***
Шинпачи проводил его до центральной площади и, уверив друга, что в первый день сборов пополнения двоим там делать нечего, повернул назад. Махнув другу на прощание, Харада размашисто, но неторопливо направился к зеленеющим окраинам городка, туда, где располагалось додзе Окиру-сенсея, знаменитого в свои лучшие годы даже в столице. Пройдя мост, перекинутый через неспешную речушку, Харада посмотрел на клонящееся к закату солнце, и в этот миг ему вспомнилось, как мальчишкой, живя еще в родной деревеньке, он бегал к Окиру-сенсею, как тот учил его держать копье, как объяснял механику удара, как всегда находил нужные слова и необходимые минуты тишины. Интересно, как старик поживает теперь? Ведь прошло, подумать только, больше десяти лет… Внешне додзе, хоть и располагалось нынче в другом доме и в другом городе, почему-то казалось прежним, хотя немного обветшавшая вывеска и указывала на то, что дела идут не так бойко, как раньше. Двое мальчишек лениво упражнялись возле манекенов и снова в памяти Харады возникли контрастные картины прошлого. Когда-то у Окиру-сенсея их собиралось десятка по два, никак не меньше, и воздух от их криков стоял густой, как перед грозой. Окиру-сенсей ходил между ними, отмечая цепким взором все до малейшей мелочи, и никому не позволял пребывать в подобной ленной праздности. На мгновение мелькнула мысль: “А вдруг старик болен?”, но он тут же рассмеялся над нелепым домыслом; старик не из таких! Изменив первоначальному желанию расспросить мальчишек о старике, Харада прошел через пыльный двор, пару раз стукнул в дверь, а затем потянул на себя, вступая в бьющий по глазам полумрак коридора. - Есть кто-нибудь дома? – громко осведомился он, сделав несколько шагов вперед. Сначала никто не ответил, затем послышались легкая поступь и тихий женский голос ответил: - Господин Окиру вышел ненадолго. Если хотите, можете подождать его за чашкой чая. Щурясь, не сразу привыкнув в темноте, Харада прошел по коридору, ориентируясь на звук голоса, и оказался в небольшой, аккуратно убранной комнатке. Солнечный свет пробивался сквозь полузадвинутые деревянные ставни, создавая в помещении приятный глазу полумрак. Возле чайного столика, низко склонив голову, стояла какая-то девушка. Опрятное домашнее кимоно цвета болотной зелени, хрупкая фигурка, поблескивавшие в рассеянном солнечном свете волосы, собранные на затылке в пучок. Слишком скучно – вынес свой немедленный вердикт знавший толк в женской красе Харада. - Господин Окиру должен вернуться от соседей с минуты на минуту. Проходите, пожалуйста, садитесь. Чай скоро будет готов. Не поднимая лица, она проскользнула мимо мужчины, и ее легкие шаги прошелестели по коридору вглубь домика. Озадаченный увиденным, Харада сел за столик. Раньше Окиру не держал служанок, он помнил это совершенно точно. Что же, ничего не поделаешь – годы берут свое. Наверное, старику уже не так легко управляться одному в доме, прибираться в додзе. Особенно теперь, когда школа переживает видимый упадок. Вновь послышались шаги, и девушка вошла в комнату, неся на подносе чайник, чашки, тарелку с засахаренным имбирем. Харада, увлеченный думами о прошлом, краем глаза отметил изящные маленькие ручки, ловко расставлявшие посуду, наливавшие чай, ставящие перед ним чашку, источающую ароматный пар. Харада оторвал взгляд от полированной поверхности чайного столика, желая поблагодарить за угощение, но осекся от неожиданности. Девушка продолжала хлопотать, по-прежнему не поднимая глаз. До мужчины наконец-то дошло, почему вокруг нее царил легкий солнечный ореол – волосы девушки были ослепительно рыжими. И задорно вьющимися. Держались они в прическе на честном слове; упругие рыжие пружинки топорщились из пучка во все стороны, превращая его в жалкое подобие настоящей женской укладки. А на подбородке, упрямом и женственном одновременно, пряталась за слоем рисовой пудры царапина… Совсем свежая, с тоненькой корочкой запекшийся сукровицы, неумело замазанная первой попавшейся мазью. Девушка подняла лицо, почувствовав пристальный взгляд мужчины, и Харада увидел ее глаза – зеленые, с пестринкой по краю зрачка. Побледнев, она отшатнулась назад. Зазвенела, разбиваясь на мелкие осколки, вторая чашка. Пораженный до глубины души, Харада не сразу составил в логическую цепочку очевидные факты: утренний бой, финальный удар, свежая царапина – точь-в-точь метка, оставленная им на побежденном пареньке. И когда до него наконец-то дошло, что мальчишка, удравший с площади, и девушка, застывшая перед ним в непритворном ужасе, одно и то же лицо, Саноске почувствовал себя жестоко обманутым. Этим утром он победил девчонку. Рыжую, конопатую чужестранку, неведомым образом достигшую финала. Харада встал, шагнул к девушке и уже хотел ухватиться за ее рукав и провести допрос с пристрастием, как вдруг хлопнула входная дверь, и в коридоре раздался чей-то голос: - Ран*-чан, я вернулся! *(от яп. "лилия", "орхидея")***
После радостных приветствий и почти родственных объятий Харада и Окиру-сан приступили к чаепитию. Сенсей расспрашивал его, а Саноске охотно рассказывал обо всем, что случилось с ним за прошедшие десять лет. Лишь о вступлении в Шинсэнгуми он осторожно умолчал, зная, как неоднозначно выглядела организация в глазах простого народа. Быстренько придумав что-то удобоваримое для консервативного старика, Харада назвал причиной своего появления в городе ежегодный турнир мастеров копья. Польщенный таким вниманием и растроганный успехами одного из лучших своих учеников, Окиру велел Ран принести саке – выпить за прошлые и грядущие великие дела. Принеся требуемое и заново сервировав стол, Ран скромно села в стороне, готовая в любой момент выполнить просьбы старика и его гостя. Пользуясь добродушием и близорукостью сенсея, Харада внаглую разглядывал девушку, недоумевая и все больше приходя в ужас от ее нестандартной внешности. Все в ее смехотворно круглом лице - непомерно большие глаза, короткий нос, широкие скулы и узкий подбородок, - цепляло взор резкостью линий. Харада уже с десяток раз изучил ее лицо до малейшей черточки, не понимая, что же заставляет его делать это снова и снова. Смешливо изогнутые тонкие губы? Сосредоточенно сведенные у усыпанной веснушками переносицы брови? А может, все дело в подбородке, на котором алела оставленная им метка? - Ран-чан, дочка, принеси нам с господином Саноске еще саке – сегодня чудесный день! Поклонившись, Ран пошла за новой порцией саке четвертый раз. Окиру, виновато глядя на ученика, развел руками: - Знаю, тебе непривычно видеть меня таким, Харада-кун, но все здорово изменилось за эти годы. Копья и мечи теперь мало кого интересуют. Я потерял то, ради чего жил раньше – своих учеников. Теперь у меня есть лишь мое ненужное прошлое и Ран. Если бы не она, я бы давно скатился… В кратковременные отсутствия девушки старик поведал о ее происхождении, и это объяснило Хараде особенности ее внешности. Семилетней девочкой Окиру подобрал одиноко бродящую по центральной площади Ран и оставил у себя. Тогда она ни слова не знала по-японски, и старик так и не смог выяснить, кто она и откуда, а когда девочка освоила язык, то наотрез отказалась рассказывать о себе. Видя это упорство, Окиру уступил. На тот момент это было уже неважно. В лице Ран он наконец-то обрел семью, которой никогда не имел. - Думаю, она британка, может быть, американка. В последнее время их все больше и больше в столице, многие суют носы в близлежащие провинции. Маленького ребенка несложно потерять в незнакомой стране. Закончив рассказ, Окиру задумался и не сразу заметил вернувшуюся Ран. - Дочка, на сегодня мне хватит. Налей господину Хараде, за его очередную славную победу, а потом иди к себе, уже поздно. Девушка склонилась, обдавая Хараду тонким ароматом, исходящим от ее волос, наполнила чашечку, поклонилась, прощаясь, и покинула комнату. Залпом выпив саке, Саноске слышал, как стихали в коридоре ее невесомые шаги. Посидев еще немного, он проводил до комнаты неверно держащегося на ногах сенсея, выслушал сбивчивые извинения старика, обнял его напоследок, а затем вышел во двор, глядя на молодой растущий месяц, высокую синеву весеннего ночного неба и россыпи мерцающих бледным золотом звезд.***
Сидя перед маленьким зеркальцем, Ран придирчиво разглядывала царапину, ругаясь про себя, на чем свет стоит. Устав сетовать на свою растерянность во время неожиданной встречи, девушка в итоге мысленно плюнула на заносчивого наглеца. Во время вечера она растратила все свое небольшое терпение, и каждый изучающе-насмешливый взгляд высокого красавца склонял чашу ее хрупкого внутреннего равновесия в сторону бунта и агрессии. Так откровенно, так вызывающе ее не рассматривал еще ни один из окружающих мужчин. Представители противоположного пола в лучшем случае смотрели сквозь нее, и Ран прекрасно понимала, чем вызвано такое холодное, на грани с брезгливостью, равнодушие – она была абсолютной противоположностью тому, что японские мужчины привыкли возводить в ранг идеального образца женской красоты. И потому пристальное внимание копейщика казалось ей почти неприличным. Отбросив зеркальце в сторону – что толку теперь замазывать чертову царапину? – Ран прошла за ширму, на ходу развязывая оби. Скинув с себя домашнее кимоно, девушка потянулась за легким ночным одеянием. Скрип отворяемой ставни заставил ее насторожиться, но на губах вдруг заиграла тонкая понимающая улыбка: господин чемпион возжелал самоутвердиться иным, более, на его взгляд, действенным способом. Поплотнее запахнув на груди одеяние, Ран туго повязала вокруг талии сброшенный минуту назад оби. Подняв руку к волосам, вытащила из разваливающегося пучка деревянную палочку. Крепко зажав в кулаке никчемную на первый взгляд деревяшку, Ран смело шагнула вперед из-за ширмы, оказавшись позади высокого мужского силуэта. Раздался короткий сухой щелчок: из деревянной заколки выдвинулось крохотное, остро отточенное стальное лезвие. Мужчина почти успел повернуться лицом к опасности – девушка поймала его на середине движения, быстро и точно приложив лезвие к бьющейся на его шее сонной артерии. - Чем обязана, Харада-сан? – сладко пропела Ран, делая шаг вперед и оказываясь прямо перед нежданным гостем. - Хотел узнать, может, Окире-сенсею следовало выпить сегодня не только за мою победу? – нагло ухмыльнувшись, Харада вызывающе сложил руки на груди. Ран ответила ему не менее дерзкой улыбкой – так могут улыбаться лишь те, кто до мелочей познал боль отторжения обществом. - Наглый шантаж! – стоило Ран начать говорить быстрее, как едва уловимый до этого акцент стал более явственным. Грозно надавив на деревянную шпильку, почти прошипела: - Убирайся отсюда немедленно! Иначе я буду голосить на всю округу, и тогда отец пожалеет, что пил сегодня за твою честь и здоровье! Ран резко убрала в сторону лезвие и толкнула Хараду прямо в грудь, несильно, но этого хватило, чтобы успевший расслабиться мужчина сделал шаг назад, споткнулся о низкий подоконник и позорно полетел вниз, прямиком в колючие пыльные кусты засохшего этим летом шиповника. Сдавленно ругаясь сквозь зубы, уже всерьез опасаясь разбудить старика, Харада выбирался из плена цепких ветвей, а Ран хохотала так громко, так унизительно и задорно, что ему пришлось убраться со двора как можно скорее. Злой и уставший, Харада неспешно плелся в гостиницу, где его уже должен был поджидать верный друг. Месяц все так же подмигивал ему с небосвода, а звезды сияли легко и радостно. Совсем как глаза у этой чертовой рыжей ведьмы. Усмехнувшись, Саноске неожиданно для самого себя подумал, что день определенно удался. Вытащив из волос очередную колючку, он решил, что завтра наведается к Ран еще раз – жить с ощущением незавершенности было не в его вкусе.***
Неделю спустя Шинпачи и Харада сидели в том самом кабачке, что и в день турнира. Нагакура не спеша опустошал вторую чашечку саке, когда вдруг заметил, что Саноске потянулся к третьей бутылочке. - Не думал, что сборы пополнения окажутся для тебя такими трудными, - язвительно подначил друга Нагакура. Он прекрасно знал, что Харада является на постоялый двор далеко за полночь (это Шинпачи нашептала хорошенькая служаночка), а потом весь день пребывает в дурнейшем настроении. А по вечерам, непривычно молчаливый, пьет саке, не поддерживая беспечные и многочисленные тосты друга. Вот и сейчас Саноске никак не отреагировал на явную подначку друга, лишь бросил на него мрачный взгляд и с краями налил саке. Приличия ради Нагакура еще пару раз попытался расшевелить приятеля, но после махнул рукой. Черт с ним, отмолчится, выбесится – потом непременно поделится. Они знали друг друга как облупленных – и не такое бывало с ними за годы дружбы. Поэтому Синпати ни капли не удивился, когда Харада, допив саке, встал и, не прощаясь, покинул кабачок, направившись, как и в предыдущие дни, к окраине города.***
Между тем, причина дурного настроения Харады преспокойно укладывалась спать, предусмотрительно не забыв обновить свои фортификационные сооружения. Точнее то, что с лихвой заменяло последние. На вторую ночь Ран обошлась двумя кувшинами странно пахнущего пойла, набранного тайком у соседки – почтенная женщина разводила свиней; дружно хрюкающее стадо славно подрастало на вареной бурде, в которую традиционно шли объедки со столов всего района. Вспоминая, как самоуверенный красавец оказался под тошнотворно-вонючим ливнем, едва только коснулся ставен ее окон, девушка торжествующе улыбнулась. Будет знать, как вваливаться в ее покои без приглашения! На следующий день Ран решила ограничиться малым – просто натянула за полметра до уже известных Хараде кустов шиповника тонкую веревку. Повторно попав в цепкие колючие объятия, мужчина изрыгал такую живописную ругань, что девушка пару раз даже покраснела – такое она слышала впервые. Видимо, столица и в этом вопросе была на шаг впереди. А после она использовала все, что только попадалось на глаз – лишь бы пахло похуже да гремело погромче. К концу первой недели осады она истощила весь свой небогатый запас фантазии, а Харада буквально рычал от бешенства – его одежда, безнадежно испорченная соевым соусом напополам с гипсом, каменела на глазах. Бесконечные омовения и постирушки уже стали предметом удивления всей прислуги на постоялом дворе – они впервые видели такую тягу к чистоте у простых вояк, а также притягивали, как магнит, беззлобные, но неимоверно раздражающие шуточки Шинпачи, безуспешно делавшего вид, что ему нет дела до ночного досуга друга. - Ты ведьма! – заорал Харада, понимая, что содрать вонючий панцирь прямо сейчас невозможно – где-то в глубине дома послышался приглушенный кашель старика. - Громче, Харада-сан, громче! – заливисто хохотала невообразимо довольная Ран, прекрасно понимая, что отец проснулся от создаваемого ими шума и спешит к ней на помощь. - Чтоб тебя… - не найдя слов, достойных выразить охватившее его возмущение, копейщик, подстегиваемый нарастающей скованностью одежды и приближающимися шагами Окиру-сенсея, сорвался в недостойное бегство. После этой ночи он дал себе зарок плюнуть на зеленоглазую чертовку. Игра не стоила свеч – он даже не понимал, что, собственно, побуждало его целую неделю терпеть унижения, чего ради он стучался в закрытые двери, если мог найти желаемое в любом злачном заведении? Что двигало его на заведомо известный провал? Ведь он прекрасно понимал, что для Ран это что-то сродни детской забаве, девчонке от силы семнадцать-восемнадцать, она никогда ни с кем не общалась, что такая может знать и хотеть от жизни? Что он, знающий жизнь зрелый мужчина, нашел в ней, отчаянной и патологически гордой чужестранке? В глубине души Харада понимал, что начни он чуть иначе, то нашел бы в этой девушке сокровище. Будь он самую малость другим, стал бы для нее тем, о ком мечтает женщина, не познавшая подноготной отношений между полами. Но привычка приходить и получать желаемое брала свое – неделю он шел напролом, а поостыв, решил не тратить время на проигрышное дело. Азарт не загорелся внутри него при поражении; не столь уж заманчивой казалась ему поставленная в прошлом цель. В самом деле, чего ради? Соплячка, возомнившая о себе слишком много лишь из-за того, что дошла до финала турнира. Это не прибавило ей ни красоты, ни обаяния. Рыжая, худющая, с глазами бешеной кошки. Шипит и царапается, только глянь в ее сторону. - К черту! – сплюнув приторно-мерзкий соевый соус, Харада решительно пошел домой. В этот район он больше ни ногой. Но судьбе было угодно иное. Спустя еще одну неделю, в течение которой Харада старательно скучал на сборах и в прежнем режиме распивал с другом саке, Саноске получил записку от сенсея. Прочитав ее, мужчина нахмурился – старик звал его в гости, сетуя на одиночество и желание побеседовать с учеником. Но отказаться от приглашения, особенно под пристальным и слишком уж хитрым взглядом дружка, Харада не решился. - Нечего скалиться, - отрезал он, допивая саке и вставая из-за стола. Шинпачи лишь понимающе улыбнулся – таким злым друг бывал лишь из-за неудач на любовном фронте. Редких и потому особенно болезненных.***
Ран не было дома. Харада просидел с учителем почти до заката, устав слушать добродушные излияния порядком захмелевшего старика, но девушка так и не появилось. Не решившись спросить о ней, мужчина, снова проводив Окиру до его покоев, медленно двинулся домой, предпочтя длительную прогулку по окраинам привычной короткой дороге через центр города. Миновав последние жилые дома, Харада вышел к протекавшей вдоль южной границы города реке. С удовольствием вдохнув свежий ночной воздух, он поднял глаза к темнеющему небу. За прошедшие две недели молодой месяц превратился полную луну. Неспешно поднимаясь над горизонтом, она отливала персиковым перламутром. Летняя короткая ночь вступала в свои права. Налетел порыв по-особому теплого и ароматного ветра – такое бывает лишь в середине лета, - и в тот же миг в прибрежных камышах застрекотали цикады. Повременив с возвращением домой, Харада остановился на берегу, привалившись к стволу плакучей ивы и сквозь переплетение густых ветвей глядя на загорающиеся первые звезды. Над гладкой речной поверхностью колебалась серебристая дымка тумана, огни крайних домов мерцали в ней подобно болотным огонькам – таинственно и маняще. Небывалое умиротворение снизошло в душу копейщика. Подумать только, каким благодатным может быть мир, стоит лишь остановиться на мгновение, оглядеться по сторонам, захотеть увидеть красоту в рядовых явлениях – мерцающих звездах, теплом ветре, в неспешности текучей воды, во влажной вуали тумана. Отведя взгляд от неба, Харада рассеянно скользил им вдоль берега убаюкивающе журчащей реки. Все так же налетали порывы ветра, непрестанно колебался разрастающийся туман. Задумавшийся и отрешенный, он не сразу заметил сидящую на берегу реки Ран. Таинственная и волнующая летняя ночь сделала свое дело – неожиданно для самого себя, Харада увидел в девушке то, чем она являлась на самом деле – задумчивая кельтская фея, заброшенная неведомой прихотью судьбы на край света. Она вдруг запела, какую-то незнакомую песенку на непонятном языке, и от того, как ее тонкий голосок поднимался и опускался, послушный заданным неведомым автором нотам, не склонное к нежности сердце мужчины дрогнуло. Было что-то бесконечно знакомое и родное в этой странной рыжеволосой чужестранке, то, что породило в его душе желание быть рядом и защищать, как бы по-юношески наивно это ни звучало. В очередной раз Харада убедился в материальности взора: резко оборвав пение, девушка посмотрела в его сторону. Не сразу узнав его в густых сумерках, она сначала отвернулась, потом опять нашла его взглядом и больше не смотрела по сторонам. Поняв, что отмалчиваться нет никакого смысла, мужчина двинулся к ней, и чем меньше становилось расстояние между ними, тем отчаяннее и испуганнее смотрели на него зеленые глаза Ран. Умом он понимал, что надо что-то сказать, улыбнуться, на худой конец, попросить прощения за беспокойство, но, не в силах отвести взгляда от лица девушки, Харада молчал, ругая себя последним идиотом. Вдруг Ран, странно скривив губы, резко подошла к нему и, к полному изумлению Харады, толкнула его в грудь. Затем еще раз, и еще. И с каждым разом толчки все больше напоминали удары, и когда Харада, опомнившись, перехватил ее мельтешащие ручки, она вдруг бессильно поникла головой, а худенькие плечи задрожали. Непривычный к женским слезам, он мягко сжал ее трясущиеся ладони, пытаясь выдавить из себя хоть слово, но тщетно. А Ран вдруг резко подняла лицо, обжигая его взглядом искрящихся от слез глаз, и сорвавшимся голосом воскликнула: - Ну откуда вы взялись, зачем, ками, зачем?! Вырвавшись из его рук, уже неприкрыто всхлипывая, она развернулась и побежала прочь, исчезая за деревьями. Недоумевая, к чему относилось ее горестное восклицание, к нынешнему вечеру или к их знакомству в целом, Харада задумчиво пошел домой, впервые за все это время не ощущая того чисто плотского желания, что горело в нем раньше. А Ран, наплакавшись вволю и приняв в душе какое-то очень важное решение, легла спать, позабыв о былых мерах предосторожности.***
Прогулка не задалась, и домой Харада возвращался через город. Пройдя в свою комнату, он какое-то время вслушивался в размеренное дыхание спящего за тонкой бамбуковой стеной Синпати. Пройдя в ванную комнату, он набрал в ведро ледяной воды и вылил её прямо на голову. Волосы облепили шею и виски; будто находясь в трансе, мужчина наблюдал, как стекающая с кончиков волос струйка воды становится все тоньше и тоньше. Когда последняя капля с щемящим душу звоном разбилась о поверхность умывальника, Харада посмотрел в зеркало на свое отражение и не увидел там ничего, кроме зеленых глаз и рыжих кудрей. Чертыхнувшись, он сорвал с крючка полотенце, энергично прошелся им по голове. Бросил полотенце куда-то под ноги, пошел обратно в комнату, взъерошивая все еще влажные волосы. Подойдя к окну, мужчина распахнул деревянные ставни, окунаясь в свежесть ночного воздуха и золотистый свет полной луны. И снова везде была она – в мимолетной, и потому невыносимо манящей, темноте летней ночи, в далеких, блекнущих в лунном свете, звездах, в тихом шелесте бамбука, растущего во дворике соседнего особнячка. Цикады возобновили прерванный мгновением ранее ненавязчивый хор, а где-то на краю городка, возможно, в тех самых домиках у реки, пронзительно и одиноко завыла собака. Решение пришло неосознанно – Харада просто вышел из дома и стремительно направился туда, где зарекался больше не появляться. Что же, это обещание было нарушено ранее, и теперь не было смысла раскаиваться в содеянном.***
Утомленная недельной осадой, а затем изматывающим недельным ожиданием, Ран крепко спала, свернувшись клубочком под тонким стеганым покрывалом. Лунный свет заливал ее уютную маленькую комнатку, играя в распущенных волосах бликами белого золота, расцвечивая бледную кожу и светлое полотно ночного кимоно серебряными узорами. Не дыша, Харада примостился на краю футона, любуясь спящей девушкой, уже не умея видеть ее иначе, как в ореоле притягательной тайны. Он буквально пожирал ее глазами, снова и снова отмечая причудливую россыпь веснушек на щеках и переносице, удивляясь изящному изгибу темно-каштановых бровей, с неподдельным обожанием изучая чистый лоб, немного вздернутый носик, прямые, словно выточенные, линии широких скул и волевого подбородка. Забывшись, мужчина протянул руку, желая коснуться разметавшихся по футону волос, узнать, какие они на ощупь. Жадно, словно добравшийся до источника воды степной хищник, он прижал к лицу густую рыжую прядь, полной грудью вбирая невинный и дразнящей своей невинностью аромат чистоты. И в тот же миг Ран проснулась. Удивленный взгляд ее глаз не оставил Хараде шанса на оправдание – он был пойман с поличным. Зная, что объясняться бессмысленно, он просто посмотрел на Ран, вкладывая во взгляд все свое безумное и противоречивое желание. Завороженно глядя в ответ, девушка медленно вытянула из его жадных пальцев свои волосы. Опираясь на обе руки, села на футоне, плотнее запахивая кимоно на груди. Резко тряхнув головой, словно окончательно решаясь на какой-то шаг, сказала: - Вы снова здесь. И снова я живу, горя под вашим взглядом… Не веря услышанному, Харада застыл, чувствуя, как сердце колотится о ребра, как пересыхают губы, как плавно и неотвратимо движение жизни замедляется, делает тройное сальто, а затем с безумной скоростью устремляется куда-то в неизведанные дали. - Да, сегодня необычная ночь – ты почему-то не пытаешься покалечить меня. Собственный голос, хриплый и неузнаваемый, показался Хараде бледным отблеском прошлой жизни. В настоящей его не могло быть – была только Ран, только она, с озорной пестринкой по краям зеленых глаз, волнующими переливами низкого голоса, рыжими кудрями, в беспорядке падающими на грудь и худенькие плечи. На краткий миг в глубине ее глаз промелькнула затаенная печаль. Опустив взгляд, Ран тихо объяснилась: - Я знаю, кто вы и откуда. Я видела вас во дворе дома, где проходили сборы новобранцев в одну из военных организаций… Харада напрягся, понимая, что она знает достаточно, чтобы выставить его за порог хотя бы потому, что он никогда не сможет дать ей то, чего она заслуживает. Но Ран продолжала рассматривать собственные стиснутые до белизны пальцы и говорить с таким обезоруживающим смирением, что все невысказанные слова встали у мужчины поперек горла. - Я понимаю, что вы уйдете из города, не сегодня, так завтра, знаю, что вы случайно вошли в мою жизнь и не останетесь ни за что и никогда, но именно поэтому я решила… - она запнулась, не зная, как объяснить, и Харада, осмелев, накрыл ее дрожащие пальцы своими большими теплыми руками. Ран вздрогнула, второй раз за эту ночь поднимая на него полные слез глаза, но теперь на тонких бледных губах ее сияла счастливая улыбка. Он улыбнулся в ответ, и внутри его существа поднялась, словно цунами, щемящая нежность вперемешку с тоскующим воем одинокого пса и безумным желанием вечно ищущего странника. - Останься со мной сегодня, - просто попросила она, и две слезинки прочертили мокрые дорожки по ее щекам. Харада потянулся к ней, нежно целуя уголки мокрых глаз, еще теснее сжимая ее руки, поднося их к своему разгоряченному лбу и упиваясь их освежающей прохладой. - Ты точно ведьма, - хрипло прошептал он, глядя в ее расширившиеся от волнения зрачки, темные и затягивающие. Ран рассмеялась легко и радостно, осторожно провела пальцами по волосам Харады, несмело очертила контуры его скул, подбородка. Он снова поймал ее руки, нежно поцеловал согревшиеся ладошки, нашел губами редко вздрагивающие кончики изящных пальцев. - Я еще могу уйти – если ты хочешь, - предупредил он. Ран покачала головой, нежно обхватывая ладонями его лицо, придвигаясь совсем близко, глаза в глаза – одно дыхание на двоих. - Нет, останься. А потом… - прошептала она, не успев договорить, с тихим стоном сдаваясь в плен его губ, ищущих рук, распаленного желанием тела. Она оказалась на удивление отзывчивой и страстной. Умом Харада понимал, что он – первый, что надо сдерживаться хотя бы немного, хотя бы в самом начале, но то, как она тянулась к нему, самозабвенно и бесконтрольно, напрочь выбило из его сознания все доводы разума. Руки, еще мгновение назад ласкавшие спутанные кудри и овал девичьего лица, нетерпеливо срывали с податливо опустившихся плеч белоснежный покров ночного кимоно. Дорвавшись до желаемого, Харада впился пальцами в одуряюще пахнущую шевелюру Ран, оттягивая назад ее голову, терзая требовательными поцелуями пылающие взаимностью губы девушки. Она взяла с него пример, вплетая свои тонкие пальчики в его беспорядочно разбросанные волосы, но не рвала, забывшись дурмане страсти, а ласково перебирала, заставляя его дрожать от беспредельно растущего желания. Первая волна схлынула, сведя на нет губительное для нежности безумие долго сдерживаемой страсти. Придя в себя, Харада посмотрел на Ран, на ее зацелованные до красноты губы, на горящие ровным и манящим огнем глаза, и мягко распустил свободный узел пояса, все еще мешавшего отбросить в сторону ее одежду. Она вздрогнула, перекрещивая руки на груди, на краткий миг испугавшись, усомнившись в своей исключительности для него. - Если бы ты только видела себя моими глазами… - прошептал Харада, мягко отводя ее руки в стороны, обнажая их до конца, сжимая ладонями тонкую талию и покрывая нетерпеливыми поцелуями шею, дрожащие плечи, спускаясь ниже, к небольшой и восхитительно пахнущей девичьей груди. Она прошептала что-то в ответ, и незнакомые Хараде слова прозвучали в ночной густой тишине магическим заклинанием. Потеряв разум от рвущейся изнутри нежности, забыв все известные ей слова, Ран неосознанно ответила ему на своем родном языке, певучем, полном первобытной страсти и силы. Вновь обняв его за шею, лаская пальцами непослушные вихры, она впервые поцеловала его сама – в правый висок, бесконечно трепетно и нежно. Задохнувшись от этого жеста, полного невысказанных слов и переживаемых чувств, Харада нашел ее губы и целовал до тех пор, пока Ран не перестала вздрагивать от его ласк, позабыв о собственной наготе, пока в этом мире не осталось ничего, кроме их переплетенных в лунном сиянии тел, слившегося воедино дыхания, рвущихся на встречу друг к другу и к абсолютной близости душ. Тяжело дыша, не замечая текущих по щекам слез, Ран без сил откинулась на футон. Улыбаясь сквозь слезы, пораженная и преображенная новизной пережитого, какое-то время она не могла найти глазами точку опоры в пространстве. Опершись на локоть, Харада лежал сбоку, нежно поглаживая спутанные рыжие кудри девушки, лаская кончиками пальцами подрагивавшие шею и плечи. Он не решился взять ее сразу. Пусть сначала будет удовольствие, море удовольствия, чтобы ни капля боли не омрачила беспредельного блаженства. И он использовал все, что только можно, чтобы доставить ей это блаженство – свои губы, руки, язык, дыхание, голос, душу, сердце. Ни минуты не раздумывая, отдал ей всего себя, ничего не требуя взамен. И неожиданно нашел в этой самоотдаче такое ослепительное счастье, что все прошлое померкло для него навеки. - Странно, - прошептала своим волнительным низким голосом Ран, находя руками смятое одеяло и натягивая его до подбородка. – Мне всегда казалось, что во время близости происходит несколько больше… - она умолкла, не находя слов. - Больше будет потом, если ты захочешь, - Харада продолжал неспешно ласкать Ран, упиваясь ее расслабленной и умиротворенной улыбкой, лениво прикрытыми довольными глазами, размеренным глубоким дыханием. - Хочу, - улыбаясь, прошептала она. - Я плохой, но не настолько, девочка, - выпростав из-под покрывала ее руку, Харада начал целовать горячую ладошку, найдя губами едва ощутимые мозоли. - Отец научил тебя обращаться с копьем? - Основам – да, а так… - она немного замялась, боясь показаться хвастливой. - Даже не знаю, чему больше удивляться, - рассмеялся Харада. – Тому, что ты сама столь многому научилась, или тому, что попал наконец-то в твою спальню. - Тебе все надо опошлить, - хихикнув, Ран отвесила ему легкий подзатыльник. – Как попал, так и обратно выкатишься. - Охотно верю, потому замолкаю, - заговорщицки подмигивая, он вновь притянул ее к себе, осыпая нежными поцелуями. Спустя какое-то время Ран уснула, покоясь в его объятиях, а Харада долго смотрел в серые ночные сумерки за окном, провожая взглядом гаснущие звезды и луну. Сон не шел, хотелось лишь одного – жить этим мгновением до тех пор, пока первые лучи восходящего солнца не разобьют вдребезги иллюзию обретенного счастья. Он покинул ее за пару минут до рассвета, дабы не привлечь ничьего ненужного внимания. Прошелся по безлюдным улицам все еще спящего города, вошел в гостиницу и неожиданно наткнулся на сидящего на пороге Нагакуру. Жуя соломинку, тот встретил растрепанного, бледного, с кругами под умиротворенными глазами друга, извиняющимся взглядом. Харада все понял без слов. Сев рядом и устало привалившись спиной к дверному косяку, спросил: - Когда? - Завтра, - ответил Шинпачи. - Мы набрали достаточное количество новобранцев? - Напряженная обстановка в столице, командир особо не объяснялся в письме, просто приказал возвращаться завтра. Харада прикрыл глаза, чувствуя, как что-то с болью отходит от сердца, едва успев стать его частью. - Все настолько… - начал было Шинпачи, почти поняв, что происходит с другом, но Харада не дал ему договорить, резко вставая и поднимаясь в свою комнату. Взошло солнце. Щурясь против первых и самых ярких его лучей, Шинпачи в сердцах отбросил изжеванную до неузнаваемого состояния соломинку. Он впервые ничем не мог помочь своему другу и чувствовал себя почти предателем.***
В полдень во двор постоялого дома, где остановились Харада и Нагакура, начали стекаться немногочисленные набранные за эти дни добровольцы. Сидя на перевернутой вверх дном бочке, Шинпачи записывал их имена, возраст, место рождения, боевые навыки и прочую необходимую для командира информацию. Харады нигде не было, и Нагакура периодически косил взглядом на входную дверь, ожидая его прихода как спасения. Солдат было немного для полноценного пополнения рядов организации, но для него одного они представляли работу часа на два-три как минимум. Солнце палило нещадно, пот ручьями лил по лбу усердно корпевшего над ненавистными записями командира второго отряда, а Харада все не появлялся. Потеряв, наконец всякое терпение, Шинпачи временно остановил перепись новобранцев и решительно двинулся к дому, сталкиваясь с другом в дверях. Выглядел Харада неважно – бледное лицо, под глазами все те же круги. И снова Нагакура понял его без слов. Вздохнув, освободил дорогу. Кивнув, Саноске молча прошел мимо, устремляясь к выходу на улицу. - Эй, Харада, не забудь – завтра на рассвете мы должны выдвинуться в столицу. Тот, не оборачиваясь, просто поднял руку вверх и пошел дальше. Снова вздохнув, Шинпачи вернулся к прерванной работе. По-прежнему светило солнце. Время продолжало свой неизменный бег. Где-то в глубине души Нагакура прекрасно понимал, что прежнего Хараду ему больше не видать.***
Ран сидела на берегу реки, в том же месте, что и накануне, и бездумно смотрела на плывущие по ярко-синему небу легкие кучевые облака. Они, то сбивались в хоровод вокруг полуденного солнца, то разбегались в стороны, своим беспрестанным движением напоминая ей детскую игру в догонялки. Временами дул освежающий ветер, шевелились ветви плакучих ив; игра света и тени менялась с калейдоскопической скоростью, сводя на нет все попытки подумать о прошлом и будущем. Отец, даже не подозревавший о случившемся с ней, уехал в соседний городок к старинному другу, оставив на Ран заботы о доме и додзе. А сегодня утром, проходя по пути с рынка мимо центральной площади, она слышала, как болтливые лавочницы шептались о скором уходе новобранцев одной из столичных военных организаций. И сердце Ран, беспомощно сжавшееся от этих слов, потеряло ту малую надежду, что жила в нем вопреки всему. Умом она понимала, что выпавшее на ее долю счастье мимолетно, и горькое расставание неизбежно, но душа наивно цеплялась даже за ту малость, что маячила на горизонте серым призраком. И, в конце концов, не осталось даже этого… Ран слышала, что кто-то подходит к ней сзади, по характерной походке поняла, что это Харада, но поворачиваться не стала. Он сел; вроде бы рядом, но уже бесконечно далеко. Долго молчал: наверное, тоже смотрел на беспечные в своей мнимой свободе облака. - Ты знала, что твой отец приглашал меня вчера? Ран кивнула, не разжимая губ. - Ты избегала меня? - Себя… Разговор оборвался, не начавшись. Облака по-прежнему бежали неизвестно куда, ветер дул с переменной скоростью, стонали под его порывами ветви плакучей ивы. Ран резко встала, будто подвела очередной итог, вымученно улыбнулась ему. - Пойдем? Я заварю чаю. Они пошли. Ран вначале чуть впереди, но Харада уже через несколько шагов поравнялся с ней, крепко схватил за маленькую ладошку – при всем желании не вырваться. Она опять улыбнулась, и слезы снова сделали ее глаза невыразимо прекрасными. - Это пройдет, - прошептала она, утирая слезы и спотыкаясь. – Самое тяжелое уже позади, ведь правда? Он обнял ее за плечи, притянул к себе, но нужных слов так и не нашел. Все было сказано и решено намного раньше предыдущего вечера. Дома он не отходил от нее ни на шаг. Жадно следил за каждым движением, смотрел, как она двигается по кухне, приносит воду, греет ее, перебирает коробочки с чаем. Остановившись на третьей, голыми руками насыпала несколько щепоток чайной пудры в заварочный чайник. Лучи солнца пробивались сквозь листву окружавших дом деревьев, редкими пятнами ложились на чисто вымытые деревянные половицы. Вдруг с резким звоном упала ложка, Ран нагнулась, поднимая ее, и заплетенные в косу волосы тяжело свесились вниз до самого пола, расцвеченные ослепительными янтарными искрами. Потом она выпрямилась, и искры погасли, но в памяти Харады они остались навечно. Что-то в его душе закричало, призывая действовать, напоминая, что с каждой секундой умирают дарованные скупой судьбой мгновения счастья. Он вздрогнул, словно очнулся от глубокого сна, шагнул к Ран, хватая и прижимая к лицу ее пропахшие чайной свежестью пальцы, поцеловал их, упиваясь нежностью кожи. Ложка снова упала на пол, и звон тусклого серебра о дерево наконец-то разбил оковы времени… Он хотел взять Ран прямо здесь, на этом пахнущем солнцем теплом деревянном полу, и хоть на миг отрешиться от надвигающейся реальности. Ткань ее юката жалобно трещала под руками Харады, Ран прижималась к нему, едва заметными движениями помогая раздевать себя, а затем нетерпеливо схватилась за узел на его поясе, рванула с плеч косодэ, обвила руками шею капитана, прижалась губами к губам. У них обоих подгибались ноги и кружились головы, от всего сразу: от эмоций, крепких объятий, лихорадочных поцелуев, удушливого раскаленного воздуха второй половины летнего дня. Харада первый опустился на пол, прислонившись спиной к стене, потянул Ран, усаживая к себе на колени и одновременно отбрасывая в сторону ее одежду, торопливо распуская сплетенные в тугую косу волосы девушки. Тонкие девичьи пальцы с непривычки долго мучили завязки хакама, несмело ласкали грудь и плечи, скользили по шее, скулам, вискам Харады. Он упивался этими бесконечно нежными и стыдливыми прикосновениями, ласкал Ран в ответ, целовал пахнущие летом волосы и молочно-белую, усыпанную мелкими веснушками, кожу плеч. Чувствуя, что поцелуи Ран становятся резче, нетерпеливее, Харада наконец-то решился овладеть ею. Перевернуться, бесконечно осторожно укладывая изнемогающую от страсти девушку на спину, застыть на краткий миг, любуясь разбросанными в беспорядке рыжими прядями, разгоряченным лицом, чуть приоткрытыми, влажными от поцелуев, губами, манящими глазами, и наконец-то сделать Ран своей, своей до конца, смешать воедино кровь, плоть, души, тихие стоны и слезы счастья. И двигаться дальше, вслед за мягко накатывающими волнами удовольствия, остро чувствуя всю ее, гибкую и упругую, упиваться податливостью и горячностью девушки, знать, что все наконец-то обрело истинные очертания. Харада почти крикнул, задыхаясь в бешеном ритме: - Я лю… Ран оборвала его резким, грубым, поцелуем, пряча странный блеск глаз, и Харада лишь тогда понял, что он тоже любим, быть может, сильнее, чем любит он, любим по-настоящему, не за что-нибудь, а просто так, без обязательств, без надежд на общее будущее. А потом все оборвалось, потонув в протяжном крике Ран, прерывающемся дыхании Саноске, растворилось в водовороте неведомого ранее удовольствия.***
Они лежали рядом, лицом к лицу, на смятой одежде, и смотрели друг другу в глаза, не в силах оторвать взгляд, боясь расцепить объятия. Слов не было, мыслей не было - лишь невероятная, грозившая свести с ума своей пронзительной реальностью близость. Необходимость в объяснении отпала сама собой; было в их любовном единении что-то надрывное, без слов говорившее о том, что все когда-нибудь кончается. И эта щемящая душу определенность придавала их краткой любви оттенки ослепительной нежности и неподдельной искренности. Солнце уже клонилось к закату, когда Ран, высвободившись из крепких объятий Харады, накинула на себя кимоно и наконец-то согрела воду, заварила чай и поднесла ему пиалу с дымящимся ароматным напитком. Он сделал лишь пару глотков, отставил чашку и потянулся к девушке, нашел ее губы и снова прижал ее к себе в первозданной наготе. Затем встал и пошел в спальню Ран, бережно неся ее на руках. И они опять занимались любовью, и алые отблески уходящего солнца отражались в огромных глазах Ран, расцвечивали ее бледную кожу своим сиянием, словно указывали место для поцелуев. Потом они долго лежали, переплетя тела в умопомрачительной близости, тихо рассказывая друг другу о своей жизни. Затем Ран немного задремала, совсем недолго и поверхностно, и, глядя на ее бесконечно дорогое его сердцу лицо, Харада не выдержал и начал целовать ее, настойчиво и требовательно, уступая своей страсти в свете восходящей луны. Рыжие кудри Ран опять отливали серебром, а по щекам текли слезы; страсть в очередной раз переродилась, меняя облик и приобретая солоновато-горький привкус скорого финала. И в этой последней близости Харада вырвал из сердца и души всю свою нежность, привязанность, восторженность, вырвал до конца, так, чтобы никому другой не досталось, лишь ей одной. Он ушел от нее за полчаса до рассвета, не решившись разбудить, в глубине души боясь, что один лишь ее взгляд сможет изменить его решение. Оделся, быстро поцеловал девушку в припухшие после бесчисленных поцелуев губы и вышел, тихо задвинув за собой двери. Ран открыла глаза, чувствуя, что одеяло, где лежал Харада, даже не начало остывать, в воздухе стоит звук удаляющихся шагов, а на губах все еще тает вкус его губ, но не осмелилась позвать капитана. Она знала, что может остановить Саноске, вернуть, помучить сердце лишней минутой призрачного счастья перед концом. Быть может, она смогла бы пленить его окончательно, лишить ждущих целей и дорог, но не стала этого делать. Она просто сидела, положив голову на колени, обхватив руками дрожащие плечи, и смотрела, как солнце вдребезги разбивает скоротечную иллюзию счастья.***
Шинпачи знал, что Харада так и не вернулся на ночь в свою комнату, но он не сомневался в том, что увидит друга на рассвете во главе отряда новобранцев. Так и оказалось. Харада был бледен, пожалуй, даже больше, чем накануне, но смотрел вперед решительно и жестко. Не терпящим возражения голосом отдавал краткие команды, проверяя вооружение и прочую амуницию воинов. Порывисто кивнув Нагакуре вместо приветствия, занял свое место в голове отряда. Солнце взошло полностью, и они двинулись к выходу из города, на дорогу, ведущую в столицу. Пару раз Харада оглядывался, ища что-то или кого-то взглядом на потихоньку просыпавшихся улицах. А может, Шинпачи все это показалось, и его друг просто смотрел, как держат строй вчерашние крестьяне.***
Месяц спустя они сидели всем отрядом в излюбленном заведении, дружно поднимая тост за общее дело. Красавица-гейша, весь вечер бросавшая на Хараду неосторожные взоры, наконец-то подсела к нему, пользуясь всеобщим весельем. Ее губы раздвигались в соблазнительной улыбке, глаза блестели; видимо, она говорила Саноске что-то очень лестное и приятное для его персоны, но, увидев тщетность своих усилий, нахмурилась и, поспешно стерев с белой маски лица недовольство, пересела к задумчивому Хиджикате. Харада, отставив в сторону пустую пиалу, поднялся и резко вышел. Через пару минут Синпати последовал за ним, найдя друга на открытой веранде. Харада стоял, оперевшись локтями о перила, и задумчиво смотрел в усыпанное яркими звездами августовское небо. Шинпачи подошел, вставая рядом и следя за направлением взгляда друга, и вдруг золотистый росчерк падающей звезды отчетливо, как мазок краски, пронесся по черному бархату неба. Харада невесело усмехнулся, повернулся к Нагакуре. - Опять не успел, - глядя куда-то мимо, сказал он. – Как думаешь, а кто-нибудь когда-нибудь… - и не закончил, оборвав себя на полуслове, тряся головой и обхватывая ее руками. - Извини, пожалуй, мне на сегодня хватит. Пойду домой, проветрюсь по дороге, а вы догоняйте. И он неспешно пошел прочь, оставив друга в тягостных размышлениях. Нагакура видел, что за весь вечер Харада не выпил и одной бутылки, знал, что этого до смешного мало, чтобы заставить такого циника нести сентиментальную чушь. Но факты были слишком явными, а в памяти все еще стояло лицо Харады в последнее утро их пребывания в Суруге. Шинпачи долго смотрел в звездное небо и думал, что все же его друг почти счастливчик – ему есть куда вернуться. Даже если ради этого сначала придется умереть. И снова в ночном небе, под острым углом к горизонту, засияла мгновенная вспышка падающей звезды. Шинпачи улыбнулся – он успел.18 марта – 5 апреля 2013 года