень, который встречается с их ненаглядной сестренкой, должен понимать, что лишится самого дорогого, если вдруг ненароком ее обидит. И ни один из ее братьев даже не успеет в этом поучаствовать.       Джинни с готовностью плюхается на диван рядом с ними и молчит. И Фред, и Джордж знают: если подначивать ее сейчас, она просто уйдет и ничего не расскажет. Не то чтобы они умрут от этого. Просто будут чувствовать себя еще большими засранцами, чем Перси.       В молчании проходит минута, и две, и три. От Джинни пахнет совсем не так, как от мамы. Она выше, и волосы у нее прямые, не вьются кольцами, она смотрит совсем по-другому, не ласково и не лукаво, но в ней чувствуется та же самая — мамина — сила. И они с Джорджем, как бы ни хотелось загнать это подальше, любят ее больше жизни. Как и Рона, в чем никогда не признаются. Как и мерзкого предателя Перси. И Чарли, который теперь всегда далеко. И Билла, который еще дальше.       Фред уже успевает забыть, зачем они все здесь сидят, ему слишком уютно и тепло, и хочется, чтобы так было всегда, но в какой-то момент Джинни выдыхает:       — Мне нужна ваша помощь.

***

      Плечи под их ладонями неожиданно худые, острые, и Фред с Джорджем одинаково дергаются от осознания, какой хрупкий человек стоит перед ними. А Луна Лавгуд кажется человеком только в такие моменты. Когда прикасаешься к ней.       У Джинни уже нет привычки делать драму на пустом месте, она давно это переросла. Но Фреду с Джорджем все равно требуется время, чтобы понять, почему это так сильно ее задевает. Почему расстраивает, заставляет переступать через себя и просить помощи. В их семье принято помогать другим, тем, кому не повезло родиться не Уизли, и они никогда не устают от этого, но редко принимают чужие несчастья настолько близко к сердцу.       У Луны Лавгуд впервые в жизни не получается освоить заклинание раньше Джинни.       Луна Лавгуд не может вызвать Патронуса.       у Луны Лавгуд нет по-настоящему счастливых воспоминаний.       Она не вздрагивает, когда Фред с Джорджем окружают ее с двух сторон и кладут руки ей на плечи, как будто всегда готова к любому развитию событий или знает их наперед. Не смотрит на них настороженно, только улыбается своей таинственной, но теплой улыбкой, глядя куда-то между ними. Здоровается с ними одновременно. За спиной раздается противное покашливание, и Фред с Джорджем синхронно отступают от Луны Лавгуд на шаг. Это одно из дурацких правил Госпожи Мерзкой Жабы: расстояние между парнями и девушками не должно быть меньше фута, а лучше — двух. А Фред и Джордж уже месяц негласно соблюдают все правила, потому что чем тише они сидят сейчас, тем фееричнее будет их шоу потом.       И не то чтобы Луна Лавгуд интересует их как девушка. Ей всего пятнадцать, ее хрупкость скрыта под объемной мантией, но сейчас Фред чувствует себя так, будто может сломать ее двумя пальцами.       Она провожает взглядом Амбридж, которая скрывается за поворотом, и улыбается шире. Ей как будто становится легче дышать, когда нет ощущения контроля. И Фред с Джорджем отлично ее понимают.       Впервые за семь лет Хогвартс кажется им тесным. Тесным и блеклым.       — Нам тут птичка напела, что у тебя трудности, — без предисловий начинает Джордж.       С Луной Лавгуд всегда так: ей не нужны пояснения. Она смотрит вглубь, в самую суть, отчего при разговоре с ней иногда становится не по себе.       — Птичка? — заинтересованно спрашивает она, наклонив голову вбок. От этого ее длинные спутанные волосы почти закрывают спущенный с плеча рюкзак. — Огарь?       Фред с Джорджем синхронно фыркают: Джинни точно не будет в восторге, узнав, что ее назвали рыжей уткой. Но она не может злиться на Луну Лавгуд. Та слишком ей дорога.       Фред не воспринимает Луну Лавгуд как странноватую соседскую девчонку. Как мелкую подругу их мелкой сестры. Луна Лавгуд скорее — лесной дух из старых сказок, который иногда заглядывает к людям погреться у очага. Он приходит и уходит тогда, когда считает нужным.       Этот лесной дух любит пирожки с земляничным джемом и теплые объятия их матери. Ни то, ни другое не любить просто невозможно, и иногда Фред думает, что они с Джорджем зря изводили Рона из ревности все детство. Мама всегда будет стараться разделить свое тепло на всех людей мира. Оно никогда не достанется только им одним.       — Ну что, Луна Лавгуд, — начинает Фред. — Скажи нам, что сделает тебя счастливой?       В конце концов, это первая просьба Джинни, и они не могут ее не выполнить. Даже если причинять добро придется насильно — они это сделают. К концу этой недели у Луны Лавгуд будет телесный Патронус, и если они не смогут даже этого, то нет никакого смысла в собственном магазине.       Нет никакого смысла в веселье, если оно никого не делает по-настоящему счастливым.       Луна Лавгуд наклоняет голову на другой бок. Прядь ее волос опасно цепляется за клюв какого-то маленького монстра из разноцветных лоскутков ткани, пришитого к ее рюкзаку, и Фред неосознанно протягивает руку и высвобождает ее. Волосы у Луны Лавгуд неожиданно мягкие и едва заметно пахнут хвойным лесом. Совсем не по-человечески.       Фред знает ответ еще до того, как она его произносит. Потому что им с Джорджем в этом году для счастья не хватает того же.       — Свобода, — задумчиво, но очень серьезно произносит Луна Лавгуд. — И немного ярких красок.

***

      Фред привык видеть Джорджа слева от себя. Его кровать, что дома, что в Хогвартсе, стоит слева, он сидит слева на занятиях и даже летает на левой стороне поля — и на матчах, и на тренировках. Когда Джорджа нет рядом, хоть слева, хоть справа, Фред чувствует себя слегка неуютно. Они умеют додумывать друг за друга на расстоянии, поэтому Фреду не кажется, что его располовинило. Это ощущение больше похоже на то, будто его выбросили в промозглый ноябрь в одних пижамных штанах.       Луна Лавгуд идет справа. Хотя слово «идет» не совсем подходит. Она подпрыгивает на месте при каждом шаге, будто готовится взлететь прямо здесь, посреди коридора. Перспектива нарушить правила дарит ей какую-то детскую радость, хотя даже сейчас она не выглядит как ребенок. У лесных духов нет возраста. Они могут позволить себе быть собой и в пятнадцать, и в пятьдесят пять.       На Луне Лавгуд только простая темно-синяя пижама, и это ошибка новичка. Но сегодня она хотя бы обута — с нее бы сталось пойти босиком.       — Первое правило прогулок после отбоя, — тоном занудного идиота Перси говорит Фред, стягивая с себя ежегодный мамин свитер с буквой «Д» на груди. — Чем теплее ты оденешься, тем позже захочешь вернуться в гостиную.       Любой другой на месте Луны Лавгуд уже спросил бы про второе, но она послушно просовывает голову в свитер, закутывается и произносит только:       — Все в твоей голове.       Сложно общаться с человеком, который не то что говорит, даже думает невпопад, но Фреду отчего-то кажется, что сегодня будет весело.       Где-то вдалеке раздается ожидаемый грохот. Вот кто сегодня действительно счастлив: Джордж, который отвлекает и Филча, и миссис Норрис, и тех профессоров, которым сегодня выпало патрулирование. У Джорджа карта Мародеров и мантия-невидимка, которые он одолжил у Гарри, целый ворох идей и нескончаемый запас энтузиазма.       Джордж называет Фреда своей чуткой половиной, хотя этой самой чуткости во Фреде всего на полпроцента больше. Им не нужно о чем-то договариваться — каждый делает то, что у него лучше всего получится, и потом они просто собирают это воедино. Иначе попросту не выходит ничего хорошего.       У Фреда нет счастливых воспоминаний, в которых не было бы Джорджа. Ни одного.       Длинные волосы Луны Лавгуд остаются под свитером, и это отчего-то делает ее более маленькой, хрупкой и даже какой-то домашней. Она не просовывает руки в рукава, продолжает идти так, но ее щеки, обычно бледные, а в свете Люмоса почти мертвенно белые, заметно розовеют.       Ее привычки делают ее неземной, и в то же время — совершенно очаровательной.       Они замирают у «стены позора» — места, где висят таблички с образовательными декретами Амбридж. У Фреда с Джорджем на эту стену были большие планы, но они готовы поступиться ими ради парочки счастливых воспоминаний.       В конце концов, у Луны Лавгуд получится не хуже.       Фред снимает маскирующие чары с нескольких небольших ведерок с сухой краской. За эту идею стоит сказать спасибо громкому голосу Патил: они с Джорджем не могли просто пропустить мимо ушей ее рассказ о фестивале Холи. Правда, они так и не решили, чего хотят больше: обсыпать Амбридж черной краской или Снейпа — розовой.       Луна Лавгуд смотрит на Фреда с любопытством. Это любопытство такое мягкое и ощутимое, будто его можно потрогать. Фреду кажется, что эмоции Луны Лавгуд — осязаемые, и он бы не удивился, убедившись, что это действительно так.       — Свобода, — поясняет он, обводя рукой пустой холл, который освещает всего несколько факелов. — И яркие краски.       Больше всего они с Джорджем любят подавать дурной пример. Краска в его пальцах мягкая, пудровая, и половина рассыпается в полете. Табличка, в которую ударяется красный ком, печально звенькает, как будто прекрасно понимает, что это еще не конец.       — Декрет об образовании номер двадцать четыре, — торжественно объявляет Фред, запуская зеленый ком в другую табличку. — Как насчет упразднить инспекционную дружину, а, Луна Лавгуд?       Луне Лавгуд не нужно повторять дважды. Она проворно снимает свитер и, повязав его на талии, наклоняется к ведерку с синей краской. Она улыбается все шире каждый раз, когда очередная табличка скрывается под пудровым слоем.       — И кстати, — говорит Фред с притворным ужасом, заметив желтое пятно у нее на носу. — Краска не смывается.       Луна Лавгуд в ответ только смеется.       Свободно и счастливо.

***

      Второе правило прогулок после отбоя: если хочешь нарушить правила — выкладывайся на полную. Джордж выкладывается, похоже, на всех этажах сразу, и благодаря этому уже через два часа Хогвартс гудит, как раздраженный улей. О том, чтобы добраться в гостиную, нет и речи.       Когда за ними закрывается дверь чулана на втором этаже, Луна Лавгуд снова смеется. У нее с собой нет волшебной палочки, но она сама как магия — чистая, искристая, невероятная. В ее волосах не осталось ни одного светлого пятна, и она сама выглядит как воплощение стены, которую они раскрасили.       Фред ждет момента, чтобы сказать, что краска действительно не смывается, даже волшебными средствами. Ну, не сразу. На прошлой неделе они с Джорджем отмокали в ванной старост несколько часов, прежде чем под обманчиво тонким слоем показались кожа и волосы.       Хотя вряд ли Луну Лавгуд это расстроит. Если (когда) ее вычислят, она будет ходить на отработки с гордо поднятой головой.       Фред собирается составить ей компанию.       Хотя бы для того, чтобы сегодняшние счастливые воспоминания не остались для нее единственными.