Тихий разговор о главном

— Это не так уж и больно, — увещевал Крис, стоя в узкой прихожей, озаренной не столько тусклой лампочкой, которая одиноко размещалась под потолком, сколько лучами заходящего светила, разглядывая свое отражение в прямоугольном, почти во весь его рост, зеркале напротив и непонятно кого уговаривая, самого себя или все же Хелен. Хотя последняя, казалось, ни в чьих заверениях и не нуждалась — ну или просто делала соответствующих вид, — тоже изучая двойника, смотревшего на нее из-за тонкой стеклянной глади и поправляя подол широкой, почти безразмерной на ней футболки, свободной и максимально удобной. Именно то, что нужно. Кроме того, ее взор периодически скользил по открытым предплечьям, до коих не доходила ткань рукавов, но испуга в нем не присутствовало, лишь типичное для ситуации любопытство, попытка предугадать, что и как совсем скоро изменится в ее образе. Эта девушка, как Черулли понял еще в период начала их знакомства, относилась к любому выбору довольно ответственно, но вместе с тем однозначно и, приняв решение, более не колебалась. Так что даже пошути он сейчас о том, что дискомфорт от набивания татуировки вполне сравним с теми ощущениями, которые представительницы прекрасного пола испытывают во время эпиляции, она только закатила бы глаза и хмыкнула, как ни в чем не бывало, а вовсе не обиделась бы и не сорвалась. Никаких перемен в настроении. Когда они по очереди вышли на улицу, солнце скрылось за пологими крышами обрамлявших проезжую часть зданий и продолжило путь к горизонту. Однако, утрачивая естественный свет, даруемый им, город наполнялся другим, разноцветным и ярким, готовившимся с наступлением сумерек вылиться за пределы домов и не угасать вплоть до далекого утра, — светом торжества и веселья. Светом почти наступившего Хэллоуина. Пускай и уступая по масштабам крупным мегаполисам вроде Нью-Йорка или Салема, столицы праздника, Скрэнтон отмечал его по-своему широко. Уже за несколько дней (а то и недель, если кто-то из жителей целый год зачеркивал числа на календаре в трепетном ожидании тридцать первого октября) в большинстве окон красовались, горделиво поворачиваясь к прохожим округлыми, будто бы глянцевыми оранжевыми боками, тыквы с вырезанными на них гримасами — где искусственные, из папье-маше или пластмассы, а где и настоящие; с полок супермаркетов, словно с молотка опытного аукциониста, проведшего на торгах целую треть своей жизни, легко уходили тематические сладости, свечи и разного рода мелкая атрибутика вроде наклеек, блесток и надувных шариков; люди с затаенным предвкушением украшали квартиры, заранее планировали праздничный вечер, договаривались о встречах со знакомыми и друзьями, готовили костюмы, придумывали идеи для веселых розыгрышей и подбирали фильмы для просмотра под покровом самой мистической ночи года. И именно сегодня все их труди и часы кропотливой работы наконец слились воедино, выставив на всеобщее обозрение свои результаты. Город скинул оковы обыденности и вовсю гудел, в последний раз проверяя целостность лампочек в пестрых гирляндах и эффектность наложенного на многочисленные лица макияжа. Накрасились, кажется, даже те, кто на протяжении остального времени являлся ярым сторонником исключительно натуральной красоты. И среди этого шумного марева Крис и Хелен едва ли не чувствовали себя чудаками. Или чужаками, почем знать. Их путь пролегал по неширокой и потому спокойной улице. Мимо периодически проезжали автомобили, преимущественно подержанные и видавшие виды, хотя кое-где и проблескивали искры новеньких, тюнингованных покрышек и недавно прошедших испытание автомойкой капотов. Их водители еще не расстались с солнцезащитными очками, ибо небесное светило по-прежнему находило пробелы между флаерами и боками строений и не упускало шанса ослепить их, но для пары оно вскоре должно было исчезнуть из виду и более не показываться вплоть до завтрашнего дня. Они специально, хотя и негласно выбрали именно это время, чтобы успеть и расправиться с делами до темноты, и насладиться прощальным приветом последних октябрьских лучей. Оба молчали, передвигаясь широким, размеренным шагом, и девушке порой приходилось чуть ускоряться, догоняя длинноногого спутника. Прерывать паузу не хотелось. Каждый сосредоточился на чем-то личном и углубился в себя. Сигналом к своеобразному пробуждению послужила дверь. Яркая и броская, пускай изначально выкрашенная добротной черной краской, пока не успевшей потрескаться. Обрамленная двумя светлыми окнами, она создавала явный контраст и оттого и привлекала внимание, а кроме того, была украшена множеством небольших рисунков, узорной вязью и пестрыми надписями на манер граффити. Хелен остановилась перед ней на мгновение, окинув взглядом и будто прикидывая, не ошиблась ли и точно ли стоило постучать, и Крис ощутил острую, несвойственную ему и потому удивительную необходимость сказать что-нибудь еще. В душе всколыхнулось колкое чувство неловкости, полоснувшее по застарелым шрамам цепкими кошачьими когтями неуверенности, но он выдохнул и исполнил-таки свое намерение. — Если мастер хороший, то не станет «удовольствие растягивать», — девушка неопределенно покачнулась на месте: — Вроде хороший, — а затем пожала плечами и под аккомпанемент звона устроенного наверху колокольчика толкнула деревянную панель, оставив парня за порогом и словно предоставив ему выбор: хочешь — входи, не хочешь — оставайся. Однако он все равно двинулся следом за ней. Внутреннее убранство студии, а вернее тату-салона, не уступало по креативности входу. Сколько Черулли помнил собственные посещения подобных мест, в них никогда нельзя было окунуться в облако медицинского запаха кислой стерильности, а вместо скучных и порой вгонявших в уныние белых стен с трещинками у кромки потолка взор натыкался на буйство красок, плакатов, увеличенных фотографий набитых здесь наколок, изображений и букв — всевозможных: на разнообразных языках, от английского с уклоном на его американскую часть до скандинавских рун, от библейских цитат до классических заборных высказываний, от сливавшихся в строки и слова до хаотичного набора, от выведенных в попытке сымитировать газетный шрифт до раздутых и вовсе не похожих на привычные нам знаки, и так далее по всей линии. Вот и тут стены являли собой нечто неоднородное, приковывавшее внимание и по-своему восхитительное — и заставлявшее восхищаться, — накрывавшее куполом неожиданного смятения с примесью любопытства и вместе с тем успокаивавшее. Да. Здесь он был как дома. Из-за стойки администратора навстречу клиентам поднялась миловидная девушка, а за ней — мужчина лет сорока, до того, как они вошли, занимавший часть кожаного диванчика, на котором, вероятно, сидели их предшественники в ожидании очереди. Его внушительные бицепсы, открытые темной майкой с эмблемой группы, наверняка создававшей музыку в жанре метал или, по крайней мере, готика, сплошь покрывал слой рисунков, составленный крупными надписями, крестами, черепами и прочими характерными элементами столь нелюбимой приверженцами поп-музыки культуры рока. Хелен на мгновение поежилась, представив сколько раз по его коже пробегала игла, но потом улыбнулась и приветственно кивнула, пускай ее энтузиазма он и не разделил, угрюмо поинтересовавшись: — Вам парные? — Нет, — покачал головой Крис, чувствуя, что внутренний дискомфорт отступает на второй план, как, например, уходит усталость, если погрузиться в расслабляющую теплую ванну после трудного дня, и закатал один из рукавов, демонстрируя забитое предплечье и заслуживая оценивающий, уважительный взгляд. — Мне больше некуда. — Хорошо, — кивнул мастер, обращая внимание к его спутнице, которую, вероятно, если и рассматривал раньше, то исключительно в качестве «группы поддержки». — Эскиз уже выбрали? — О да, — она наполовину обернулась к двери и указала пальцем на развешенные над ней гирлянды из белых бумажных призраков, чередовавшихся с оранжевыми кружками тыкв (отголоски Хэллоуина пробрались даже сюда). — Хотелось бы нечто тематическое. — Скидка тридцать процентов, — констатировал мужчина и, кивнув девушке за стойкой, направился в комнату, примыкавшую к данной, однако более просторную и освещенную лучше, безмолвно велев следовать за собой. На протяжении следующих десяти минут Черулли наблюдал все то же, что и обычно происходило во время его визитов в салоны. Мастер, на сей раз немногословный и сосредоточенный, изучил выбранный рисунок, уточнил цвет и размеры, наметил последние на женском запястье, задал несколько вопросов, касавшихся возможных аллергических реакций и болевого порога, и, заручившись магической фразой «под мою ответственность», в фигуральном смысле открывавшей многие двери этого мира, дал гарантию, что успеет закончить до закрытия студии, после чего приступил непосредственно к работе. Из двух свободных кресел, установленных в помещении, помимо того, на коем сидела Хелен, парень выбрал расположенное немного сбоку от нее, дабы она не останавливалась на нем взором каждый раз, когда открывала бы глаза. Придвинув к себе местами заклеенную и прошедшую не через первый десяток рук папку с довольно спорной пометкой «For men» на обложке, которая, по сути, являлась и прайс-листом, и кратким руководством для новичков, ибо на каждой странице и почти под каждым рисунком указывались параметры, часть тела и время, затраченное на нанесение, он погрузился было в изучение, но, когда его слуха коснулся тонкий звук тату-машинки, привычный и в то же время заставляющий мурашки пробегать по коже, олицетворяющий для него выплеск смеси внезапного, инстинктивного страха, который требовалось преодолеть, с адреналином, не выдержал и поднял взгляд на девушку. Она старалась сидеть расслабленно, опустив веки или уперевшись взором в потолок или пестрые стены, абстрагируясь от ощущений, однако иногда он замечал, как уголки ее рта дергаются вверх, если игла натыкалась на очередное чувствительное место, вгоняя в кровь инородное вещество (это была ее привычка — неосознанно использовать подобные мимические движения, когда она испытывала боль или же злилась на кого-то). Замечал и отчасти ощущал себя виноватым, потому что прихоть набить татуировку она приобрела, руководствуясь именно его примером, проведя в общей сложности наверняка несколько часов за рассматриванием испещрявших его тело наколок. По какой-то причине он не мог отказать ей в этом, а потому и корил себя теперь, исподтишка наблюдая за ней и переворачивая не удостоившиеся его внимания страницы. Между тем под пальцами творца медленно, но верно проявлялся рисунок. Эскиз Хелен, опять же, выбирала, советуясь с Крисом, и он точно знал, какой узор постепенно покрывает ее запястье. Она хотела набить что-то мистическое, приурочив сие небольшое событие (и свою небольшую победу) к празднованию Хэллоуина, и после того, как забраковала, пожалуй, сотню не устраивавших ее по причине излишней милоты или, наоборот, массивности вариантов, остановилось на изображении кота, за ушами которого вздымались витые и тонкие, будто у горного козла, рога, заканчивавшиеся острыми концами, и над головой которого висел перевернутый (тоже рожками кверху) серп уходящей на убыль Луны. Его глазницы пустовали, и должны были создавать эффект неестественно белого пространства среди сплетения темных линий чернил, однако под воздействием вторжения извне приобрели багряный оттенок и словно налились кровью, когда работа действительно была завершена. Уже на улице, выскользнув из тепла салона в объятия холодного, почти ночного осеннего воздуха, девушка поежилась и запустила ладони в карманы. Во-первых, так становилось теплее, ибо, привыкнув щеголять без куртки едва ли не до середины зимы (благо позволял климат) и обходясь составлявшими почти половину ее гардероба свитшотами, она опять пренебрегла прогнозами синоптиков, а во-вторых, она не желала показывать Черулли легкую дрожь, то и дело накрывавшую ее конечности неприятной волной. Выслушав все инструкции по уходу за татуировкой, но так ничего и не запомнив, она чувствовала себя отстраненной, нет, даже опустошенной. Обострившиеся после своеобразной пытки ощущения выбили из сознания все мысли, и сейчас оно казалось бесконечным и гулким. И все же наравне с этой странной, необъяснимой тишиной она чувствовала и гордость, ловя отсветы цветных всполохов витрин и окон в отражении покрывавшей ее руку прозрачной защитной пленки. — А ты молодцом, — тихо произнес Крис, и его голос после длительного молчания почудился ей хриплым. Понимая, что, если заговорит она сама, ее тирада прозвучит не лучше, девушка предпочла отмолчаться, только повела уголком рта, имитируя улыбку, а затем вновь уткнулась взглядом себе под ноги, неосознанно следя, как носки ее кед отмеряют расстояние на фоне монолитной, заасфальтированной ленты тротуара. Наверное, со стороны их пара смотрелась контрастно (высокий и почти тощий молодой человек, облаченный во все черное и набросивший на голову капюшон толстовки, и его спутница, значительно ниже ростом и от природы наделенная более пышными формами, кроме того, с волосами непонятного оттенка), но им было плевать, и потому они снова шли в тишине. И тишина эта была для них комфортна. — Ты помнишь, как сделал свою первую татуировку? — Неожиданно прервала ее Хелен и точно испугалась (то ли своих слов, то ли их неуместности), неловко отвернулась, отслеживая движение своей тени рядом с круглыми тыквами, установленными рядом со входом в какую-то лавку. Впрочем, Черулли не обиделся на нее и не воспринял заданный вопрос как нечто странное, просто поморщился и неоднозначно повел плечами, а ей вполне хватило и данного жеста для того, чтобы оставить его в покое. Он много о чем не желал распространяться, вдаваясь в подробности жизни и воспоминаний, связанных с теми или иными моментами, а она и не старалась вторгнуться в пределы его не то личного, не то духовного пространства, как не желала бередить старые раны, волновать и тем более отторгать его от себя посредством неуместной фразы или комментария или излишней навязчивости. Несмотря на эпатажный образ Криса Моушенлесса, в жизни певец являлся совершено другим: не менее сильным, однако вместе с тем и ранимым, подверженным влиянию общества и собственных демонов, словно бы запутавшимся, скрывавшим это под маской язвительного безразличия или успокаивавшей окружающих улыбки, находившимся в вечном поиске своего места в жизни и открытым для ограниченного круга лиц. И она была уверена — если бы он что-то захотел ей сказать, то непременно сделал бы это. А на «нет» и суда нет. Наверное, потому девушка и удивилась, когда Черулли вдруг испустил приглушенный смешок и, поймав ее выражавший искреннее непонимание взор, прокомментировал причину своей веселости: — Если бы знала твоя мама… Бледные щеки в мгновение вспыхнули румянцем, благо неразличимым из-за окутавшего улицу полумрака, и Хелен несильно двинула парня кулаком в плечо. Конечно же, он был прав, и рисунок все равно когда-нибудь да пришлось бы показать, однако в эту минуту ее консервативная родственница находилась в Огасте, во многих километрах отсюда, и не имела ни малейшего представления о том, как проводит время ее дочь, с наступлением совершеннолетия избавившаяся от строгого родительского надзора. К тому же сейчас она вовсе не с ней, а с Крисом, который не станет так же давать наставления снисходительным тоном или читать нотации. Да, он мог поделиться дружеским советом — как и продолжил свою речь после паузы, делясь опытом и объясняя, с чем стоило после нанесения татуировки обращаться к врачу, а с чем нет, и прося ее не увлекаться так сразу, потому что человек после приобщения к чему-то ранее неизвестному склонен раз за разом возвращаться, ловя своеобразный кайф и не замечая, как постепенно приобретает зависимость, и не забивать все тело, — но его слова пропитывались неподдельным, взволнованным участием, заставившим ее вновь смутиться и найти в себе силы только для короткой благодарности, чтобы не остановить его, не обнять от переизбытка чувств и затем по-детски не расплакаться у него на плече. Она не знала, откуда взялась такая сентиментальность, однако, пожалуй, все оттуда же. Усталость на фоне эмоционального перенапряжения, оставшиеся крохи переживаний… — Сегодня «Франкенштейна» по телевизору будут крутить, — тихо произнесла наконец она, сглатывая неудобный, подкативший к горлу ком и ощущая себя едва ли не идиоткой. Разговор требовалось перевести на нечто иное, позволив им обоим отвлечься, вот она и старалась. — Хочешь, посидим у меня, посмотрим? — На окончании фразы ее голос дрогнул, и она обернулась к Крису с затаенным дыханием, жадно ловя каждое изменение в его выражении лица и трепетно ожидая и вместе с тем до мурашек боясь ответа. Впрочем, отреагировать на ее предложение певец не успел. Они сами не заметили, как поравнялись с щелью между небольшим гипермаркетом и близлежащим домом, а оттуда уже со смехом выкатился незнакомый мальчишка лет двенадцати, в неестественно изорванной, запыленной одежде и шрамах, выведенных на его коже жирными линиями черного и красного фломастеров. С его уст сорвалось восторженное «Сладость или гадость!», и девушка, вздрогнув от неожиданности и чуть не отшатнувшись, с облегчением улыбнулась. Почему-то ее умилило то обстоятельство, что и теперь, в двадцать первом веке, дети по-прежнему радовались Хэллоуину и не забывали традиции, побуждавшие и ее, и, наверное, Криса точно так же переодеваться в канун ноября много лет назад и носиться до темноты и седьмого пота. Оттого она и сокрушенно покачала головой, подумав, мол, у них нет ничего для озорника, после чего нашарила в кармане немного мелочи и шагнула к невысокому крыльцу со стеклянной дверью, сквозь которую на улицу лился свет, очерчивая на земле ровный и яркий прямоугольник. Спустя пару минут — к великой радости, кроме группы подростков и кассира, пожелавшего ей счастливого Дня Всех Святых, в магазинчике не оказалось никого — она опять прошагала по ступеням, правда в обратном направлении, и протянула маленькому приятелю, назвавшемуся Майком, пакет фруктовых мармеладок. Он принял их и, глядя больше на цветные желейные бока сладостей, чем на молодых людей, проронил быстрое «Спасибо», и на том их недолгая дружба завершилась. Он удрал, тщательно запихивая подарок в карман джинсов, а они остались, и Хелен вытащила из-за спины руку, в коей держала две другие соблазнившие ее покупки. Ими оказались пакет попкорна, причем именно такого, который продавался в неготовом виде и требовал термической обработки, а после нескольких минут в микроволновке загрязнял ее настолько, что потом приходилось отчищать едва ли не зубами (но девушке слишком нравилось слушать звук растрескивавшихся зерен и смотреть, как они летают за стеклом устройства, чтобы обращать внимание на подобные мелочи), и ободок, на котором в двух местах, словно уши Микки-Мауса, были посажены искрившиеся хэллоуинские тыквы с характерными кривыми ухмылками. Последнюю она с хихиканьем водрузила на копну встрепанных коротких волос, и Черулли не сдержал улыбки. — А кто это говорил, что у него нет денег? — поинтересовался он, когда она опять тронулась рядом с ним, специально крутя головой в разные стороны в поисках отражения, способного продемонстрировать, как смотрится новый элемент ее образа. — Ерунда, — отмахнулась она. — Я нашла себе работу, и вытурить оттуда меня пока не собираются, так что могу позволить… В любом случае, при нехватке займу у тебя, — он усмехнулся и кивнул, но так ничего и не ответил. Вокруг них прохладным облаком снова собралась тишина, будто бы сгущавшаяся по мере того, как они, удаляясь и вновь приближаясь к установленным на тротуаре фонарям, погружались и, наоборот, выныривали из мрака. После прилива веселья она показалась Хелен неуютной, почти гнетущей, невзирая на то, что где-то громко играла музыка и по асфальту то и дело пробегала вибрация. И она, не выдержав, опять нарушила ее, обратившись к парню с робкой и заискивающей интонацией: — Кри-ис… — он повернул к ней голову и окинул вопросительным взглядом. Она выдохнула, точно решаясь на нечто важное, и попросила: — Можно я возьму тебя за руку? — Почему в твоей голове возник этот вопрос? — Его брови взлетели вверх, однако девушка, уже морально готовившаяся услышать отторгающее «Это еще зачем?», испытала такое облегчение, что описать его словами было бы крайне сложно. — Не знаю… — честно призналась она, растерянно забираясь пальцами в гущу прядей, а потом, зная, мол, Черулли не удовлетворил подобный ответ, продолжила полуразличимо: — Иногда я решительным образом не понимаю, на какой стадии отношений мы находимся. Но сейчас… Черт, я не знаю, как это объяснить! — Несмотря на восклицание, вполне пригодное для прекращения затянувшегося и довольно-таки щекотливого момента, ее собеседник терпеливо выжидал. — Сейчас я чувствую себя очень близко к тебе. И дело не в том, что мы тут одни и идем рядом… Это по-другому. Прости… — она отвела глаза и выдохнула. Голова медленно наливалась свинцом. Неожиданно захотелось сдаться, сказать ему, мол, теперь, когда она узнала, что ощущал он сам, и немного продвинулась вглубь лабиринта его души, то еще больше уверилась в своих чувствах, мол, его поддержка, даже ментальная, и, возможно, некое одобрение являлись по-настоящему важными для нее вещами, много чего сказать… Однако на ее губах уродливым клеймом осела печать страха оказаться отвергнутой. И если минуту назад он отступил, то теперь вдруг надвинулся с новой, удвоенной силой. — Давай, — вдруг быстро проронил Крис, делая шаг к ней и словно боясь, что через несколько мгновений ему уже не удастся произнести эти слова, — иди сюда, — его длинные пальцы робко дотронулись до ее протянутой ему навстречу холодной и немного влажной руки. Распространяясь от места прикосновения, по коже Хелен будто пробежал электрический разряд. Она вздрогнула, и в следующий миг ее накрыла волна чего-то настолько теплого и родного, что по щеке невольно скатилась крошечная слеза, которую она тут же стерла тыльной стороной свободной ладони. Находясь на самой вершине блаженства, она не подозревала, какие мысли роились в сознании ее спутника, не знала и того, что он тоже ощущал их нынешнее единство. Ощущал и потому подвергался нападкам сомнений. Для него ее влюбленность не стала сюрпризом, нет. Девушка давно старалась приблизиться к нему, пускай и желала скрыть данное обстоятельство, была готова принять его таким, каким он был на самом деле, с его самокопанием и неуверенностью. И, хотя для него построение отношений подобного масштаба являлось порогом, через который он никак не мог переступить, не мог принять эту ответственность, теперь внутри него что-то решительно ломалось и рушилось. Он отчетливо слышал скрежет, стук и лязг и каждый раз мысленно содрогался, не зная, что придет на смену его привычному жизненному укладу, и оттого теряясь в догадках. А единственным вселяющим надежду и, пожалуй, даже единственным наиболее для него реальным стала рука живого, шагавшего рядом с ним уже более смело человека. Человека, которого он, считая себя способным лишь портить и рушить, а не созидать, неожиданно сделал истинно счастливым.